Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

этому подробности о порабощении израильтян в Египте, в которых отражался их собственный вавилонский опыт. В этом окончательном варианте «Египет» означает уже именно Египет, а не подвластные Египту города южного Ханаана. Подобно изгнанникам, израильские рабы страждут в чужой земле, под жестокой имперской властью; подобно иудеям, которых Навуходоносор сгонял на принудительные работы, они вынуждены трудиться на барщине у фараона. В египетской политике убийства всех израильских младенцев мужского пола читается страх изгнанников перед уничтожением их как нации, а в истории Моисея, спасенного от смерти египетской царевной, воплощается судьба всего народа. Особенно характерно здесь, что порабощенным израильтянам приходится очень долго ждать освобождения. Моисей снова и снова приходит к фараону и умоляет его, а фараон раз за разом нарушает свое обещание. Все это должно было живо напоминать изгнанникам их собственный «вавилонский плен», длящийся уже много лет[379].

Десяти казней, посланных Яхве египтянам, по-видимому, в первоначальной истории не было, а последняя казнь, когда Ангел смерти обходит дома израильтян, но убивает всех первенцев в домах египтян, быть может, отражает некую «вину выжившего»: подобает ли изгнанным иудеям мечтать об освобождении, когда израильтяне, переселенные в 722 году, не выжили как народ? Весенний праздник Песах изначально отмечал сбор ячменя[380], но травма изгнания придала Пасхе иное, более мрачное значение. Моисей повелел израильтянам никогда не забывать эту последнюю ночь, проведенную в плену, когда ангел Яхве «пощадил дома наши», но уничтожил беззащитных египетских детей[381]. Когда иудейским изгнанникам стало ясно, что у них есть шанс вернуться домой, вполне возможно, они спрашивали себя, почему Яхве так милостив к ним. Явно не потому, что они отличились особой добродетелью! Осия описывал годы, проведенные в пустыне, как время ничем не омраченной близости и любви с Богом, но редакторы эпохи изгнания внесли свои поправки: предков они изобразили как людей «упрямых и жестоковыйных», неблагодарных, постоянно жалующихся и рвущихся назад, к мясным котлам египетским[382].

В этой истории Израиль называется «святым» (каддош), но это понятие не включает в себя добродетель. Каддош означает «другой», «отдельный»: как Яхве «свят», то есть радикально отделен от всех тварных существ, так и изгнанные израильтяне должны разделять с ним эту инаковость, жить отдельно от своих вавилонских соседей, чтобы сохраниться как нация. Эта «святость» отражается в священническом законодательстве Книг Левит и Числа. Изгнанники учились соблюдать обрядовые правила чистоты, прежде актуальные только для священников, служивших Присутствию Божьему (Шхина) в храме. Без этих новых ритуалов, вполне возможно, заново сложенная история Израиля осталась бы для иудеев лишь теоретическим знанием, воспринятым головой, но не сердцем. Ритуал превращает историческую память в миф, в нечто такое, что происходит все время, освобождает ее от оков прошлого и переносит в настоящее. Пока стоял храм – он обеспечивал иудеям доступ к священному. И теперь, соблюдая священнические ритуалы так, как будто и здесь, в чужой земле, продолжают служить Шхине, изгнанники могли хоть на несколько мгновений ощутить ту близость с Богом, какой наслаждались Адам и Ева в Эдеме, когда Яхве ходил посреди их. В священнических преданиях Левита и Чисел, обозначаемых у библеистов латинской буквой «P» (от англ. Priestly Code – «Священнический кодекс»), Яхве не привязан к храму: он – бог в постоянном движении, «слава» его приходит и уходит, и его «место» – в общине. В этих преданиях переносная скиния, которую Яхве повелел сделать Моисею, убеждала изгнанников, что Бог будет сопровождать свой народ повсюду[383]: «Построю скинию мою посреди вас и сам буду ходить с вами»[384]. В священнической традиции это Присутствие, сопровождающее народ, не менее важно, чем тора[385]. И в самом деле, детально разработанные телесные практики и запреты, созданные изгнанниками, дали им такое мощное ощущение божественного присутствия, что, когда настало время, многие из них уже не ощущали необходимости возвращаться в Иерусалим[386].

«Святость» священников имела и важную этическую сторону. Цель писания – не просто успокоить и спасти отдельного человека: оно всегда требует от нас нравственных действий, продиктованных совестью и состраданием. Для «источника P» святость Божья не ограничена далеким персонализированным божеством – она присуща всему тварному миру. Это требует абсолютного и выражаемого на практике преклонения перед «святостью» любого конкретного создания. «P» призывает изгнанников вспомнить радикальный эгалитаризм, одушевлявший Израиль в его раннюю, догосударственную эпоху, и ввести практику юбилейного года, в который освобождаются все рабы и прощаются все долги, а также настаивает, что никто и ничто – даже земля – не должно порабощаться, не может безвозвратно отходить в чью-то собственность[387]. «Святой» образ жизни израильтян не поощрял племенную исключительность; изгнанники не должны были забывать, как сами были презираемым меньшинством в чужой земле:

Пришелец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской[388].

Эта заповедь решительно отличается от той «любви» (хесед), которой требовали к себе ассирийские цари, или от лояльности культу Яхве у Осии.

В 530 г. до н. э. Кир II, царь персидский, завоевал Вавилонскую империю и издал указ, разрешающий покоренным народам вернуться на свои прежние места обитания и восстановить национальные святилища. Пророк, известный как «Второисаия»[389], прославлял Кира как мессию, человека, специально «помазанного» Яхве, дабы окончить долгое израильское пленение[390]. Он привлек внимание собратьев-изгнанников к «Рабу», персонажу, уже известному гола и, по-видимому, воплощавшему в себе боль изгнанной общины:

Ибо он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в нем ни вида, ни величия; и мы видели его, и не было в нем вида, который привлекал бы нас к нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лицо свое; он был презираем, и мы ни во что ставили его[391].

И все же Яхве восклицает: «Раб мой оправдает многих!» Некоторые чернили его, ибо полагали, что он наказан за собственный грех – но теперь поняли, что он страдал за них всех: «Наказание мира нашего было на нем, и ранами его мы исцелились»[392].

Второисаия верил, что триумфальное возвращение изгнанников откроет собой новую эру, когда «явится слава Господня, и узрит всякая плоть»[393]. Однако после блеска и утонченности Вавилонского царства родная Иудея показалась многим изгнанникам блеклой и чужой. Страну преследовали неурожаи, а когда наконец был заложен фундамент нового храма Яхве, выглядел он так жалко, что прямо на церемонии открытия многие плакали от разочарования. «Народ земли» (ам-хаарец) – те израильтяне,