Испанский садовник. Древо Иуды - Арчибальд Джозеф Кронин

известно, что он попал в беду.

Консул нетерпеливо переступил с ноги на ногу, нервно вздернув мясистый подбородок:

– Разумеется, мне это известно. Но от меня ничего не зависит. Почему бы вам не обратиться в полицию?

– Полиция не слушает бедняков, сеньор. Вот если бы вы с высоты вашего положения замолвили словечко…

– Я не имею ни возможности, ни желания вмешиваться в ход правосудия. Ваш внук должен понести наказание за совершенный им поступок.

– Сеньор… его поступок… – пролепетал Педро, – этого-то мы и не можем понять…

– Хосе – хороший парень, сеньор, – наконец-то заговорил отец Лимаза спокойным, умиротворяющим тоном. – Могу вас в этом заверить, ведь я знаю его с рождения.

Взволнованный этими словами, Николас, вытянув шею, смог увидеть часть склонившейся в поклоне фигуры заступника Хосе. Сердце его упало. Старый священник в порыжевшей сутане с пятнами от еды спереди, с нелепым зонтиком, в растрескавшихся грубых сапогах с засохшими на них комьями грязи имел вид очень неубедительного адвоката. Его простое лицо, желтое и морщинистое, портил багровый нарост в углу губ, из-за чего он говорил половиной рта, что делало его речь довольно неразборчивой.

– Я крестил его, сеньор… Дал ему первое причастие… Руководил конфирмацией…

Эти избитые слова, произнесенные таким чучелом, повергли консула в ярость.

– Крайне трогательно! – саркастически фыркнул он. – Вы отлично подготовили его к преступной жизни.

– Все мы грешны, – произнес священник, ничуть не обидевшись и не сводя мягкого взгляда с лица консула. – Но я и в мыслях не могу допустить, что Хосе – вор.

– Значит, мои драгоценности растаяли в воздухе?

– Ничего невозможного в этом нет. И более странные вещи случались под небесами.

– Как же небеса допустили, что запонки оказались в его кармане?

– Да, сеньор, это прискорбный факт. Но Хосе уверяет, что не клал их туда.

Харрингтон Брэнд презрительно усмехнулся:

– Ему трудно будет убедить в этом судью.

– Несомненно, сеньор. Но не мы его судьи. – Он помолчал, словно бесхитростно предлагал располагать им и его скромным опытом. – Я не верю, что Хосе виновен. Но даже если это так… Если он совершил этот ужасный, глупый проступок, разве не будет высшим милосердием простить его?

– Вы меня за дурака держите? – жестко ответил Брэнд, проникаясь мстительным чувством к этому старому идиоту. – Он украл у меня чрезвычайно ценные вещи. Некоторые из них – перстень с сапфиром… часы, полученные мной от посла Швеции, да только эти два предмета – уже невосполнимая утрата. И я должен, ни слова не говоря, позволить себя ограбить?

– Несомненно, сеньор, утрата ваша может быть велика. Но не выше ли цена человеческой души? Говорю вам, я знаю Хосе! Если его отправят в тюрьму – его, так любящего свободу и простор, – даже не знаю, к чему это может привести… в его состоянии…

– Меня это не касается.

– А есть еще и другие слабые и беззащитные существа, – не испугавшись, мягко настаивал священник, как будто уговаривал упрямого ребенка, – о которых тоже надо подумать, они, в чьей невиновности никто не сомневается, будут ввергнуты в печаль и нужду, если вы не смягчитесь. Вы ведь знаете, что на содержании Хосе находятся его сестры и мой друг Педро…

– Ну так вашему другу Педро придется теперь работать самому, – грубо оборвал его консул. – Если целью его прихода было и дальше оставаться бездельником, то, скажу я вам, она не оправдалась.

Последовало молчание. Педро, залившись краской и склонив голову, пробормотал своему попутчику:

– Все бесполезно. Пойдем отсюда.

Отец Лимаза нахмурился. Собрав остаток душевных сил, он выпрямился.

– В последний раз прошу вас, сеньор, проявить великодушие. Не скупитесь на милосердие к нам так же, как вы ожидаете его свыше. Гордость обманчива. Разве не все мы во власти Господа? Во имя Всевышнего, снимите ваше обвинение с Хосе. Если вы этого не сделаете, боюсь, оно приведет к несчастью.

– Я отказываюсь, – резко ответил консул.

Наступила мертвая тишина, прерванная глубоким вздохом старого священника. Николас, скрытый кустарником, не в силах больше был это видеть. Прижав к глазам стиснутые кулаки, он осел на сырую землю, борясь с рыданиями. Ослепнув и почти лишившись чувств, как птица в силке, он услышал, как громко захлопнулась дверь за вернувшимся в дом отцом. Затем медленно, тяжело, словно отмеривая печаль и неутолимую боль, раздался хруст шагов по гравию, и два старика отправились восвояси.

Глава 18

Через три дня профессор Галеви отбыл в Париж. Исполненный благодарности консул пожелал хоть отчасти избавить друга от дорожных неудобств и настоял, чтобы Гарсиа довез его до Барселоны. Прощаясь в холле под доносящийся снаружи рокот мотора, Брэнд в порыве чувств тискал психологу руку.

– Дорогой Галеви! Как мне благодарить вас за неоценимую помощь? – Он еще сильнее сжал его пальцы. – Вы были моей поддержкой… моей опорой.

Профессор сдержанно улыбнулся. В утреннем свете его худощавая фигура в черном плаще казалась еще тщедушнее, а серое лицо с острыми чертами и синими подглазьями придавало ему вид голодного грызуна.

– Я ученый и не гонюсь за благодарностями. – Он говорил обдуманно, поигрывая черной цепью, стягивавшей его плащ. – Но, как ваш друг, я рад, что добился таких исключительных результатов. Во время двух последних сеансов с вашим сыном я наблюдал заметное снижение одержимости. Теперь, когда мы избавились от этого парня, все основание комплекса должно разрушиться и исчезнуть. – Он бросил на собеседника многозначительный взгляд. – В то же время я просил бы не забывать и о вашем собственном здоровье.

– Моем здоровье? – удивленно переспросил Брэнд.

– Вы позволили себе перевозбудиться из-за этого дела… Из-за этого молодого испанца… Ваша реакция чересчур сильна, ваши нервы на пределе.

– Ну что вы, друг мой! – Консул рассмеялся чуть громче, чем нужно. – Вы слишком обо мне заботитесь. Я прекрасно себя чувствую!

– Не сомневаюсь. Ревность действует возбуждающе. Но эта страсть может дорого обойтись. Не дайте ей одержать над вами верх. Неумеренность вам противопоказана, – сухо сказал Галеви, направляясь к выходу. – Ах да… Мы ведь скоро встретимся в Париже. – И с загадочной кисловатой усмешкой, обнажившей бледные десны, он добавил: – Да-да, как только выйдет в свет ваша книга.

Машина отъехала, а Брэнд все еще стоял на крыльце. Его настроению соответствовало бы более сердечное расставание, но непредсказуемый Галеви мог, когда хотел, погасить все чувства своим стерильным и бесстрастным отчуждением. Впрочем, эта жесткость была его достоинством. По крайней мере, так в этот момент показалось консулу. Он собирался перед уходом в офис подняться к Николасу, но теперь, стиснув губы, решил не предпринимать шагов к примирению. Это мальчику следует первым побежать ему