Ваш покорный слуга кот - Нацумэ Сосэки

– Говорят, что дочь госпожи Ханако хочет выйти замуж за Кангэцу, — сообщил хозяин сведения, только что полученные им от Судзуки-куна. Судзуки-кун сделал недовольную гримасу и принялся изо всех сил подмигивать хозяину. Однако тот упорно не замечал усилий Судзуки-куна.

– Довольно странно, неужели дети даже таких родителей способны на любовь. Скорее всего это несерьезная любовь, как говорится, любовь с кончика носа.

– Ну и что, пусть с кончика носа. Все-таки будет хорошо, если Кангэцу женится на ней.

– Хорошо? Но разве буквально на днях ты не выступал против этого брака? Сегодня, я вижу, ты почему-то размяк.

– Нет, не размяк, со мной этого никогда не бывает, но…

– Но с тобой что-то случилось. Судзуки, ты из тех, кто околачивается на задворках делового мира, так послушай, что я тебе скажу, ну хотя бы о том, что собой представляют эти Канэда. Разве мы, друзья Мидзусима Кангэцу, можем потерпеть, чтобы их дочь величали супругой этого талантливейшего человека, — ведь это все равно что сравнивать бронзовый колокол с бумажным фонариком. Навряд ли даже ты, коммерсант, будешь возражать против этого.

– Ты все такой же энергичный. Это просто замечательно. За десять лет ты нисколько не изменился, молодец! — Судзуки-кун попытался уклониться от прямого ответа.

– Ну, раз ты меня так хвалишь, то я еще разок блесну эрудицией. Древние греки очень высоко ценили гимнастику и всячески поощряли увлечение ею. Победившим в соревнованиях они даже выдавали ценные подарки. Однако, как это ни странно, не сохранилось ни одного документа, свидетельствующего о том, что когда-нибудь присваивались награды ученым за знания. Я до сих пор продолжаю удивляться этому.

– И в самом деле, странно. — Сейчас Судзуки-кун был готов соглашаться с Мэйтэем во всем.

– И вот всего несколько дней назад, занимаясь своими исследованиями в области эстетики, я неожиданно открыл причину этого явления. Как лед растаяли сомнения многих лет, я получил величайшее удовлетворение, когда наконец вырвался из плена заблуждений и почувствовал себя на вершине блаженства.

Мысли Мэйтэя вознеслись столь высоко, что даже на лице такого мастера говорить приятные вещи, каким был Судзуки-кун, появилось выражение растерянности. Хозяин сидел потупившись и постукивал палочками из слоновой кости по краю тарелки, словно желая тем самым сказать: «Ну, опять началось». Только Мэйтэй продолжал распинаться с самодовольным видом:

– Кто же тот человек, который с предельной ясностью объяснил это противоречивое явление и рассеял окутывавший нас веками мрак неизвестности? Это греческий философ, который будет считаться величайшим ученым до тех пор, пока существует наука. Имя ему Аристотель. В его трудах говорится… эй, не стучи по тарелке и слушай внимательно… Призы, которые получали греки на состязаниях, ценились гораздо выше проявленного ими искусства. Поэтому они служили одновременно и премиями и средством поощрения. Ну, а как же обстоят дела со знаниями? Если давать вознаграждение за знания, то это должно быть нечто более ценное, чем знания. Но разве есть на свете сокровище дороже знаний? Нет и не может быть. Если же в качестве вознаграждения избрать какую-нибудь обыкновенную вещь, то это значит оскорбить достоинство знаний. Они рассудили так: даже горы ящиков величиной с Олимп, в каждом из которых содержится по тысяче золотых, даже всех богатств Креза недостаточно для того, чтобы вознаградить за знания, а поэтому было решено никогда не давать ученым призов. Теперь, очевидно, становится вполне понятным, что ни золото, ни серебро, ни медь не могут служить вознаграждением, достойным знаний. Итак, после того как мы усвоили этот принцип, обратимся к волнующей нас проблеме. Что представляет собой некто Канэда? Это же не человек, а банкнота с глазами и носом. Образно выражаясь, он не что иное, как сплошная ходячая банкнота. Дочь ходячей банкноты в таком случае не больше, чем ходячая почтовая марка. С другой стороны, что собой представляет Кангэцу-кун? Страшно сказать, он первым окончил величайший храм науки и, отбросив всякую мысль об усталости, принялся денно и нощно изучать стабильность желудей. Однако он не остановился на желудях и пошел в своих исследованиях дальше. Сейчас он находится накануне опубликования своего удивительного трактата, который затмит славу даже лорда Кельвина[118]. Правда, однажды он совершил неудачную попытку прыгнуть с моста Адзумабаси, но это событие можно объяснить обычной для горячего юноши склонностью к пароксизмам. Оно нисколько не повлияло на его репутацию, и он по-прежнему слывет оптовиком знаний. Если говорить о Кангэцу-куне в выражениях, характерных для меня, то он — ходячая библиотека, двухсотвосьмидесятимиллиметровый снаряд, начиненный знаниями. Если этот снаряд в одно прекрасное время взорвется в ученом мире… что будет, если взорвется… обязательно взорвется… и тогда…

Когда Мэйтэй дошел до этого места, образные выражения, которые он сам считал столь характерными для себя, иссякли, и он не мог подбирать их так быстро, как ему хотелось бы. Он напоминал армию на поле боя, которая настолько истощилась, что того гляди дрогнет и обратится в бегство, — в общем, как говорят в народе: «Начал за здравие, а кончил за упокой». Однако вскоре ему удалось побороть минутную слабость, и он продолжал:

– Ходячие марки, пусть их будет десятки миллионов, обратятся в прах. Поэтому совершенно недопустимо, чтобы Кангэцу женился на девице, которая ему абсолютно не подходит. Я никогда не примирюсь с этим — ведь это все равно как если бы огромный слон — умнейшее из животных, женился на маленькой свинье — существе самом подлом среди животных. Правда, Кусями-кун?

Хозяин снова принялся молча постукивать по тарелке. Судзуки-кун немного струсил и не нашел ничего лучшего, как сказать:

– Ты не совсем прав…

Он не знал, что может выкинуть мой беспардонный хозяин, если в добавление ко всему, что уже было сказано в адрес Мэйтэя раньше, он скажет еще какую-нибудь чушь. Самым благоразумным было бы сдержать натиск Мэйтэя и постараться благополучно выйти из затруднительного положения. Судзуки-кун — человек хитрый. Он понимает, что в нынешние времена принято избегать ненужных трений, ибо споры — типичный пережиток феодальной эпохи. Ценность человеческой жизни определяется не словами, а делами. Если все идет так, как ты сам этого желаешь, и постепенно приближается к своему успешному завершению, значит цель жизни достигнута. А существует еще «райский» принцип жизни, когда все достигается легко, без всякого труда и беспокойств. Судзуки-кун, следуя этому «райскому» принципу, преуспевает в делах, благодаря тому же «райскому» принципу носит золотые часы. Наконец, если бы не «райский» принцип, он бы никогда не удостоился поручения супругов Канэда и не сумел бы так ловко привлечь на свою сторону Кусями-куна, — что и говорить, все было бы улажено, если бы не явился этот бродяга Мэйтэй, к которому нельзя подходить с обычной человеческой меркой. Весь его вид внушает подозрение, что его психика отличается от психики нормального человека, и это, естественно, приводит Судзуки-куна в некоторое замешательство. «Райский» принцип был введен одним джентльменом в эпоху Мэйдзи, принят на вооружение Судзуки Тодзюро-куном, а сейчас этот самый Судзуки Тодзюро-кун из-за «райского» принципа оказался в затруднительном положении.

– Ты ничего не знаешь, а поэтому так спокойно заявляешь: «Ты не прав». Ты сегодня как никогда краток и по-благородному сдержан, но если бы ты видел, что творилось несколько дней назад, когда здесь неожиданно появилась обладательница «носа», то как бы твоя светлость ни была расположена к коммерсантам, она бы наверняка перетрусила, а, Кусями-кун? Как ты с ней сражался!

– И все-таки она, оказывается, обо мне лучшего мнения, чем о тебе.

Ха-ха-ха, самоуверенный ты человек. То-то ученики и учителя в гимназии не дают тебе покоя, дразнят «диким чаем». Я тоже считаю, что по силе воли не уступлю никому, но таким толстокожим, как ты, быть не могу. Разреши выразить тебе мое восхищение.

– Ну и пусть дразнят, мне-то что. Вон Сент-Бёв[119] — самый выдающийся критик, которого когда-либо знал мир, а когда он читал лекции в Парижском университете, его неоднократно освистывали. Отправляясь на лекцию, он всегда захватывал с собой на всякий случай кинжал. Вот и Брюнетьер[120] тоже, обрушиваясь с нападками на романы Золя…

– Но ведь ты не профессор университета. Подумаешь — какой-то неизвестный учитель чтения, а туда же, приводит в пример таких знаменитостей — да это все равно как если бы мелкая рыбешка попыталась сравниться с китом. За подобные сравнения тебя еще больше дразнить будут.

– Замолчи! Я почти такой же ученый, как Сент-Бёв.