Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

что им удалось сопрячь свою волю с Путем Неба. Они больше не почитали ни царей Вэня и Ву, ни Князя Чжоу, не было у них времени и на ли — обряды, пропагандирующие этику «уступчивости» (жан), самоуничижения и самообладания как главных добродетелей, удерживающих от распада империю Чжоу.

Таким образом, небольшие государства Великой Равнины жили под постоянной угрозой уничтожения. В прежние времена даже сражения превращались в церемонные ритуалы; теперь же военная жестокость дошла до того, что жители княжества Сун во время продолжительной осады вынуждены были пожирать своих детей. В некоторых княжествах у аристократии развился аппетит к роскоши, фатально подрывающий экономику. В результате мелкопоместное дворянство разорялось, и все больше приближенных аристократии, потеряв все, вынуждены были переселяться из привилегированных городских анклавов в сельскую местность, к «малым сим».

Для консервативных ученых мужей это был, разумеется, не просто политический и экономический кризис: беззастенчивый эгоизм аристократии нарушал Путь Неба, закон Природы, правящий вселенной. Один жу, глубоко возмущенный всем происходящим, решил удалиться от двора и жить частной жизнью. Кун Цю (551–479 гг. до н. э.) был обедневшим мелкопоместным дворянином. Родители его происходили из знатных домов княжества Сун, но были вынуждены эмигрировать в княжество Лю, где юный Кун вырос в обстановке «благородной нищеты». Он надеялся на какую-нибудь высокую должность, но, как видно, оказался слишком честен, чтобы преуспевать при дворе: в разных княжествах ему удавалось занимать лишь самые скромные посты. В возрасте шестидесяти восьми лет он удалился на покой и остаток жизни посвятил преподаванию, создав одну из первых философских школ, возникших в эту переломную эпоху. Эти школы держались в стороне от раздираемых борьбой и внутренними противоречиями княжеств и предлагали альтернативные модели устройства общества и поведения человека. В школе учитель становился «правителем» для своих учеников: он излагал свои учения устно, а ученики их записывали в надежде, что так эти учения дойдут до более широкой аудитории и до будущих поколений[405].

Ученики Кун Цю называли его Кун-фу-цзы («наш учитель Кун»), так что на Западе его именуют Конфуцием. Ученики его были уже немолоды – иные из них занимали важные правительственные посты – и именно они начали собирать антологию коротких афоризмов, приписываемых Конфуцию, которая постепенно превратилась в «Лунь юй» (или «Изречения»), одно из важнейших писаний Китая. Прежде считалось, что изречения были собраны в единую книгу вскоре после смерти Конфуция; однако теперь полагают, что этот текст развивался и дополнялся в течение нескольких столетий, прежде чем обрел свою окончательную форму. Как видим, конфуцианская традиция не цеплялась рабски за ipsissima verba [точные слова. – Прим. пер.] Учителя, а развивала его идеи и применяла их к вызовам времени. «Изречения» не совсем похожи на то, что называем «книгой» мы. Китайские тексты по-прежнему писались на полосах шелка или на бамбуковых дощечках, и напоминали скорее папку, в которую легко добавить что-то новое. Текст «Изречений» прошел через множество рук на протяжении нескольких поколений, по мере того, как различные конфуцианские школы сохраняли и развивали различные максимы, отражающие их нравственное учение. В сохранившемся классическом тексте мы видим, как эти различные направления соперничают друг с другом. В некоторых отрывках видно, как Учитель выделяет тех или иных учеников, называя их особенно восприимчивыми[406]. В других мы читаем, как несколько учеников задают Конфуцию один и тот же вопрос – например о значении почитания родителей – и получают разные ответы[407]. Таким образом, никакого «ортодоксального конфуцианства» не существует: вместо него мы находим разные точки зрения, демократически сосуществующие бок о бок.

Строго говоря, Учитель не был автором этой книги. Настоящий автор «Изречений», молчаливо записывавший беседы Конфуция, остался невидимым и неизвестным; Конфуций был «написан», как персонаж романа, и теперь известен нам лишь по рассказам учеников, которые, несомненно, приписывали ему и собственные идеи. Еще более ста лет пройдет, прежде чем учитель впервые начнет сам записывать собственные мысли; пока что об учителях пишут другие люди, и учитель становится почвой, на которой его последователи выращивают собственные теории. Поскольку единого и постоянного голоса у Конфуция нет, дальше мы увидим, что и сам он станет объектом познания и истолкования: читатели будут стараться разыскать под слоем противоречивых на вид речений и указаний твердые принципы «конфуцианства»[408]. Почти не признанный при жизни, Конфуций сделался таинственной, загадочной фигурой: и сам он, и его учения решительно ускользали от четких определений и официальных учений, бросая вызов нашему представлению о религиозной традиции.

«Изречения» начинаются с вопроса Конфуция своим ученикам:

Учиться и иметь случай исполнять то, чему научились – не довольно ли этого? Когда друзья приезжают издалека – это ли не радость? Быть терпеливым, даже когда тебя не понимают – это ли не признак благородного человека?[409]

Вокруг Конфуция сложился круг друзей: обучение (сюэ) было здесь не индивидуальным, а общим делом, и определенно не имело своей целью абстрактный поиск истины. Цель была в том, чтобы «исполнять то, чему научились», и овладение конфуцианским знанием мыслилось неотделимым от глубокого личного преображения. Любимым учеником Конфуция был Янь Ху, человек скромного происхождения с наклонностью к мистике. Однажды Конфуций сказал, что Янь Ху – единственный член его школы, поистине любящий «учение»: не потому, что он овладел набором аксиом и правил, а потому, что изменилось его поведение по отношению к другим. Он записывал свои промахи, тщательно их исправлял, и поведение его улучшалось день ото дня: «Он не изливал свой гнев на ни в чем не повинных и не повторял одну ошибку дважды»[410]. Другому своему ученику, живому и увлекающемуся Цзы-гуну, Конфуций сказал однажды: кто познал учение, тот живет так, чтобы ни об одном своем поступке не пришлось сожалеть[411]. Как пояснял еще один ученик, Жэн-цзы, обучение у Конфуция сопровождалось постоянным и тщательным критическим разбором не внутренних движений души, а своего поведения с окружающими[412]:

Каждый день я задаю себе три вопроса: в том, что делал я сегодня ради других, не жалел ли сил? Когда общался с друзьями, каждому ли моему слову можно было верить? Не передавал ли я другим того, что сперва не проверил на себе?[413]

Ученики Конфуция изучали классические тексты – «Документы», «Песнопения», «Ритуалы» и «Музыку»[414] – но изучение этих книг было неотделимо от постоянных «практических занятий» по доброте и благоразумию в повседневной жизни. А поскольку доброту и благоразумие следовало проявлять к другим, обучение никак не могло быть индивидуальным. «Чтобы укрепить себя, надо попробовать укрепить другого, – объяснял Конфуций. – Чтобы усилить себя, надо попробовать усилить другого»[415]. Такое творческое партнерство