Ваш покорный слуга кот - Нацумэ Сосэки

– Но ведь ты не профессор университета. Подумаешь — какой-то неизвестный учитель чтения, а туда же, приводит в пример таких знаменитостей — да это все равно как если бы мелкая рыбешка попыталась сравниться с китом. За подобные сравнения тебя еще больше дразнить будут.

– Замолчи! Я почти такой же ученый, как Сент-Бёв.

– Какое самомнение! Однако ходить с кинжалом по улицам рискованно, советую этого не делать. Если профессора университета носят кинжалы, то учителю английского языка достаточно и перочинного ножика. Однако следует учесть, что холодное оружие опасно, можно порезаться, ты купи лучше игрушечное ружье и носи его на ремне за спиной. Будешь выглядеть очень мило. Что ты скажешь на это, Судзуки-кун?

Судзуки-кун облегченно вздохнул — наконец-то Мэйтэй оставил Канэда в покое.

– Ты все такой же добродушный и веселый. Вот встретился с вами через десять лет, и у меня такое ощущение, словно из тесных закоулков я неожиданно вышел на широкий простор. В нашем же кругу нужно быть осторожным, нужно всегда держать ухо востро. Эти вечные опасения просто невыносимы. Как приятно разговаривать откровенно, без всяких подвохов; когда беседуешь с друзьями школьных лет, просто отдыхаешь душой. Как приятно мне было сегодня неожиданно встретиться с Мэйтэй-куном. Ну, извините, у меня дела, пойду.

Как только Судзуки-кун собрался уходить, Мэйтэй тоже поднялся, говоря:

– И я пойду. Мне на Нихонбаси, сегодня состоится заседание «Общества обновления театрального искусства», нам, кажется, по пути.

– Прекрасно придумано, прогуляемся немного после стольких лет разлуки.

И они, взявшись за руки, вышли из дома.

Глава V

Для того чтобы подробно описать события двадцати четырех часов и чтобы прочесть это описание от начала до конца, очевидно, потребуется по меньшей мере двадцать четыре часа. Даже я, будучи ярым сторонником писания с натуры, не могу не признать, что это совершенно не под силу коту. Поэтому я глубоко сожалею о том, что у меня не хватает ни сил, ни настойчивости, чтобы слово за словом рассказать читателям о странных высказываниях и странных поступках моего хозяина, несмотря на то что они достойны того, чтобы быть подробно описанными на протяжении всех суток. Весьма сожалею, но ничего не могу поделать. Мне тоже нужен отдых, хотя я и кот. После ухода Судзуки-куна и Мэйтэй-куна иссушающий деревья ветер вдруг угомонился и стало так тихо, как бывает снежной ночью зимой. Хозяин, как всегда, закрылся в своем кабинете. Дети улеглись спать. А хозяйка лежала за фусума и кормила грудью Манко-сан, которой немногим больше года. По затянутому пеленой облаков небу солнце быстро катилось к горизонту, и в столовую с улицы отчетливо доносился стук гэта редких прохожих. Из пансиона, что в соседнем квартале, то затихая, то оживая вновь, лились звуки флейты. По-видимому, на улице был туман. На ужин мне дали немного даси[121], и живот, в который перешло содержимое раковины, что служит мне миской, потребовал отдыха. Как я слышал краем уха, в обществе существует поэтическое явление, которое называется, кажется, кошачьей любовью, и еще, говорят, бывают такие ночи в начале весны, когда мои соплеменники во всем квартале теряют сон и веселятся до утра; однако моя психика пока не испытывала подобной метаморфозы. Итак, любовь — это космическая жизненная сила. Все сущее, начиная от бога Юпитера на небе и кончая червем, зарывшимся глубоко в землю, — отдается любви без остатка, поэтому нет ничего удивительного, что мы, кошки, переживаем весенними ночами, когда лунный свет едва пробивается через завесу облаков, какую-то радость и первобытное чувство беспокойства. Если оглянуться на прошлое, то ведь я тоже сгорал от любви к Микэко. Ходят слухи, что даже дочь злодея Канэда-куна, выдумавшего принцип треугольника, воспылала любовью к Кангэцу-куну. Поэтому у меня даже в мыслях нет смеяться над тем безумством, которому весенней ночью предаются кошки и коты всей планеты, и презрительно называть его разгулом животных страстей. А у меня самого, как бы меня ни соблазняли, совсем не лежит душа к подобным развлечениям, сейчас мне хочется лишь одного — отдохнуть. Какая может быть любовь, когда меня так и клонит ко сну. Я, потягиваясь, взобрался на край детской постели и сладко заснул…

Вдруг я открыл глаза и вижу: хозяин уже успел перебраться из кабинета в спальню и нырнуть в постель, расстеленную рядом с хозяйкой. У хозяина есть привычка, — ложась спать, обязательно прихватить из кабинета книжонку на каком-то непонятном языке. Однако еще ни разу не случалось, чтобы он прочитал в ней более двух страниц. А иногда просто положит ее в головах и заснет. Очевидно, нет никакой надобности приносить с собой книгу, чтобы потом даже не открыть ее. Но хозяин весь в этом, и сколько жена ни смеется над ним, сколько ни уговаривает его избавиться от этой привычки, он слушать не желает. Таким образом, хозяин берет на себя ненужный труд ежедневно носить книги в спальню. Иногда, пожадничав, он приносит и по три, и по четыре книги сразу. А недавно несколько вечеров подряд он являлся в спальню даже с толстенным словарем Вебстера в руках. Несомненно, это болезнь. Подобно тому как некоторые утонченные натуры не могут заснуть, если не слышат бульканье кипящей воды в чайнике работы великого мастера Рюбундо, напоминающее шум ветра в ветвях сосен, так и хозяин ни за что не уснет, если у его изголовья не лежит книга. Таким образом, книга для хозяина не предмет развлечения, а средство, вызывающее сон. Печатное снотворное.

Сегодня, наверное, тоже не обошлось без этого. И в самом деле, рядом с хозяином, цепляясь страницами за кончики его усов, валяется тонкая красная книжица. Большой палец левой руки хозяина заложен между страницами, из чего можно заключить, что сегодня Кусями-сэнсэй проявил похвальное усердие и прочитал пять или шесть строчек. Рядом с красной книгой, как обычно, поблескивают холодным светом, так не отвечающим стоящей на дворе весенней погоде, его никелированные карманные часы.

Хозяйка отодвинула от себя младенца и громко храпит, широко раскрыв рот. Голова ее скатилась с подушки. Вообще-то я думаю, самое отвратительное, самое безобразное в человеке — спать с открытым ртом. Кошка, например, никогда в жизни так не опозорится. Рот всегда служил для того, чтобы издавать звуки, а нос, чтобы вдыхать и выдыхать воздух. Впрочем, чем дальше на север, тем ленивее люди, и так как они постоянно экономят силы, стараясь как можно реже открывать рот, появился гнусавый диалект, когда слова произносятся как бы носом; однако еще более неприятно, когда нос заложен и приходится дышать ртом. А главное, опасно: вдруг с потолка упадет мышиный помет.

Я посмотрел на детей, они спят так же безобразно, как родители. Старшая — Тонко, — словно утверждая право старшинства, возложила вытянутую правую руку на ухо младшей сестры. Младшая — Сунко, — в свою очередь, с необыкновенно важным видом задрала ногу на живот старшей сестры. Сохраняя свою неестественную позу, они продолжают сладко спать, не выказывая ни малейшего недовольства.

Даже в свете лампы чувствуется весна. Ее огонек мило поблескивает, освещая эту пышную, но крайне непоэтичную картину. Он словно жалеет, что никто не видит этой чудной весенней ночи. Интересно, который уже час? Я оглянулся по сторонам — вокруг мертвая тишина, нарушаемая лишь тиканьем стенных часов, храпом хозяйки да скрежетом зубов служанки. Эта женщина упорно отрицает, что она по ночам скрипит зубами. Каждый раз, когда ей говорят об этом, она начинает сердиться: «С тех пор как родилась, ни разу зубами не скрипнула». Вместо того чтобы сказать: «Больше не буду» или «Извините, пожалуйста», только и знает что утверждать: «Не припомню такого случая». И в самом деле, как она может припомнить, если все это совершается во сне. Однако вся беда в том, что факты существуют независимо от того, помнят о них или нет. Есть на свете такие люди, которые, совершая дурные поступки, продолжают считать себя во всех отношениях порядочными. Эти люди твердо убеждены, что они непогрешимы, и просто великолепны в своей наивности, но как бы они ни были наивны, нельзя допустить, чтобы от этого страдали другие. Я думаю, эти леди и джентльмены того же происхождения, что и наша служанка… Кажется, уже очень поздно.

На кухне что-то дважды легко стукнуло: «Тук, тук». Кто бы это мог быть, вроде и некому прийти в такой поздний час. Скорее всего мыши. Если мыши, то пусть творят, что им угодно, я решил их не ловить… Снова «тук, тук». Нет, на мышей это не похоже. А если и мыши, то очень осторожные. Мыши в доме хозяина, так же как и ученики той гимназии, где он преподает, и днем и ночью самозабвенно упражняются в озорстве и хулиганстве; эта компания считает своим призванием нарушать сон моего бедного хозяина, так что навряд ли они стали бы так стесняться. Нет, это определенно не мыши. Совсем непохоже на тех мышей, которые недавно ворвались к хозяину в спальню, укусили его за кончик и без того маленького носа и с триумфом ретировались. Тут послышался скрип раздвигаемых сёдзи. Ну, конечно, не мыши. Человек! Ведь не Мэйтэй-сэнсэй и не Судзуки-кун пожаловали к нам глубокой ночью, не спросив даже разрешения войти. Уж не сам ли святой отшельник-вор, чье славное имя я слышал и раньше? Если это действительно святой отшельник, то я хочу побыстрее поклониться его светлому лику. Чувствую, он уже перешагнул своими грязными ножищами через порог черного хода и сделал два шага, но тут же споткнулся, — наверное, о крышку погреба, — и в ночной тиши раздался ужасный грохот. Словно кто-то прошелся по моей спине сапожной щеткой. Шерсть встала дыбом. Некоторое время шагов не было слышно. Я взглянул на хозяйку — она по-прежнему продолжала вдыхать воздух спокойствия широко открытым ртом. А хозяин, наверное, видит во сне свой большой палец, зажатый между страницами красной книги. Немного погодя я услыхал, как на кухне чиркнула спичка. Хотя он и святой отшельник, глаза его, кажется, видят ночью не так хорошо, как мои. Кухня у нас плохая, и ему там, наверное, приходится не легко.