Учебник рисования - Максим Кантор

Совсем иное дело, что эти бурные финансовые потоки не решали вопрос с независимостью и прекращением военных действий. Казалось бы, на затраченные деньги можно вылечить раненых, выкупить пленных и построить новые дома — но Чечня как была в руинах, так в руинах и осталась, Афганистан не покрылся сетью больниц, школами, госпиталями и университетами. Куда-то эти деньги ушли, и ушли, видимо, не зря, поскольку тратили их люди, не склонные относиться к деньгам халатно. Но вот куда эти миллиарды делись?

Люди искушенные давно догадались — куда. Собственно, это даже особенно и не скрывали. Тысячи коммерсантов помельче и сотни коммерсантов покрупнее вели свои дела в южной России с учетом чеченской войны и благодаря ей. Чеченская война использовалась в качестве инструмента управления финансовыми потоками — и это было совершенно логично, все войны так используются. Особенность данной войны состояла в том, что она была искусственной — то есть ее подкармливали для того, чтобы оборот обмена цивилизованного общества функционировал лучше. Прекраснодушные интеллигенты умилялись повстанцам и их непримиримости — однако мир в целом умиляться не может, занятие это сентиментальное и бесполезное, мир всякую вещь должен использовать для того, чтобы из вещей производить силу вещей. Когда говорится, что в истории нечто произошло в силу вещей, имеется в виду лишь то, что вещам была сообщена некая сила — и сделать это можно только разумным путем. К природным явлениям следует отнестись внимательно и извлечь из них не поэтические настроения, но выгоду. Потребность дикаря в свободе должна в условиях империи получить полезную социальную направленность. Повсеместно, в каждом пункте мира, где свободолюбивые инстинкты населения вырывались на поверхность жизни, общество использовало эти инстинкты с той же рациональностью, с какой энергия воды используется электростанцией. Превратить гражданские войны в войны империалистические практически означало то, что энергия борца использовалась для решения финансовых вопросов — и в этом не было никакого противоречия. Борьба шла своим чередом, люди стреляли из засады, взрывали поезда метро, резали горло (то есть осуществляли деструктивные действия), а параллельно с этим и благодаря этому другие люди осваивали алмазные шахты, нефтяные скважины, алюминиевые карьеры (то есть совершали конструктивные действия). Бурный поток подмывает берега, но двигает турбины. Сами чеченские бойцы, прыгающие, подобно козлам, по горным кручам, не удивлялись, узнавая, что их соплеменники живут в столице, торгуют с неверными и от этой торговли делаются миллионерами. Впрочем, богатство изворотливых чеченцев было лишь параграфом в большом контракте — а именно зарплатой менеджера среднего звена богатой корпорации. Некие деньги действительно оседали в чеченских руках, но лишь потому, что в результате деятельности всего концерна реальные игроки получали многие миллиарды и власть. Некие махинации действительно происходили на фронтах (генералы торговали с противником оружием, продавали и выкупали пленных, снабжали журналистов ложной информацией за деньги), это были обыкновенные доходы вороватых снабженцев, неизбежные при создании большого предприятия. Правозащитники, сетующие на эти побочные доходы, были подобны людям, которые негодуют потому, что при строительстве небоскреба подрядчик украл кафель для своей ванной комнаты. Ну, украл — так что с того? Люди, задумавшие строительство, вложили кражу кафеля в расходную статью. Так и сама деятельность правозащитников, и муки пылких интеллигентов были заложены в качестве необходимой составляющей в общий проект. Репортажи и разоблачения лишь придавали турбинам ускорение, и природное свободолюбие лучше и качественнее выполняло назначенную функцию. В частности, гонорары Голде Стерн платил журнал «Дверь в Европу», существующий на деньги Тофика Левкоева, те деньги, которые ковались в чеченских горах с интенсивностью, превосходящей действия отрядов повстанцев и карателей. Так и колумбийские наркопартизаны, и курдские сепаратисты, и ирландские боевики выполнили возложенную на них миссию — усердно и самозабвенно, а совестливая интеллигенция подбадривала их, чтобы они не расслаблялись, не отвлекались, трудились на благо цивилизации и дальше. Свободолюбие играло роль природной энергии, военные — роль снабженцев, интеллигенция — роль контролера на производстве, следящего за тем, чтобы рабочий не отходил от станка. И завод работал.

Соломон Моисеевич воскликнул:

— Кавказ — это русский Парнас! — и собрание гостей на Малой Бронной подивилось энтузиазму старого философа. Ну, чисто дитя! И как он такой сохранился? Но есть в этом особый романтический шик — Парнас вспомнил дедушка, это же надо! Бурки, папахи, шашки — ах, есть в этом особая прелесть! Цок-цок-цок — лошадки едут, и девушки собирают цветы по склонам холмов. И увидели гости снежные вершины в облаках, селян, слагающих саги, героев, что поют гимны. До Малой Бронной улицы донеслись даже отдельные строчки их гимнов. Ах, благозвучно поют селяне! Нельзя ли чуть погромче — не слышно!

— Пошлем русских поэтов в командировки! — воскликнула Голда Стерн, обращаясь всем своим лицом к Тушинскому. — Пусть пишут поэмы о Кавказе. Пусть стихи о горцах слагают!

— Застрелят, — сказал осторожно Басманов, — а у нас и так поэтов мало.

Тушинский не ответил — прикидывал. Поэтов было не жалко; однако, выступая много лет в защиту казахских школьников, он не мог пожертвовать русскими поэтами. Должна быть последовательность у политика. Захотят — сами поедут. Посоветовать — можно.

Рихтер, безусловно, имел в виду только хорошее. Он сетовал, что локальное горское свободолюбие, некогда милое сердцу русских поэтов, ныне растоптано солдатским сапогом. Он относил это печальное событие на счет особой озлобленности империи в период ее заката. На деле же это означало лишь то, что империя использует свободолюбие горцев иначе, чем прежде. Общество использует энергию дикаря всегда — но по-разному. Стихи и поэзия на определенном этапе были достаточным продуктом — больше цивилизация из природной энергии свободы извлечь не могла. На новом этапе извлечь из этой энергии можно гораздо больше. Рациональное использование природных ресурсов — вещь не новая. Скажем, можно по-разному относиться к воде: любоваться игрой волн, носить воду ведрами для хозяйственных нужд или приспособить течение реки для электростанции. До возникновения электростанций воду использовали тоже: мыли руки и стирали белье; потом научились двигать энергией воды машины. Желание горца перерезать горло неверному и сохранить свой аул в девственной дикости — желание понятное и некоторых умиляет; вопрос в том, что можно из этого горделивого желания извлечь. Энергия расходуется та же самая, вещи используются те же самые: горец, кинжал, горло. Но в одном случае юный стихотворец пишет поэму, в другом строится промышленный гигант по добыче нефти, грузовые терминалы, газовые трубы, танкеры, бензоколонки, загородные виллы, дворцы в средиземноморских бухтах, — а в итоге строится фрагмент большой империи, которая неизмеримо важнее поэмы юного лирика. Здесь важно не потерять исходный материал, а именно природную энергию горца. Горец должен испытывать приступы свободолюбия постоянно, он не должен уставать, как не устает вода — течь. И солдаты (молодые ребята, которые убивают и которых убивают), и генералы (как продажные, так и непродажные), и гражданские правозащитники (пылкие и совестливые) призваны поддерживать в горце его свободолюбие. Общими усилиями они сохраняют необходимую доя общества энергию.

Подобно огню в газовой горелке, что разгорается ярче, если повернуть вентиль, энергия свободолюбия вспыхивала в Розе Кранц и Голде Стерн, едва дискуссии касались определенных вещей: войны в Чечне, квадратиков на холсте, ущемленных прав интеллигенции, последствий сталинизма. Дамы загорались мгновенно — и яростно кидались в споры. Казалось, впрочем, что вентиль открывают в них попеременно: огонь свободы ярче вспыхивал то в одной, то в другой. Сегодня — был день горения у Голды.

Она схватила Ефрема Балабоса за рукав, привлекая его внимание.

— Вы финансируете Тушинского? — спросила Голда Стерн запальчиво и настолько бестактно, что сосед Балабоса, банкир Арсений Щукин, рассмеялся. — Вы обязаны финансировать партию Тушинского, чтобы остановить бойню в Чечне.

— Ну, милая моя, — сказал Балабос, — как вы вопрос ставите некорректно. Убиваю я их, что ли?

И коллега Балабоса, банкир Щукин, подмигнул своему товарищу.

V

Энергия свободы используется так.

Чеченцы участвовали в переделе собственности, захватывая предприятия и передавая их нужным людям, взрывая дома, чтобы приводить к власти нужные партии, которые поднимались на борьбу с терроризмом. Чеченцы сравнивали себя с волками — по степени вольности и отваги — и, подобно волкам, выполняли необходимую биологическую функцию: съедали слабых и больных, проводили социальную санацию. С помощью чеченцев предприимчивые государственные мужи решали такие вопросы, на решение которых мирным путем ушли бы годы. Некоторые пылкие чеченцы полагали, что действительно борются за свободу и, сталкиваясь с российской государственностью, используют ее слабости и пороки. Им казалось, что они используют коррумпированных политиков, продажных генералов, циничных журналистов, им казалось, что они — внутри порочной социальной ситуации, и они научились использовать ее порочность в своих целях. На самом же деле они находились внутри исключительно здоровой социальной ситуации, которая использовала элемент коррупции для созидательной работы. Сталкиваясь с депутатом-взяточником, генералом-казнокрадом, узнавая из верных источников, что и министры берут взятки, свободолюбивые герои-партизаны думали, что они раскусили механизм системы, — на деле же и они, и генералы, и министры выполняли общую работу — грязную, но жизнестроительную. Партизаны мнили, что узнали принцип работы машины — но они видели только часть этой машины и делали вывод на основании изучения трех шестеренок. На самом деле машина была гораздо больше и работала на иных основаниях.