Война среди осени - Дэниел Абрахам

— Я думала, как нам быть, — нарушила молчание Лиат. — Найиту я пока ничего не говорила. Не знаю, что ты собираешься делать, но, думаю, лучше всего будет поговорить и с ним, и с Маати. А потом Найит-кя примет клеймо. Знаю, клеймо — не для первого сына, но все же это покажет, что он отказался от прав на престол. Пусть люди знают, что у него нет никаких замыслов.

— Я бы поступил иначе, — медленно произнес Ота, стараясь подобрать правильные слова. — Боюсь, жизнь моего сына под угрозой.

Она вздрогнула. Это был едва различимый кроткий, судорожный вдох, но Ота его услышал.

— Итани, — сказала она, называя его по имени, которое было у него давным-давно, в Сарайкете. — Пожалуйста. Я поклянусь чем угодно. Найит — не враг Данату. Я приехала только из-за гальтов. Я не собираюсь усадить сына на твое место.

Ота поставил чашу и жестом попросил ее замолчать. Она побледнела.

— Я говорил совсем не об этом, — тихо произнес он. — Дело в том, что я не… Боги. Не знаю, как и сказать. Данат болен. У него слабые легкие, а зимы у нас тяжелые. Люди мрут каждый год. Не только старые и слабые. Молодые, здоровые. Я боюсь, что Данат умрет. Если у меня не будет наследника, в городе начнется резня.

— Но тогда…

— У меня не получилось быть хорошим правителем. Дома утхайема так и не сплотились под моим главенством, если не считать их единодушного недоверия, да еще неприязни к моей жене. У нас дважды чуть не доходило до восстания. Только чудом удалось его избежать. Я в ответе за безопасность Мати. Поэтому я хочу, чтобы Найит не принимал клейма, на случай… если он станет единственным наследником.

Лиат раскрыла рот от удивления. Прядь волос выбилась из прически и упала ей на щеку. Мелькнула седина. В Оте проснулось смутное желание поправить эту прядь — отголосок давно забытой привычки.

— Вот все, что я об этом думаю, — закончил Ота и взял в руки пиалу.

— Мне жаль, — произнесла Лиат.

Ота изобразил позу благодарности, хоть и не понял до конца, что именно пробудило ее сочувствие. Лиат перевела взгляд на свои руки. Наступила глубокая тишина, однако в ней не было неловкости. Им просто не хотелось говорить, наполнять пустоту словами. Лиат пила свое вино, Ота — свое. Ветер шепотком бормотал за окнами, рассказывая каменным стенам какую-то историю.

— Хай Мати… — задумалась Лиат. — Вот уж не хотела бы я получить такую работу.

— Полная власть и никакой свободы, — откликнулся Ота. — Если трон достанется Найиту, он меня проклянет. Нужно заботиться о тысяче дел, и каждое из них для кого-то важнее всего на свете. Руки опускаются.

— Могу себе представить. Я управляю всего лишь торговым домом, но все равно бывают дни, когда я мечтаю, чтобы все оно пропало пропадом. И это притом, что у меня есть люди, которые ведут учет, устраивают переговоры, следят за ходом судебных тяжб и подают прошения утхайему.

— А все судьи и утхайемцы обращаются ко мне. Конца этому не видно.

— Ну, всегда можно уйти в себя или покатиться по наклонной, — улыбнулась Лиат, однако ее слова были шуткой только наполовину. — Говорят, хай Чабури-Тана трезвеет лишь тогда, когда надо уложить в постель новую жену.

— Соблазн велик, — согласился Ота. — Только, понимаешь ли, какое дело… Однажды я решил стать хаем, чтобы защитить Киян, но за это время Мати как-то умудрился стать моим городом. Я здесь родился. И пусть я не такой хороший правитель, я единственный, кто у них есть.

— Звучит разумно.

— В самом деле? А вот я не вижу никакого смысла.

Лиат поставила пиалу и встала. В ее глазах ему почудилась решимость и грусть, хотя грусть, наверное, только из-за того, что ему самому было грустно. Она подошла ближе и поцеловала его в щеку. Уверенно чмокнула, словно тетушка — любимого племянника.

— Амат Кяан поняла бы, — сказала Лиат. — Я ничего не скажу Найиту. А если кто-то спросит, буду все отрицать, если только ты не потребуешь открыть правду.

— Спасибо, Лиат-тя.

Она отступила на шаг. Тяжелая усталость навалилась Оте на плечи, но он все же выдавил из себя милую улыбку. Она покачала головой.

— Это я должна тебя благодарить, высочайший.

— Что я такого сделал?

— Подарил жизнь моему сыну. Это ведь одно из тех решений, о которых ты говорил?

Она приняла его молчание за ответ, улыбнулась еще раз и ушла. Оставшись один, Ота вылил остатки вина в пиалу и долго смотрел, как гаснет на западе огненная полоса. На небо высыпали звезды, поднялась полная луна. Дни становились все дольше, но им суждено было снова пойти на убыль. В конце лета, когда наступит самая теплая пора, когда ветки деревьев и виноградные лозы будут гнуться под тяжестью плодов, ночи снова потихоньку начнут расти. Сможет ли Данат осенью играть на улице, успеет ли погреться на солнце, прежде чем снег и холода снова загонят их под землю? Как же вышло, что он растит сына для жизни во тьме и строит планы на случай его смерти?

Когда-то давно Ота был молод и достаточно уверен в себе, чтобы пойти на убийство. Он отнял жизнь хорошего человека, потому что они оба знали, какую цену придется заплатить, если тот выживет. Тогда Ота смог это сделать.

Но сейчас ему было сорок восемь. Впереди у него наверняка осталось меньше лет, чем он оставил за спиной. Он стал отцом троих детей и вырастил двоих. Он больше не мог стоять от мира в стороне. От него зависело, будет ли город надежным домом для Эи, Даната и других детей, смогут ли они расти и жить в безопасности, пока их тоже не одолеют сомнения и годы.

Он смотрел, как темный омут переливается на дне пиалы. Чуть перебрал вина, чуть перебрал воспоминаний, и вот — превратился в слезливого нытика. Ота перешел в другой покой и позволил слугам переодеть его в вечерние одежды. Киян отдыхала на кушетке: глаза закрыты, дыхание глубокое и ровное. Ота не стал ее будить, спрятал в рукав одну из книг со своего столика возле кровати, поцеловал жену в висок и вышел.

У входа в покои Даната сидел ученик лекаря. Он изобразил позу приветствия. Ота повторил ее и кивнул на дверь.

— Спит?

— Ждет вас.

Ота вошел в покой. Слева и справа кровать охраняли две огромных железных фигуры — гепарды с ястребиными крыльями. Над их головами помигивали огоньки свечей. За день, проведенный в печи, статуи покрылись сажей. Они излучали тепло, отгоняя прохладу ночного ветра. Данат сел и откинул край полога.

— Папа-кя!

Мальчик не кашлял, и голос у него не был тихим и слабым. Значит, сегодня обошлось. Ота почувствовал, будто сердце отпустила чья-то крепкая рука. Он и не подозревал, какую тяжесть носил в груди.

Он приподнял полы халата и устроился на постели сына.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});