Грешник - Сьерра Симоне

заботиться о них.

А самоубийство Лиззи доказало, насколько я на самом деле был неспособен оберегать окружающих меня людей.

– Не знаю, как тебе это удается, – говорю я, делая быстрый глоток пива, чтобы скрыть свой дискомфорт. – Заставлять меня говорить о всевозможном депрессивном дерьме.

Зенни тянется через стол, чтобы прикоснуться к моей руке.

– Шон.

– Да?

– У нас есть всего месяц, – тихо произносит она, – и я не твоя сестра.

Я вспоминаю вчерашние слова Тайлера, его предупреждение.

– Я это знаю, – говорю ей.

– Хорошо. Потому что я хочу, чтобы этот месяц был настоящим. В этом весь смысл: чтобы я пережила все, что оставлю в мирской жизни, и это не только секс, но и общение, дружба. Мы ведь друзья?

– Да, Зенни, – отвечаю, наблюдая, как огни вечернего города сверкают в ее глазах. – Мы друзья.

Она лучезарно улыбается.

– Отлично. Тогда это означает, что тебе не составит труда проявить свою властность. Мы друзья, и ты собираешься меня трахать, а это, по сути, все равно что быть моим парнем.

Об этом я как-то не подумал, и при мысли о том, что Зенни моя девушка, что она принадлежит мне, я испытываю невероятное удовольствие, которое невозможно игнорировать.

– Именно таких отношений я хочу между нами, пока все не закончится, – продолжает Зенни, не подозревая о безудержном счастье, разливающемся по моим венам. – Я хочу испытать, что на самом деле могла бы чувствовать твоя женщина.

– У меня никогда не было женщины, которую я называл бы своей, – тихо признаюсь я. – Ты первая.

– Серьезно? – Она старается скрыть улыбку при этих словах.

– Многое, на что я с тобой иду, в новинку даже для меня, Зенни. – И я говорю серьезно. Возможно, я перепробовал в постели почти все что только можно, но никогда не делал этого с женщиной, которая действительно была мне небезразлична. Женщина, которую я мог бы считать своей.

– Давай начнем прямо сейчас, – говорит Зенни, распрямляя плечи и отодвигая свою тарелку. – Скажем, я твоя девушка. Что бы ты сделал?

Я тоже выпрямляюсь.

– Прежде всего, ты должна знать, что я в любой момент перестану командовать. Просто скажи слово.

– Слово «мудак» подойдет?

– Да, – улыбаюсь я.

– Договорились. – Она слегка ерзает на месте, как кошка, ожидающая, когда по полу потянется веревочка. – Шон, серьезно. Я начинаю подумывать, что ты блефуешь.

– Я не блефую, милая. Именно поэтому я так успешен в бизнесе. – Делаю вдох, потому что для меня в новинку позволять своей естественной склонности к контролю выплескиваться не в семейные в отношения. Но мне нравятся эти ощущения, и какое же это наслаждение – позволить своему желанию, с которым я боролся с самого благотворительного вечера, исполниться и наконец проявить заботу о Зенни всеми возможными способами. Конечно, с Зенни оно принимает совсем иную форму, чем обычно с семьей: вожделение, влечение и стремление защитить переплетаются, выливаясь во что-то новое. Такого я никогда раньше не чувствовал.

– Для начала я хочу, чтобы ты доела то, что у тебя на тарелке. – Зенни хмурится: очевидно, она не ожидала, что я скажу что-то настолько обыденное.

– Зенни, доедай свой ужин. Я не буду больше повторять.

Прищурившись, Зенни берет вилку и начинает есть.

– Уже хочется назвать меня мудаком?

– Пока нет. – Она проглатывает кусок пирога.

Я улыбаюсь.

– Хорошо. Сними свою футболку.

– Что? – Ее вилка со звонким стуком падает на тарелку.

– Ты слышала меня, – вкрадчиво произношу я. – Я хочу видеть тебя, пока ты ешь. Хочу узнать, какого цвета твой лифчик, увидеть форму твоих маленьких сосков, когда они заострятся от холода и желания снова оказаться в плену моих теплых губ.

Она опять сглатывает, и на этот раз не потому что ест.

– Господи, – шепчет Зенни, и я не могу сказать, злится она или молится. В любом случае это не имеет значения. Она быстро стягивает с себя футболку и отбрасывает ее за спину.

Я одобрительно хмыкаю, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть. На ней бледно-лавандовый лифчик, цвет которого приятно контрастирует с темной кожей, и под тонкой тканью я вижу темные кружочки сосков, которые твердеют и превращаются в упругие бугорки.

Ниже виднеются слабые очертания ее ребер и почти стертый рисунок, похожий на мандалу, спиралью спускающийся к бедрам.

Студентка колледжа, которая иногда забывает поесть.

Студентка колледжа, которая, лежа в кровати, учит материал и от скуки рассеяно рисует на собственной коже.

В типичной для Зенни манере, одновременно бесстрашно и неуверенно, она расправляет плечи, ничего не скрывая от моего голодного взгляда, и нервно покусывает нижнюю губу.

– Прекрасно, – выдавливаю я и вижу, как моя похвала влияет на нее.

Хорошо. Я планирую много хвалить ее в течение следующего месяца.

– Теперь доедай, а я пока тобой полюбуюсь.

– Я… что?

– Доедай. Я знаю, что сегодня после занятий ты отправилась в приют и, скорее всего, ничего не ела с самого завтрака.

Уголки ее губ подрагивают.

– Может быть.

– И как часто ты настолько занята учебой и приютом, что не успеваешь поесть?

Зенни потирает рукой плечо и отводит взгляд.

– Часто, – признается она.

– Сегодня вечером этому настанет конец, – сурово заявляю я. – Ешь.

В какой-то момент мне кажется, что она произнесет слово «мудак» и велит мне остановиться. Ей не нужно, чтобы какой-то белый парень играл с ней в папочку, и ей определенно не нужно, чтобы кто-то обращался с ней так, будто она не способна позаботиться о себе. Но Кэролин Белл была социальным работником, пока у нее не диагностировали рак, один из братьев Белл служил священником, другой работает до изнеможения, как будто он вечный. Я видел, что происходит с загруженными работой людьми, и знаю, что гораздо легче оправдать бессонную ночь ради дела, чем потратить десять минут на приготовление бутерброда. Самым бескорыстным, самым целеустремленным людям необходимо разрешение позаботиться о себе. Они нуждаются в человеке, который в первую очередь будет думать об их благополучии, потому что сами они этого не сделают.

Слово «мудак» так и не слетает с ее губ. Ее глаза вспыхивают раздражением, затем в них отражается какая-то внутренняя борьба. Зенни прикусывает нижнюю губу, ее рука замирает над вилкой.

После недолгого молчания она берет ее и кладет в рот кусочек запеканки. Затем еще один, и еще, пока тарелка не пустеет. Я наблюдаю за ней все это время, вытянувшись на стуле и кайфуя от этого нового чувства – мощной смеси желания и дикого удовлетворения от того, что я могу позаботится о ком-то. А еще от того, как она ест приготовленную мной еду, и обещания, что вся эта гладкая кожа