Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

Тут писатель поднялся из-за своего столика, подошел, гордо держа перед собой рюмку с жалкими каплями алкоголя на дне. В левой руке дымилась папироса с изжеванным мундштуком. Дернул головой сверху вниз, изображая намек на поклон.

— Вы меня хотели видеть? А зачем? И кто вы такой?

— Присаживайтесь, Юрий Митрофанович. Меня Григорий Петрович зовут. Инженер. Когда-то я присутствовал на одном из ваших выступлений. Книги, само собой, читал. С большим удовольствием. И вдруг увидел вас здесь. Естественное желание — познакомиться поближе со знаменитым человеком. Коллегой…

— Каким коллегой? Я на юридическом учился.

— Как же? «Инженеры человеческих душ»… Не я придумал.

— Да уж знаю…

Говорил писатель отрывисто, несколько брюзгливым тоном, словно человек, по пустякам оторванный от важного дела, причем личностью малоинтересной, а то и неприятной, только «прежнее» воспитание мешает послать невежу прямым текстом туда, куда он заслуживает.

Лишь взгляд выдал, искоса брошенный на графин Шестакова, на тарелки, полные закусок.

— Ну ладно, раз уж так случилось… За знакомство. — Первый протянул рюмку, чтобы чокнуться, сглотнул. Дернулся плохо выбритый кадык над слегка засаленным узлом галстука в горошек.

— А вы что, действительно простой инженер? — осведомился, глядя подозрительно.

— Не понял. Инженер — это образование и образ мысли. А уж простой или сложный — не мне судить.

— Я не то хотел сказать, — слегка растерялся писатель, которого Сашка приткнул на его поле, — я в смысле, рядовой исполнитель или начальник…

— Эх, Юрий Митрофанович, занятие чисто словесным трудом никак не способствует… Какая разница, лично ли я придумал паровоз и его построил или при этом направлял деятельность еще десятка людей, способных на то же самое, но обделенных некоторыми организационными способностями?

— Да-да, я вас понял, — ответил писатель, слегка ошеломленный не совсем привычным ему способом ведения дискуссии. — Так, может, лучше выпьем по этому поводу?

Особого повода Шульгин не заметил, но вел тему именно к такому предложению. Искусство — заставить человека первым сказать то, что от него требуется. А Сашке требовалось именно это — раскрутить известного и безусловно талантливого человека на интересный, необязательный разговор, в ходе которого он и сам отдохнет, и сумеет узнать нечто такое, чего от других здешних знакомых не узнаешь. Он даже начал подумывать, что, оказав писателю незаметную, но мощную поддержку, через него можно внедриться в круги готовой к переменам интеллигенции. Ничего сложного, кстати. Затруднение могут представить только первые шаги.

Естественно, Шульгин распорядился накрыть стол уже по-настоящему. Подкормить оголодавшего, напоить, но в меру, а дальше уже по обстановке, благо знаниями нужными он располагал. Чьи имена упоминать с пиететом, кого обозвать грубым словом, а где, наоборот, воткнуть «размышлизм», изобретенный сорок лет вперед.

Очень все получилось удачно. Юрий Митрофанович против размаха угощения не возразил, ел с аппетитом, но аккуратно, выпивал охотно, но не производя впечатления дорвавшегося алкоголика.

Посидели, поговорили, как положено русским людям, доселе незнакомым, но встретившимся, к примеру, в купе поезда дальнего следования, поделившимся дорожными припасами и тут же ставшим почти родными, пока не придет пора выходить на своей станции. Обсудили литературные вопросы, в которых (здешних) Шульгин разбирался мало. Что ему проблемы шесть лет назад распущенного РАППа или группы ЛОКАФ[34]? Но это было к месту. Не мог провинциальный инженер в таких корпоративных заморочках понимать. Зато дружно согласились, что «Хождение по мукам» — вещь, а «Тихий Дон» — тоже вещь, но не такая, что Бабель последние годы пишет абсолютную херню, Платонов чрезвычайно изыскан, но не интересен, а Булгаков…

Шульгин не мог сказать, что он читал «Мастера» в напечатанном виде и в полной редакции, а писатель тоже мялся, может, и знакомый с каким-то вариантом текста, но остерегаясь.

Самое время пришло, глядя на часы с плавно качающимся маятником, перейти к настоящему разговору. Только не успел Сашка. Со своими перенятыми от Шестакова генеральскими замашками. Инициативу поймал, перехватил собеседник, отставивши рюмочку с очередной дозой дармового коньяка.

— Не хватит ли зря болтать, Александр Иванович? — И так это жестко и понятно прозвучало, что… Что не возникло даже мимолетного желания спросить: «О чем это вы, любезнейший? Меня ведь Григорий Петрович зовут». Всем все стало ясно.

Шульгин придавил папиросу в хрустальной пепельнице. Жалкий, обиженный жизнью и властями писатель как-то сразу, сохраняя физические черты внешности, стал другим. Таким же худым, изможденным, если угодно, но это уже стала худоба и изможденность не городского неудачника-пропойцы, а рейнджера, прошедшего пешком и с автоматом через пустыню Намиб. Понятна разница?

— Слушаю, — ответил Сашка, ровно так, как и полагалось. У обоих руки лежат на столе, значит, в физическом смысле они пока в равном положении. Ну а в ментальном…

— Нет, не опасайтесь, Александр Иванович, ничего такого не будет…

— Да я бы и не советовал…

— Разумеется. Просто я хотел вам сказать кое-что, что другим способом невозможно…

— ?

— Вы попали в очень плохую ситуацию. ВАС играют, а не вы играете. Помните школу преферанса Боба Власова?

Господи, какую же старину он вспомнил, сволочь! И как хорошо знает все, что ему знать бы и не нужно. Я ведь тоже могу кое-что…

— А если проще?

— Если проще — вам нужно внимательно выслушать меня, не возражать и понять наконец, в чем заключается ваша функция.

Резко мог бы сейчас ответить Сашка этому посланцу или воплощению кого-то, но охватило его удивительное в его положении спокойствие. Настолько много всего было, что и заводиться нечего. Давай, парень, неси, что приказано, а я буду или дураком прикидываться, или интеллектуалом, по ходу действия.

— Говорите. Только — как к вам теперь следует обращаться?

— Да так и обращайтесь, как начали. Я к этому имени привык. И к роли, и к положению. Вполне, прошу заметить, удобному. Время сейчас сами знаете какое, а в сложные времена нищему юродивому куда как спокойнее, чем серьезному человеку. Скажем, вам или тому же Бабелю, которого мы по случаю вспомнили. Очень человеку понравилось в кругах вертеться, да в каких! А сейчас вот, в определенном роде благодаря вам, пришьют ему сотрудничество с Ежовым — и… Кто-то когда-то тонко заметил, что любопытство сгубило кошку…

— Эксцессов не допустим, — присущим Шестакову, но не ему самому тоном ответил Сашка. — На этом хотя бы уровне. Писателей расстреливать ни к чему. На вашем же примере очевидно. Проще перевоспитать или задвинуть до поры. Вам еще как минимум одну знаменитую книгу написать предстоит. Которая станет чрезвычайно популярной. Возможно, не так, как вам бы сейчас хотелось, но тем не менее. Название сказать? И год издания?

— Не нужно. Предпочитаю не знать своего будущего, тем более оно, как выражаются физики, весьма вариативно. А вы чего злитесь? На меня, что ли? Глупо. Я в данный момент не более чем элемент мироздания. Как этот графинчик, как снег за окном, как нарком Шестаков, который с одинаковым успехом может стать новым Ришелье или лагерной пылью, что отнюдь не исключено. Неужели не привыкли до сих пор?

— К чему я привык, к чему нет — разговор отдельный. И злиться мне на самом деле бессмысленно, разве что на самого себя временами. Как ни крути, а я последнее время все больше склоняюсь к солипсизму. Также и вас свободно могу расценивать, как очередную эманацию тех мыслей, которым предаюсь последнее время…

— Здравая позиция для сохранения душевного равновесия. Вам в нем не откажешь, я это без всякой лести говорю.

— А в качестве кого, позвольте осведомиться? Или — по чьему повелению? Гадать не хочу, честно признаюсь. Да и незачем, наверное. Кое-какие мои мысли вы ведь читаете?

— Увы, Александр Иванович. Разве общение с инопланетными друзьями вас ничему не научило? Мысли человека в динамике, тем более такого, как вы, читать невозможно. Кое-какие сведения извлекать из долговременной памяти и прочей относящейся к вам стабильной информации — другое дело. Эмоциональный фон считываю, само собой, могу вообразить примерное направление хода ваших размышлений — так ведь и вы это умеете немногим хуже, правильно?

— С вами — пока не очень получается, — честно признался Сашка. — Так это и неудивительно, вы же не личность, вы — макет…

— Вот тут — ошибаетесь, — весело рассмеялся «писатель». — Самая настоящая личность. Слегка по-другому устроенная, но — непринципиально. Особенно — последние двадцать лет. Мог бы порассказать, только не сегодня. У меня присутствует отчетливое ощущение, что мы друг другу можем очень и очень пригодиться.