Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов

Эти «если» были оправданы: ни один человек в мире не ведал о тех путях, которые ждали «Доротею» и «Трент».

Инструкция далее указывала, что Бьюкен и Росс должны уговориться о встрече в Тихом океане (предполагалось, что корабли Росса «Изабелла» и «Александр» пройдут Северо-Западным проходом) и о дальнейших совместных действиях. На случай зимовки у берегов Канады секретарь Адмиралтейства предписывал принять «все меры для сохранения здоровья людей», связаться с факториями торговых компаний, подружиться с эскимосами.

При всей грандиозности замысла, Барроу, однако, не настаивал на безрассудной опрометчивости. Он предупреждал капитанов, что они «должны уйти из льдов в середине или 20 сентября, или, по крайней мере, 1 октября, и пойти к Темзе».

«Если ваше плавание удастся, — говорилось в инструкции, — это будет большим вкладом в географию и гидрографию арктических районов, о которых мы очень мало знаем». Вот тут-то и Джон Барроу, и виконт Мелвилл, и лорды Адмиралтейства безусловно не ошибались.

Вечером Франклин не сидел за кружкой эля с другом Вильямом. Он и Бьюкен остались на борту «Доротеи», обсуждая инструкцию. Впрочем, и Вильяма Пари тоже не было ни вечером, ни ночью на берегу. Они с Россом обсуждали другую инструкцию — инструкцию плавания «Изабеллы» и «Александра»…

Ночной апрельский ветер, влажный и веселый, летел над спящей Англией, над сочными лугами и вечнозеленым остролистом, над темными городами и фермами, над трубами ткацких фабрик и копрами угольных копей.

Ветер морщил Темзу и разносил крепкий густой хвойный запах тира, смоляного состава, которым был смазан такелаж кораблей Росса и Пари, Бьюкена и Франклина.

До отплытия «звездочетов» оставалось меньше месяца.

НОВЫЕ ЗАМЫСЛЫ

В ту апрельскую ночь, когда английские капитаны засиделись над адмиралтейскими инструкциями, в одной из гостиниц африканского города Кейптауна ненароком застрял русский морской офицер.

Все было как-то непривычно ему в этой обыкновенной комнате с деревянной кроватью, фаянсовым умывальником, старинным резным гардеробом и довольно посредственной гравюрой, изображающей седые волны и «Летучего Голландца». Почти за три года плавания офицер позабыл об уюте, о высоких потолках и больших окнах, о неподвижных, не ускользающих из-под ног половицах.

Офицер спросил ужин. Негр-слуга отворил дверь (сперва показались его туфля и черная растопыренная ладонь с подносом), и в комнату донесся грустный звук мандолины. Слуга, бесшумный, быстрый, улыбающийся, расставил тарелки и ушел. Офицер остался один, и ему стало грустно. Не этот ли нехитрый струнный перебор навеял на него грусть?

Отужинав, он отворил окно, но штормовой ветер с силой его захлопнул. За окном была ночь. На рейде, точно светлячки, горели огни судов. Среди них он отыскал огни своего «Рюрика».

Шторм разыгрывался, и Коцебу недовольно подумал, что, пожалуй, и завтра не добраться ему до брига, хотя «Рюрик» и покачивается всего лишь в пятидесяти саженях от берега.

Коцебу стоял у окна. Ночь была глухая, плотная, непроницаемая. И только корабельные огни сверкали и переливались во тьме. Грустный напев мандолины послышался громче. Коцебу представил себе этого захмелевшего французского матроса с корвета «Урания». Он видел матроса, когда проходил в номер. Красивый малый играл, уронив голову. На столе лежала его круглая шапка с красным помпоном, а рядом дремал черный хозяйский кот. И чего это он, красавец матрос, заладил этакую печаль? Видать, тоскует по Марселю иль Гавру. Фрегат «Урания»… Луи-Клод Фрейсине ведет его в кругосветное плавание. На борту с ним его жена. Эта дама, пожалуй, первая участница ученого морского путешествия.

Коцебу лег, но долго еще не мог уснуть и слушал порывы ветра, летевшего над Кейптауном куда-то в черную глубину африканских дебрей, да мандолину француза.

Коцебу съехал на берег, чтобы нанести визит губернатору Соммерсету. Губернатора в городе не оказалось. Он жил на даче, в пяти милях от Кейптауна. Ехать на дачу Коцебу отговорили, сказав, что при таком ветре даже пятимильный переезд невозможен из-за песчаных вихрей. Капитану пришлось задержаться на берегу.

Восьмого апреля «Рюрик» ушел из Кейптауна. Начинался последний этап долгого путешествия.

В конце апреля бриг подходил к острову Св. Елены. «Рюрик» был в центре Атлантики. Если бы в те времена корабль мог держать связь с любой точкой земного шара, то судовая семья Коцебу тогда же узнала бы, что английские капитаны вышли из устья Темзы и направились отыскивать Северо-Западный проход. Но минуло еще почти два месяца, прежде чем Коцебу услышал об этом.

«Рюрик» пересекал океан. На борту шла размеренная жизнь, строго подчиненная судовому порядку. С восходом солнца свистала дудка Никиты Трутлова, и матросы, шлепая босыми ногами, драили палубу. В семь часов все в ту же тесную каюту сходились на завтрак — капитан, лейтенант Шишмарев, натуралист Шамиссо, доктор Эшшольц, художник Хорис. После завтрака кто-либо из трех последних усаживался за работу; Шамиссо раздражался по-прежнему, правда, уже в меньшей степени, чем раньше, необходимостью чередования у рабочего стола.

Все как будто по-старому на корабле, как и год и другой ранее. Но есть и нечто новое, то, чего еще не было ни год, ни тем паче другой назад, — это вечерние разговоры на шканцах.

Теперь уже говорили не о предстоящем путешествии. Оно подходило к концу. Теперь мечтали о будущем. Оно было не за горами.

Логгин Хорис мечтал об Италии, о мастерских римских художников, о солнце Калабрии и лазури Неаполитанского залива с белым дымом Везувия. Думы Эшшольца были не столь красочны. Снимая очки и тихо улыбаясь, он говорил о родном Дерпте, об университетских лекциях, о ленивом течении речки Эмбах. Шамиссо видел себя в Берлине. Небольшой дом и кабинет. Книги, стол, свой собственный стол, за который можно сесть, когда хочешь, не дожидаясь очереди. Он напишет научный отчет об экспедиции; одновременно он начнет книгу о плавании «Рюрика». Он испробует себя в прозе. Пожалуй, это потруднее стихов. Будет писать неторопливо, закаляя на медленном огне ясные, точные строчки.

Когда кто-нибудь из них спрашивал о будущих планах у Глеба Шишмарева, то этот «русский русский», как звал его Шамиссо, отвечал просто: «Кронштадт.