Война среди осени - Дэниел Абрахам

— Само собой.

— У меня к вам небольшая просьба, генерал.

Баласар скрестил руки на груди и кивнул.

— Если затея не выгорит, если наш друг, поэт, не сумеет проделать свой магический трюк, не убивайте моих ребят. Пощадите их.

— Зачем мне их убивать?

— Потому что это правильный ход, — ответил Синдзя. В глазах у него больше не было насмешки. Он говорил вполне серьезно. — Я не глуп, генерал. Если пленение не выгорит, вы застрянете здесь, в Арене, с войском, которого хватит, чтобы заселить немаленький город. Слухи гуляют уже давно, а ведь вам совсем не нужно, чтобы Хайем обратил сюда внимание. У него по-прежнему будут андаты, а у вас — одни слова. Вы пойдете на север, захватите все Западные земли до самого Эдденси, только бы все это… — наемник махнул рукой на дверь за спиной Баласара, — выглядело правдоподобно. Разрешите нам отправиться с вами. Мне больше ничего не надо. Если получится так, что вы не пойдете на Хайем, я поведу своих ребят за вами, куда прикажете.

— Я и не собирался их убивать.

— Отпускать их домой опасно. Что, если они начнут болтать, как гальты хотели сделать из них проводников и толмачей? С чего бы это, если ни один из них не знает Запада, не считая тех мест, через которые мы проходили по пути в Арен. Если Хайему захочется узнать, не было ли у вас иного плана…

Синдзя поднял руки ладонями вверх, как будто протягивал ему правду. Баласар шагнул вперед, взял руки наемника в свои и заставил его сжать пальцы.

— Я не убью их. Теперь они мои люди, а я своих не трогаю. Передайте им, если хотите. А кроме того, у Риаана все получится.

Синдзя опустил голову, как будто что-то обдумывал.

— Я уверен, — продолжил Баласар, отметая незаданный вопрос.

— Никогда не видел ничего подобного, — сказал Синдзя. — А вы? Есть ведь какая-то церемония, особые действия. Вот если бы в конце рядом с ним появился андат, у вас было бы доказательство, а так… вы же ничего не увидите. Как же понять, что все удалось?

— Что верно, то верно. Явиться в Нантани и напороться на андата было бы неприятно, — согласился Баласар. — Но пусть вас это не беспокоит. Наш поэт не собирается побормотать для виду и отправить нас на смерть. Я узнаю все наверняка.

— У вас есть лазутчик в Нантани? Кто-то пошлет весточку, если андат исчезнет?

— Не забивайте себе голову, Синдзя, — посоветовал Баласар. — Просто готовьтесь выступить в поход по моей команде и пойти туда, куда я прикажу.

— Слушаюсь, генерал.

Баласар направился к выходу. Увидев, что Юстин стоит у самых дверей и держит руку на рукояти меча, он приободрился.

— Уважаемый Аютани, — спросил Баласар, не оборачиваясь к наемнику. — О чем вы говорили с поэтом, когда я пришел?

— По большей части о его драгоценной персоне. Разве его интересует что-то еще?

— Мне показалось, он беспокоится. Раньше такого с ним не случалось. Это ведь не из-за разговора с вами, верно?

— Нет, генерал. Мне от этого нет никакой пользы.

Баласар кивнул и вышел из комнаты. Вскоре его догнал Юстин.

— Не нравится он мне, — шепнул воин. — Я ему не верю.

— А я верю, — покачал головой Баласар. — Он везде и всюду останется моим вернейшим сторонником, пока будет уверен, что идет за победителем. Он наемник, но не шпион. А его люди мне пригодятся.

— Все равно.

— Не думай об этом.

Баласар не давал воли сомнениям и страхам до тех пор, пока снова не уединился в библиотеке. Но там они его одолели. Что, если Синдзя окажется прав? Если у поэта ничего не выйдет. Если Хайем догадается об истинных планах гальтов, и просчет Баласара приведет именно к тем страшным бедствиям, которых он так стремился избежать. Его замыслы вполне могли провалиться. Угрозы и подозрения окружили его со всех сторон.

Баласар в тысячный раз достал карты. На тонком пергаменте была отмечена каждая дорога, каждый мостик и брод. Каждый город. Четырнадцать городов за три месяца. Они возьмут Нантани, затем разделятся. Остальные силы подойдут с моря. Близилось лето, и он снова и снова уверял себя, что после завтрашнего рассвета все будет зависеть лишь от скорости.

В свою первую битву Баласар попал, когда служил арбалетчиком. Он и еще дюжина мальчишек должны были выпустить по стреле в тесную шеренгу наступающих эймонцев, а затем отойти, пропуская вперед воинов с мечами, секирами и кистенями — таких, как его отец. Тогда Баласар был так мал, что его нельзя было назвать даже юношей. Вместе с другими он выполнил приказ. А вот когда все его товарищи благополучно перевалили за вершину холма, подальше от врага и поля брани, Баласар сглупил. Он остановился. Рык, яростные крики, шум, грохот битвы напомнили ему раскаты грома. Звук не отпускал. С каждым новым воплем Баласару казалось, что наземь рухнул его отец. В его воображении вставали страшные картины смертного боя, который шел с другой стороны, у подножия. Он должен был видеть все своими глазами. Он вернулся на вершину, и это едва не стоило ему жизни.

Один из эймонских воинов заметил его. Это был здоровенный детина, как показалось тогда Баласару, огромный, как дерево. Заметив мальчика, он отделился от общей кучи и бросился вверх по склону, подняв секиру. Баласар до сих пор помнил, какой ужас охватил его, когда он понял, что к нему несется смерть. Он подумал, что надо бежать. Если он доберется до остальных ребят, возможно, те сумеют застрелить эймонца. Однако вместо этого он принялся гнуть плечи арбалета, вкладывать стрелу в ложе негнущимися, точно сосиски, пальцами. Из двух воинов бежал только один, и все же это было состязание.

Когда он вскинул арбалет и выстрелил, эймонец был от него меньше, чем в десяти стопах. Баласар хорошо помнил, как задрожала тетива. Как сердце упало куда-то вниз, когда он решил, что промахнулся и что ему конец. На самом деле стрела ушла в тело так глубоко, что ее почти не было видно. За всю жизнь Баласар так и не пережил ничего дольше тех нескольких вдохов между выстрелом и падением чужака.

А теперь все повторилось. Только на этот раз бежать предстояло ему. Поэты Хайема попытаются вызвать новых андатов, и единственная надежда Баласара в том, чтобы успеть их разыскать, перебить и уничтожить их книги.

Ставки были высоки; в этой игре он рисковал не только собственной жизнью. Обычно Баласар держался в стороне от вопросов веры. Небеса и боги всегда представлялись ему слишком далекими от реальности. Но только не сейчас, когда усилия всей его жизни вот-вот могли увенчаться успехом или пропасть зря. Он отложил карты и подошел к окну. Глядя на полную луну, которая в последний раз поднималась в небе старого мира, Баласар приложил руку к сердцу и обратился ко всем богам на свете с одним лишь словом — молю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});