Во мраке, переходившем в серебро - Kaтя Коробко

агентов в Киеве и Лондоне. Киевские эксперты не знали о внедрении шунта для оттока излишка спинномозговой жидкости, лондонские ставили под сомнение репутацию хирурга и «перебирали харчами», как будто у нас тут стояла очередь из нейрохирургов, горящих желанием бесплатно прооперировать вредную старушку. Помочь, конечно, не помогли, но категорическое «нет» из лексикона пропало. За неимением лучшего я принимаю и такое согласие.

От моральной невыносимости мысли автоматом опять переключается на следующую болевую точку — работу. Рабочий банковский счет при смерти. Приходится сдержать свое обещание и отменить медицинскую страховку себе и работникам. Переключаюсь на страховку для бедных, которая всё равно стоит около четырехсот долларов и ничего не покрывает. Наш план — выйти на работу после Дня Независимости 4 июля. Не представляю, как я смогу ходить на работу и осуществлять все функции по обслуживанию семьи.

Школа у детей заканчивается в конце второй недели июня, и для меня это праздник, так же, как и для них. Шестой класс — заключительный в начальной школе. Учительница Сэра торжественно принесла грамоту об окончании шестого последнего класса для Васи, который ее не дождался и сбежал, не увидев ни грамоты, ни учительницы.

Из положительного — обязанность по подниманию детей с утра в школу отпадает. Второй вопрос: можно ли будет оставить маму одну дома и ходить на работу? День операции приближается, и скоро наши позиции определятся.

Чтобы мне не скучать, Лаура стала жаловаться на боль в спине. Я сводила ее к знакомому хиропрактику, которая поправила спину и порекомендовала ортопедические стельки. Мои дети унаследовали почти всё от моего мужа, в физическом плане так точно. В утешение мне одна моя мудрая знакомая сказала, что у них от меня сердце, и я благодарна ей за это. Но в связи с вот такими походами к врачам выясняются ранее неизвестные нюансы унаследованных физических особенностей бывшего мужа. Самое неприятное — история психических заболеваний в семье, а в случае с Лориными стопами — слабые и перекрученные связки на пятках. Таким стопам нужны специальные ортопедические стельки, делающиеся индивидуально под заказ. И их не покрывает страховка. Лора уже травмировала ноги и рвала связки, поэтому убеждать ее в необходимости этой меры не пришлось. Загвоздка, как всегда, в цене — это больше пятисот долларов. Ее папа не согласен оплачивать половину сего расхода и готов в любое время дня и ночи ругаться из-за денег. Он кошмарит меня, страховку, Лору и физиотерапевта, к которому мы ходили снимать оттиск для стелек. Папа убежден, что есть вариант, где он не платит. Обычно я плачу за всё, что нужно, и не связываюсь с ним. Но сейчас у меня нет возможности. Бывший муж меня и так бесит, сам по себе, а тут еще нужно закрыть глаза на его жадность и крохоборство! Этот конфликт отнимает много сил — Питер упирается до последнего. Лоре тяжело жить в этом, она выросла в таких конфликтах. Папа проводит с ней часы на телефоне, убеждая в моей никчемности. Как профессиональный манипулятор, он всегда знает, что и как сказать, а при частом повторении даже абсурд становится вполне очевидным фактом. Лора хочет быть взрослой, пытается найти компромисс с отцом. Она ведь может и сама заплатить! Сейчас у нее действительно есть деньги после «собачей» подработки, но у дочи были свои планы на эти деньги. Есть еще вариант — не делать стельки, но мне он не нравится. В целом переговоры и звонки заняли пару недель.

Решили попробовать другое заведение на территории папы, и конфликт разрешился. Это нужно было отпраздновать, так как мы никогда до этого не могли что-либо решить, пока Питер взваливал всю ответственность на меня. Как только он согласился поучаствовать, проблема исчезла. Но это радужное разрешение проблемы я не отпраздновала, пропустила свой шанс, так как на меня накатилась новая волна проблем.

Мамина операция назначена на 25 июня, среду. Во вторник, 24 июня, мама звонит мне на работу сказать, что у нее страшно болит глаз. Я могу думать только о том, что это угроза срыва операции. По телефону разобраться в ситуации невозможно, и я понимаю, что выход один — ехать в неотложную помощь в больницу. Я срываюсь с работы, забираю маму по дороге, едем в приемный покой. Людей немного, но из-за ковида меня оставляют в приемной, и мама одна общается с работниками больницы.

Cегодня к Васе после нескольких месяцев перерыва должен прийти Ник. Пока везла маму в больницу, поговорила с детьми и попросила дождаться Ника, не срывать встречу. И Нику тоже написала, что дети предупреждены, а меня не будет дома. В отличие от своих типичных реакций, Вася не слинял — встревожился из-за ЧП с бабушкой.

Ник не явился, а Вася названивал мне каждые пять минут. Пока гуляла туда-сюда по коридорам больницы, я даже начала волноваться о Нике. Мама извелась, пытаясь договориться с персоналом, и через полтора часа до персонала наконец-то дошло, что неплохо бы спросить у меня, что же происходит. Вася еще раз напряг мой раскаленный телефон, и я разрешила ему идти гулять. Меня пустили к маме — она чуть не плачет от фрустрации. Ее не понимают и причин ее острой боли не нашли. Но раз инфекции не нашли, то и операцию не надо переносить. Предложили тайленол. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Я надеюсь, что завтра будет наркоз, а потом в больнице будут более компетентные люди. Едем домой.

Я вспоминаю о Нике и названиваю ему еще раз двадцать пять и серьезно волнуюсь, не попал ли он в какую-нибудь аварию или, облегченный вариант, потерял телефон. Но мне надо суетиться по поводу мамы и ужина, и все эти заботы вытесняют мысли о Нике.

Пришел следующий день. Я отвожу маму рано утром на операцию. В машине — гробовое молчание, боль в глазу не давала ей спать, и сейчас у нее нет сил ссориться со мной. Через пару часов звоню в больницу — всё прошло успешно. Они тоже не знают, почему болит глаз. К середине дня получаю сообщение от Ника, что он забыл свой телефон в машине вчера, не вписался в график и стыдно было признаться. Ник в прошлом — проблемный ребенок, но я не ожидала от него такого закидона. Похоже, периодически он выпадает в свое проблемное детство. По крайней мере, он живой, и мне можно не волноваться. Что делать со своей стихийной заботливостью о близких и дальних, одушевленных и не