Ваш покорный слуга кот - Нацумэ Сосэки

Не обращая внимания на то, что папироса истлела до самого основания и столбик остывшего пепла упал на одеяло, хозяин с увлечением следил за тонкой струйкой поднимавшегося от папиросы дыма. Подхваченный весенним ветерком, лиловато-серый дым то плавно поднимался вверх, то стлался понизу, сворачиваясь во множество затейливых колец, пока не оседал на еще влажные после мытья волосы хозяйки. О, совсем забыл, я должен сказать несколько слов о хозяйке.

Хозяйка повернулась к мужу задом… что, вы считаете это неприличным? Ничего неприличного здесь нет. Один и тот же поступок можно квалифицировать как вежливый и невежливый, все зависит от того, как к нему подойти. В том, что жена подняла свой величественный зад перед самым лицом мужа, а тот смиренно уткнулся в него головой, нет ничего непристойного. Они были выше предрассудков. Им удалось избавиться от них еще на первом году супружеской жизни.

…Итак, приняв столь необычную позу и распустив по плечам свои черные как смоль, только что вымытые волосы, хозяйка молча занималась шитьем. Впрочем, именно для того, чтобы просушить волосы, она вышла с шитьем на галерею и почтительно повернулась к мужу задом. Табачный дым, о котором я вам только что говорил, все так же легко проникал многочисленными струйками сквозь слегка колыхавшиеся на ветру черные волосы, а хозяин неотрывно глядел на неожиданно возникшее перед ним марево. Дым, однако, не задерживался на месте, а находился в постоянном движении, и, для того, чтобы проследить за тем, как струйки дыма сплетаются с волосами, хозяину приходилось неотступно следовать взглядом за дымом. Начав наблюдение с того самого момента, когда дым проходил над поясницей жены, он медленно перевел взгляд на спину своей верной подруги, потом скользнул им по плечам, по затылку и, добравшись наконец до макушки, невольно с удивлением воскликнул: «Ах!»… На самой макушке его дорогой супруги, с которой он обещал не разлучаться до самой смерти, виднелась большая, совершенно гладкая плешь. Словно воспользовавшись долгожданным моментом, она ярко сверкала под теплыми лучами солнца. Когда хозяин столь неожиданно для себя обнаружил, что супруга плешивая, он разинул рот и широко раскрытыми глазами уставился в ее затылок. Плешь напомнила хозяину лампаду, украшавшую божницу, которая переходила в их семье по наследству из поколения в поколение. Семья тратила довольно много денег на религиозные обряды, что пагубным образом сказывалось на ее положении. Хозяин вспомнил, как в детстве он иногда заходил в амбар, где стояло украшенное серебряной мишурой дзуси[110] с латунной лампадой внутри. В лампаде даже днем тускло горел огонек. Во мраке, со всех сторон обступавшем эту лампаду, свет ее казался особенно ярким, а поэтому теперь, при виде лысины на голове жены, перед глазами хозяина внезапно всплыл образ далекого детства, и он отчетливо представил себе лампаду. Но не прошло и минуты, как видение исчезло. Теперь он вспомнил голубя богини Каннон[111]. Казалось бы, голубь богини Каннон не имеет никакого от ношения к лысине хозяйки, но в сознании хозяина между этими двумя предметами существовала прочная связь. В далеком детстве, всякий раз когда его возили в Асакуса[112], он непременно покупал горох, чтобы кормить голубей. Горох продавался в красных глиняных тарелочках, и эти тарелочки своим цветом и величиной тоже напоминали лысину.

– И правда похоже! — неожиданно воскликнул хозяин.

– Что? — отозвалась хозяйка, не отрываясь от шитья.

– «Что, что»! — передразнил ее муж. — Ты знаешь, что у тебя на голове большущая лысина?

– Ага, — ответила хозяйка, даже не взглянув на мужа. Тон ее свидетельствовал о том, что открытие мужа ее нисколько не смутило. Редкостная жена, она выше всяких предрассудков.

– А что, эта лысина у тебя была еще до замужества или появилась уже после свадьбы? — спросил хозяин. «Если она была еще до замужества, значит меня обманули», — мысленно добавил он, но вслух этого не сказал.

– Я не помню, когда она появилась. Подумаешь, какая важность — лысина. — Хозяйка сразу смекнула, что дала маху. Не надо было выставлять свою лысину напоказ.

– Что значит «подумаешь»? Разве тебе безразлично, какая у тебя голова?

Хозяин начал понемногу проявлять признаки раздражения.

– Потому-то и безразлично, что моя, — ответила хозяйка и поспешно схватилась за лысину. — Ого, как выросла, а я и не знала, что она такая большая.

Казалось, только сейчас хозяйка обнаружила, что с годами лысина стала слишком большой, и была совершенно обескуражена этим обстоятельством.

– Когда женщины в течение многих лет делают магэ[113], это очень плохо сказывается на волосах. Немудрено и полысеть. — Хозяйка сделала слабую попытку оправдаться.

– Если ты будешь продолжать лысеть с такой быстротой, то к сорока годам у тебя будет не голова, а настоящий металлический чайник. У тебя какая-то болезнь, не иначе. Может быть, даже заразная, немедленно покажись доктору.

И хозяин принялся усердно гладить себя по голове.

– Вот вы так говорите о других, а ведь у вас самих в носу растут седые волосы. Если лысина заразна, то седые волосы и подавно заразны, — перешла в наступление хозяйка.

– Седые волосы из носа не выглядывают, поэтому не страшно, а вот голова… Особенно противно, когда плешь на голове у молодой женщины, уродина!

– А если уродина, то зачем же вы женились на мне? Вы же сами женились, вас никто не заставлял, а теперь «уродина»!…

– Женился, потому что не знал! До самого сегодняшнего дня ничего не знал. Если ты так гордишься своей плешью, то почему же не показала мне ее, когда была еще невестой?

– Что за чушь! Да где это видано, чтобы невеста показывала жениху темя?

– Плешь-то еще как-нибудь можно стерпеть, но вот рост у тебя слишком маленький. Смотреть противно!

– Так ведь достаточно взглянуть один раз, чтобы понять, какой у человека рост. Вы же с самого начала знали, что я маленького роста, и все-таки женились на мне.

– Ну, знал, конечно знал. Так я потому и женился, что думал, ты еще подрастешь.

– Но ведь мне тогда было двадцать лет, куда же расти… Морочите человеку голову. — И, отбросив шитье, хозяйка резко повернулась к мужу. Всем своим видом она как бы говорила: «Посмотрим, что ты ответишь, так просто меня не сломишь!»

– Откуда это известно, что после двадцати лет человек не растет? Я-то надеялся, что ты еще сможешь немного подрасти, если тебя пичкать всякими питательными вещами, — с серьезным видом говорил хозяин. В эту минуту раздался резкий звонок, и чей-то громкий голос спросил: «Разрешите?» Должно быть, Судзуки-кун наконец отыскал логово спящего дракона Кусями-сэнсэя.

Отложив на время ссору, хозяйка поспешно схватила шкатулку с шитьем и убежала в гостиную. Хозяин тоже поспешно свернул свое серое одеяло и швырнул его в кабинет. Немного погодя явилась служанка с визитной карточкой. Глянув на карточку, хозяин удивленно поднял брови, потом приказал служанке проводить к нему гостя и с карточкой в руках удалился в уборную. Я никак не возьму в толк, зачем ему так срочно понадобилось идти в уборную и тем более брать с собой визитную карточку Судзуки Тодзюро-куна. Во всяком случае, уж кому-кому от этого досталось, так это визитной карточке, которая была вынуждена сопровождать хозяина в такое зловонное место.

Служанка подвинула к нише ситцевый дзабутон[114] и, сказав гостю: «Пожалуйте сюда», — удалилась. Оставшись один, Судзуки-кун огляделся по сторонам. Осмотрев висевшую в нише картину, полюбовавшись цветущими ветками вишни, поставленными в дешевую вазочку, он перевел взгляд на дзабутон, предложенный ему служанкой, и обнаружил, что на нем преспокойно восседает неизвестно откуда появившийся кот. Читатель, очевидно, догадался, что это был я собственной персоной. И тут в душе Судзуки-куна разыгралась буря. Однако он так тщательно старался скрыть внутреннее волнение, что по его лицу никак нельзя было понять, что творится у него в душе. Дзабутон ведь был предложен Судзуки-куну, но, раньше чем он успел воспользоваться любезным предложением служанки, дзабутоном без зазрения совести завладело какое-то странное животное. Это было первым обстоятельством, нарушившим душевное равновесие Судзуки-куна. Другое дело, если бы Судзуки-кун, желая подчеркнуть свою скромность, преднамеренно отказался бы от дзабутона и предпочел ему жесткую циновку. Но ведь Судзуки-кун был далек от того, чтобы уступать дзабутон наглому коту. Если бы речь шла о человеке, тогда другой разговор, но бесцеремонность кота вывела его из равновесия. Настроение гостя окончательно испортилось — подумать только: его место занял кот. Это было вторым обстоятельством, нарушившим душевное равновесие Судзуки-куна. А поведение этого кота?! Оно приводило Судзуки-куна в бешенство. Вместо того чтобы понять свою оплошность и попытаться исправить положение, кот развалился с надменным видом на дзабутоне, на который не имел ровно никакого права, и уставился своими круглыми недружелюбными глазищами прямо в лицо Судзуки-куна, словно спрашивая: «А ты кто такой?» Это было третьим обстоятельством, нарушившим равновесие. Если ему не нравится, как я себя, веду, то взял бы и стащил меня за загривок, но нет, Судзуки-кун только молча смотрел на меня. Не может быть, чтобы такая важная персона, как человек, вдруг испугалась кота и не пустила в ход руки. Тогда почему же он не излил накопившийся гнев и не наказал меня? Думается, что причиной этого — исключительно чувство собственного достоинства, которое обязывает Судзуки-куна, как отдельного индивидуума, стремиться не уронить престиж человека. Если говорить о физической расправе надо мной, то это под силу даже маленькому ребенку, не говоря уже о таком взрослом мужчине, как Судзуки-кун. Очевидно, все дело в престиже, который не позволяет даже правой руке Канэда-куна — Судзуки Тодзюро наказать дерзкого кота за явное пренебрежение к его персоне. Пусть поблизости никого не было, все равно ему было не к лицу учинять драку с котом и тем самым подрывать свое человеческое достоинство. В конце концов это было бы даже смешно. Лучше некоторые неудобства, чем позор. Однако чем больше Судзуки-куну приходилось терпеть, тем сильнее росла в его душе ненависть к коту, а поэтому, поглядывая время от времени в мою сторону, он сердито хмурил лицо. Мне же доставляло удовольствие смотреть на кислую физиономию Судзуки-куна, и я изо всех сил старался удержаться от смеха и сохранить невозмутимый вид.