Учебник рисования - Максим Кантор

Говорили о разном, не забывали и тему дня: отлично помнили, что предстоит дискуссия двух мужей, что претендуют возглавить реформы в России. Россией как таковой заняты были мало: зачем рассуждать о Волоколамске, если можно обсудить Сан-Тропе; но вот вопрос, кто возглавит отечественных либералов, — волновал. Все-таки отвечаем мы перед историей — за либерализм и свободу.

— Вы довольны? — шепнула Алина Струеву. — Устроила, как вы хотели. Не пойму, зачем вам это нужно?

— Все просто, — Струев шептал ей на ухо, и Алина Багратион была взволнована, — я объясню. Проблема искусства в том, что трудно определить зрителя. При советском режиме ответственный зритель — начальство: ему льстят, ему и гадости говорят. А сегодня кто? Начальства нет — все друзья. И толпы тоже нет — все пошли в начальство. Но главный зритель должен быть. Хочу найти главного.

— А как мы найдем? — шептала взволнованная Алина.

— Следите внимательно. Когда актеры начнут работать — главный зритель появится.

— А когда начнут? Помощь нужна?

— У меня здесь ассистент — даст сигнал. Знаете, Алина, — заметил Струев, — я впервые у вас в гостях. Имею в виду — днем.

И Алина мило улыбнулась:

— Вам нравится?

— Африканские маски красивые.

— Иван Михайлович любит дикарей.

Дмитрий Кротов собрал вокруг себя группу единомышленников; другая группа собралась подле Тушинского. А что, пусть они поспорят! Пусть, вот сегодня, когда все по-семейному здесь в гостиной, за пирогами, пусть решат, кто сделает больше для нашей победы! Чьей победы? Как, чьей? Нашей, конечно, прогрессивной победы! Пусть их, полемизируют! Ну-ка, дайте лидерам место!

Лидеры держались в отношении друг друга колко: не смотрели, отворачивались.

— О чем же он вещает, этот господин? — спрашивал свой круг Тушинский. По обыкновению, он зло выплевывал слова, словно окружавшие его единомышленники были виновны в существовании Кротова.

— Вероятно, Владислав Григорьевич рассказывает что-то очень грустное, — говорил своему кругу Кротов. — У них такие печальные лица.

— Не мешало бы поучиться у этого господина, — говорил Тушинский в своем кругу, — как укреплять партию. Спереди у него — Багратион, тыл подпирает Басманов, — и те, кто понимал смысл шутки, зло смеялись.

— Кажется, мне придется полемизировать с Владиславом Григорьевичем, — в притворном ужасе говорил Кротов, — а он человек непримиримый. Говорят, когда в Казахстане работал, меньше ста тысяч у оппонентов не брал — у меня с собой и нет столько.

Впрочем, никто не знал доподлинно, сколько денег заработал Тушинский в Казахстане. Задаром, конечно, не работал, но ведь он не казахский школьник на хлопковом поле. В те отважные годы брали сравнительно мало — на миллиарды еще счет не пошел. Брали, конечно, кое-что, но скорее на память, на черный день. Говорили злые языки, что первые либеральные правительства — Силаева и Гайдара — нахапали миллионы и вовремя ушли в тень. Шоковая терапия! — говорили злые языки, имея в виду термин, коим прогрессивные экономисты тех лет обозначали реформы, — шоковая терапия! Что-то не выглядят они слишком шокированными — разъелись, свиньи, в дверь не входят. И впрямь, первые реформаторы были избыточно полноваты и не вдруг протискивались в дверь; зайди речь об игольном ушке, у либерального министра тех лет возникли бы неодолимые проблемы. Но разве жиром ляжек и межреберным салом меряется реальное богатство? Энтузиасты, либералы девяностых, самозабвенно накинулись на жратву — а реальные богачи, пришедшие им на смену, те берегли фигуру. Так что едкое замечание Кротова касательно уворованного Тушинским в Казахстане — скорее всего являлось полемическим приемом.

И — приготовились к дебатам. Басманов, опытный парламентский спикер, взял на себя роль ведущего: со смехом, обнажая золотые коронки, представил гостям ораторов. Ах, не смешите нас! Ах, кто же их не знает! Ах, наши мальчики! То есть, что это я, какие же они мальчики! А вы в Лондоне на ярмарку цветов ходили? Тише, тише! Судьба России решается — а вы со своими цветами! Да понимаем, отлично понимаем. В Бордо — урожай плохой, солнца мало. Говорят, надо в Украину деньги вкладывать — там свобода. В сало, что ли? Молчите, дайте им сказать!

Басманов, искушенный в таких вещах, предложил выбрать тему дискуссии. И что бы такое взять? Ирак? Тема больная, гражданственная тема. А может, Чечню, предложил Струев. Надоело! Нет уж, давайте Чечню — все-таки российского лидера выбираем, пусть решит, что делать с этим гнойным нарывом. И гости согласились — ну, что ж, пусть поговорят про Чечню.

Борис Кириллович Кузин, связанный обязательствами с обеими партиями, переходил от группы к группе, давая последние советы. Обоим лидерам он говорил примерно одинаковые вещи: указывал на своеобычие кавказской культуры, недопустимость насилия. Сделал и различия, исходя из того, что точки зрения должны быть полярны. Так, Тушинскому он напомнил о детях, погибших под бомбами, Кротову — о боли солдатских матерей. Оба лидера отмахнулись от Кузина — сами знают о горестях народных.

Гости в гостиной на Малой Бронной улице пережевывали пироги и ждали, что скажут им мужи совета.

— Отпущу Чечню, — сказал Тушинский и рукой произвел царственный жест. На его отечном лице изобразилась воля к реформам, — пусть они уходят, — махнул разрешительно, и словно потекли по кавказским горам освобожденные селяне горных аулов, старики в папахах, молодежь с обрезами и стингерами. Гости будто наяву увидели толпы просветленных мусульман — кто с котомками, кто с гранатами, — приветственно машущих им руками. Спасибо вам, добрые люди с Малой Бронной! — кричали освобожденные горцы. Ну-ну, говорили люди с Малой Бронной улицы, не стоит благодарности, пустяки. Гуляйте себе на воле, селяне.

Соломон Моисеевич Рихтер от созерцания такой благостной картины даже прослезился; он с возрастом стал сентиментален.

— А куда? — заинтересовался Луговой. — Куда пойдут они, Владислав Григорьевич?

— В цивилизованный мир, — ответил Тушинский горделиво.

— Дойдут ли? — обеспокоился Луговой. — Путь с гор неблизкий.

Тушинский рассмеялся жестким смехом, каждое «ха» звучало отдельно:

— Ха-ха-ха! Не беспокойтесь: цивилизация сама к ним придет! Как пришла она в Афганистан! В Ирак! В хорватские горы, в Черногорию, в Грузию, в Азербайджан! Уже и на Украине — вооруженные силы цивилизации. И не сунетесь туда! Все, кончилась ваша власть! Погодите, завтра до Белоруссии дойдут. Ха-ха-ха!

Действительно, от могучей некогда империи ничего не осталось. Цивилизованный мир последовательно отрезал от нее новые и новые куски — и сжималось пространство некогда огромной России. Нет больше империи зла — кончилась. Да и весь мир изменился.

— Не извольте беспокоиться, господин советник: людей освободят! И пригласят в цивилизацию!

— А они хотят?

— Полагаю, — сказал Тушинский едко, — это им понравится больше, чем бомбардировки, зачистки аулов и расстрелы. Да, они хотят туда.

— А там что — бомбардировок нет? Впрочем, не в бомбах дело. Думаете, ждут их? Свободолюбивых албанцев назад заворачивают, и афганцев не жалуют. Вдруг горцев тоже не пустят?

Тушинский оглядел зал, осмотрел тех, кого числил в соратниках, нашел в их глазах вопрос. Гости ели пирог, чавкали, ловили пальцами крошки, упавшие на вечерние туалеты, — и заинтересованно ждали решения судьбы горных народов. В конце концов, горцы уже поблагодарили их за освобождение, а теперь, как выясняется, есть вопросы. Толпы селян на горных тропах замерли в ожидании. Что-то им скажут добрые люди с Малой Бронной улицы?

— Это сложный вопрос, — сказал Тушинский, подумав, — мы должны учесть все интересы.

— Мудро, — сказал Луговой. — Вы, Владислав Григорьевич, — реалист в политике. Стратег.

— А Димочка что скажет? Пусть нам Димочка свой рецепт сообщит! — воскликнула Алина Багратион.

Кротов вышел вперед, отставил ногу в белых штанах, невольно залюбовался отглаженной штаниной. С некоторых пор он полюбил этот вольный стиль одежды, то, что в просвещенном мире называется словом «casual». Не обязательно всегда носить строгий костюм, даже напротив: если собираешься по-домашнему откушать пирога, поговорить о чеченской войне, попить чайку — то вполне уместно надеть белые штаны, голубой джемпер, повязать оранжевый шейный платок

— Продам, — сказал Кротов, и взгляд его стал осмысленным. Государственный мыслитель, однажды проснувшись в нем, уже не дремал, а когда речь шла о деньгах, то вовсю бодрствовал. — Когда приду к власти, я Чечню продам. Надо обсудить с прогрессивным миром размер и форму оплаты. Я лично — за нефть. Если Запад хочет им свободу дать, пусть выкупит территорию и отдаст нам часть каспийского трубопровода. Нефть в обмен на продовольствие? Извольте! А гражданские права — в обмен на нефть!