Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В Эдинбурге Черчилль сделал самое важное за кампанию заявление относительно международной политики. Он не только ввел в обращение термин «встреча в верхах», но и обрисовал свои представления, которые лягут в основу его взаимоотношений с Америкой и Россией до конца его политической карьеры. Для начала он предупредил: «Советский коммунистический мир обладает самой значительной военной мощью, но у Соединенных Штатов есть атомная бомба; а теперь стало известно, что у них есть в тысячу раз более ужасное воплощение этой страшной силы». Хотя Соединенные Штаты утратили монополию на ядерное оружие, в их арсенале огромное количество бомб. «В конечном счете я считаю, что превосходство [в количестве] атомных бомб… у Америки на сегодня является самой верной гарантией мира на земле». И продолжил: «Но я не могу не возвращаться к мысли о проведении еще одних переговоров с Советской Россией на высшем уровне. Мне кажется, очень важно попытаться построить мост через пропасть, разделяющую два мира, но так, чтобы каждый мог жить своей жизнью, если не в дружбе, то хотя бы без ненависти холодной войны. Вам стоит внимательно запоминать мои слова, потому что я нередко оказывался прав. Сложно представить, как переговоры на высшем уровне могут ухудшить ситуацию, если такое вообще возможно. Но тут я ничего не могу утверждать»[2353].

Он вернулся к этой теме спустя несколько дней, во время выступления по радио в Лондоне: «Только договоренность крупнейших держав можно защитить простой народ от разрушительной войны с использованием атомных и водородных бомб и ужаса последствий применения бактериологического оружия. Сердце и разум не позволяют мне отказаться от этой надежды». Он впервые упомянул о «водородных бомбах». В Эдинбурге говорил только об оружии «в тысячу раз» более мощном, чем атомные бомбы. Действительно, водородная бомба гораздо мощнее атомной бомбы. Одна могла уничтожить города, другая – цивилизацию. Пять лет назад он считал атомную бомбу всего лишь самой большой бомбой. Не более. Американцы испытают водородную бомбу через два года, но уже в начале 1950 года Черчилль – первый из мировых лидеров – понял, что следует воздержаться от использования этого чудовищного оружия. В этом вопросе Черчилль руководствовался своим живым воображением, а не холодной логикой. Он уже однажды видел, как горел Лондон; сейчас он закрывал глаза и видел в огне всю страну, весь мир. Вывод был очевиден: мировую войну можно развязать, но в ней нельзя победить[2354].

В день выборов, 23 февраля, Черчилль сказал нескольким близким друзьям-консерваторам, что он заглянет в Savoy позже вечером и закажет выпивку для всех, если предварительные результаты будут обнадеживающими. Он не появился, а вместо этого заперся на Гайд-парк-Гейт и слушал, как Би-би-си объявляет предварительные результаты в крупных городах. Лейбористы удерживали позиции. Поздно утром 24 февраля результаты по городу и стране показывали небольшой перевес в пользу тори. Но этого было недостаточно. Того значительного перевеса, как в 1945 году, лейбористы не получили, это был невероятный поворот, своего рода поражение, но Эттли и его правительство выжили, с трудом. В итоге лейбористы получили 315 мест (13 миллионов 331 тысяча голосов); консерваторы 298 мест (12 миллионов 415 тысяч голосов) и либералы 9 мест (в основном в Уэльсе, 2 миллиона 679 тысяч голосов). Таким образом, лейбористы получили абсолютное большинство в парламенте с перевесом в шесть мест. Черчилль, Кристофер Сомс и Дункан Сэндис набрали необходимое количество голосов, в отличие от Рэндольфа, которого избиратели отвергли четвертый раз подряд. В каком-то смысле лейбористы проиграли на этих выборах – и, конечно, лишились мандата, – но и консерваторы с Черчиллем не победили.

Черчиллю было 75 лет. Он жаловался врачу на скованность в плечевом поясе и боялся еще одного удара. Время теперь работало против него. Но кое в чем оно ему помогало. Беспорядок в руководстве партии лейбористов, любое внутреннее разногласие по вопросам бюджета, банковских операций и обороны, могло привести к вотуму недоверия. В Америке Черчиллю пришлось бы ждать четыре года, чтобы предпринять очередную попытку взобраться на вершину, но в Британии, особенно при Эттли в тот год, следующие выборы могли быть назначены через несколько месяцев. Хотя Энтони Иден, Рэб Батлер, Гарольд Макмиллан стремились занять более высокое положение в партии (и в конечном счете в руководстве партии), Черчиллю было гарантировано положение лидера партии. Под его руководством консерваторы вернули себе 85 мест из потерянных в 1945 году, а лейбористы потеряли 78 мест. Тем тори, которые в 1945 году хотели, чтобы Черчилль ушел на покой, теперь предстояло занять выжидающую позицию. Они не могли свергнуть человека, который вел их за собой, в военное и мирное время. Черчилль, хотя и был разочарован результатами выборов, не утратил самообладания. Он верил, что его день настанет. Он вернулся в Чартвелл, чтобы продолжить работу над мемуарами – осталось всего два тома. Кроме того, он готовился к новому парламенту и предстоящим схваткам. Вскоре после выборов, как-то поздно вечером, работая над мемуарами, он внезапно перестал диктовать и сказал Джейн Портал: «Я знаю, что снова буду премьер-министром. Я знаю это»[2355].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Только один член семьи не был разочарован результатами выборов: Клементина. Чартвелл был ее тихой гаванью; в списке гостей были дети, внуки и старые друзья. В 1945 году она считала, что Уинстону следует отойти от дел. И ее мнение с тех пор не изменилось. Страдающая невритом, стрептококковой инфекцией и приступами люмбаго, она была готова к спокойной, уединенной жизни в Чартвелле. Но этому не суждено было сбыться.

6 марта новый парламент традиционного открылся с тронной речи, обращения короля к палате лордов и палате общин. На следующий день, 7 марта, в первый день дебатов Черчилль ясно дал понять, что собирается продолжить нападки на социалистический эксперимент: «О чем можно говорить, если большинство избирателей, 1 миллион 750 тысяч, проголосовали против движения к социалистическому государству и, в частности, против национализации сталелитейной и других отраслей промышленности, над которыми нависла эта угроза. Таким образом, у правительства нет мандата». Он предложил потратить на обсуждение этих важных вопросов «две ближайшие недели или около того». Далее приводится расшифровка стенограммы заседания палаты:

«Г-н Г. Моррисон [спикер палаты] выразил несогласие.

Г-н Черчилль. От парламента понадобится нечто большее, чем покачивание головой лорда-председателя, чтобы убедить нас, что нашими желаниями можно пренебречь. Я настаиваю на проведении прений по важному вопросу»[2356].

В ближайшие двадцать месяцев он не прекращал нападки на правительство. Дебаты (и ответы на вопросы) в палате общин проходят намного оживленнее, чем заседания в сенате или палате представителей конгресса Соединенных Штатов, где зачитываются длинные и зачастую скучные доклады (нередко в пустом зале), и перебивать докладчика считается нарушением правил хорошего тона. В британской палате общин часто можно услышать выкрики «Ерунда!» и «Чушь!». Смех – фырканье и хихиканье – часто используемое оружие. Члены парламента бормочут и шуршат бумагами, демонстрируя недовольство словами оппонента (или бормочут и шуршат бумагами в знак согласия с коллегами по партии). Черчилль пришел вести борьбу. Его политический противник Эньюрин Бивен так описывал действия Черчилля в палате: «Он вступал в бой подобно огромному орудию». Его оппоненты понимали, когда Черчилль давал залп[2357].

Однажды члены парламента от Лейбористской партии освистали Черчилля, когда он выходил из палаты; он повернулся и послал им воздушные поцелуи. Ни одна колкость не оставалась без ответа. Когда Черчилль бичевал лейбористов за налоговое бремя, которое приходилось нести британцам, один из лейбористов крикнул: «Почему бы вам не продать свою лошадь?» Черчилль посмотрел на него и ответил: «У меня было огромное желание продать лошадь, но я изо всех сил борюсь с корыстолюбивыми побуждениями». Вызовом были кивки в знак несогласия, иронический смех, фырканье. Когда член парламента пробормотал «Вздор!» на какое-то заявление Черчилля, Старик ответил: «Возможно, именно это в голове достопочтенного ученого мужа, но звучит неубедительно». Когда парламентарий выкрикнул «Чепуха!» после заявления Черчилля, что Чехословакия стала марионеткой Москвы, Черчилль отвечал: «Похоже, у достопочтенного джентльмена голова забита чепухой». Когда его прервали во время спора о геополитических намерениях Москвы, Черчилль ответил: «Полагаю, коммунисты и сочувствующие неплохо устроились в этой палате». Это было провокационное заявление, которое не сделал бы даже сенатор от Висконсина, Джозеф Маккарти, во время обсуждения проблемы в сенате Соединенных Штатов. Но резкие, ироничные ответы Черчилля не вызывали возмущение, поскольку всем было известно, что ему не свойственны лукавство и обман. Кроме того, как написал член парламента, тори граф Винтертон (в 1950 году он был старейшим членом палаты общин), Черчилль хорошо улавливал настроение палаты: «Уинстон Черчилль впитал ее дух и традиции; он знаком со всеми ее разнообразными настроениями… он инстинктивно понимает, что она примет, а что не примет». В британской палате общин заседали люди с живым и сметливым умом, и спустя почти пятьдесят лет Уинстон Черчилль оставался одним из самых находчивых и сообразительных. Где-то в то время Винтертон назвал его «величайшим из ныне здравствующих парламентариев»[2358].