Пандем - Марина Дяченко

Все началось первого июня в двенадцать по Гринвичу; миллион человек одновременно выпустили в небо каждый по лазерной «бабочке», и туристы, в эти дни битком набившиеся на орбитальные станции, вопили от восторга, наблюдая эффект сквозь обзорные иллюминаторы: «Смотрите! Живая! Она живая! Земля живая!»

Потом они — и с особым удовольствием дети — развлекались тем, что синхронно — миллион человек на шести континентах! — двигались, пели, танцевали. От этих песен носился ветер, от танцев подрагивала земля; Александра помнила свое состояние по предыдущим четырем Фестам — огромная площадь, заполненная народом, эйфория и невиданная, непохожая на алкогольную, внутренняя легкость… В этот раз она взяла с собой на «действо» не только молодоженов Шурку и Вику, но и обоих племянников — десятилетнего Витальку и трехлетнего Ромку. Виталька радовался, носился, как щенок по первому снегу; Ромка спокойно стоял рядом, и Александра не раз и не два спросила у Пандема, все ли с ним в порядке.

«Он тоже радуется. Но по-другому. Темперамент…»

Первые три дня прошли, эйфория схлынула, и началась работа: конкурсы и рейтинги, а значит, напряжение и дрязги. Александра во главе своих экспертов намертво схлестнулась за влияние с ассоциацией «Trough» (компания энергичных австралийцев, в которую неведомо как затесался один британский филиал). Жестоко спорили о вкусах, высмеивали и поддевали друг друга, проводили своих претендентов на премию в обход претендентов чужих; по одной только комбинированной скульптуре было десять закрытых голосований и три переголосовывания. (Пандем, необычно молчаливый в эти дни, подсчитывал голоса мгновенно и точно.) По ходу дела Александра узнавала о конкурсантах (и конкурентах) все больше и больше — с подачи Пандема; к концу Феста они уже казались ей сборищем шумных и неудобных, но симпатичных, в общем-то, родственников.

Творческих открытий — без дураков открытий, а не «домашних радостей» — не было. Александру начинало это смутно тревожить.

— Чему ты удивляешься, — заявил бестрепетный Алекс, каждый вечер выходивший с ней на связь. — С окончанием мировых потрясений наступила эпоха скучающей посредственности… Ну, скрестить бульдога с носорогом. Ну, надеть на балерину хромокостюм. Ну, попрыгать всей планетой в каком-нибудь циклопическом хороводе… Это цирк, это аттракцион, но не искусство. Искусству нужны голод, холод, смерть и провокация.

— Конечно, — говорила она в ответ ласково. — Ну, разумеется, Сашка. Ты прав.

Фест закончился. Александра чуть не расплакалась, прощаясь с идейными противниками; впрочем, этот взрыв эмоций не помешал ей забыть их уже через час. Она вернулась домой вечером того же дня: Алекс встретил ее затейливым блюдом, наполовину синтезированным, наполовину приготовленным вручную. Впрочем, оригинальность многослойного мясного рулета и его трудоемкость Александра оценила не сразу, а лишь после деликатного напоминания Пандема: «Honey, ты же не сено жрешь…».

— Сашка, ты чудо, — похвалила Александра, может быть, несколько суетливо.

— Да уж, — отозвался Алекс с кривой усмешкой. — Я решил переключиться на кулинарию… пока.

«Пан?!»

«И незачем так орать… Он бросил свою программу».

«Какого черта…»

«У твоего husband’а гвоздь в седалище, ты не заметила?»

«Ты его достал?»

«Я?! Помилуй, девочка, у меня доставалка до такой степени не выросла… Просто, пока ты делаешь культурку, твой благоверный активно живет внутренней жизнью».

— Сашка, — сказала Александра вслух. — Ты что же… до сих пор психуешь?

Алекс промолчал.

* * *

Маленький синий купол был отлично виден с автострады. Ким проследил за ним глазами; освещенный солнцем, купол уплыл назад — не мелькнул, как крона большого дерева или погодный шпиль, а именно уплыл, не теряя достоинства.

Ким, сам не зная почему, притормозил. Потом и вовсе остановился; дал задний ход, и «ездилка», не разворачиваясь — модель «Тянитолкай», — перестроилась на встречную полосу движения.

Купол снова приблизился — медленно, недоверчиво, так одичавшие звери подходят к человеку. Ким бросил машину на обочине, огляделся, нашел лесенку-паутинку, ведущую с автострады вниз.

Еще недавно здесь был поселок, превратившийся теперь в район разлившегося, как море, двухэтажного города. Рядом строилась подземная автоматическая фабрика; от автострады до церкви оказалось идти дольше, чем Ким предполагал.

Над стройкой летал, подобно большому нетопырю, воздушный фильтр. Ловил и пожирал клубы черного дыма, нет-нет да и поднимающиеся над монтажным колодцем. В церковном дворе было зелено; за оградой росли непуганые, никем не ломанные вишни, и блестящие темные ягоды висели на уровне Кимовой груди.

Он замешкался на пороге. Запоздало удивился: а зачем я сюда?..

Изнутри церковь казалась еще меньше, чем снаружи. Женщина в светлом головном платке деловито собирала свечные огарки в маленькое жестяное ведро; свечи — точно такие же, как во времена Кимового детства, — лежали тут же, рядом, на столе, покрытом вышитой скатертью.

Ким повертел в пальцах тонкий желтый стержень; в полумраке, справа от алтаря, горели пять или шесть огоньков, отражались в чистом стекле, прикрывавшем икону, и оттого казалось, что их вдвое больше. Перед иконами стояли три женщины и мужчина, все порознь; ближайшая к Киму женщина была его ровесница — она что-то беззвучно шептала и время от времени размашисто крестилась.

Удивительно, думал Ким, глядя на огоньки свечей. Удивительно, как бог… нет, не так. Как Пандем ухитряется существовать рядом с богом? Как они помещаются в одной картине мира?

Он зажег свою свечу от огонька самой маленькой, самой слабой из тех, что стояли перед иконой. Посмотрел в строгое лицо, обращенное к нему из темноты и будто плывущее над трепещущими огоньками. Вздохнул.

Получается, что он пришел к богу жаловаться на Пандема?

Кто-то подошел и остановился рядом — от ветра колыхнулись язычки свечей. Ким скосил глаза — подошедший был в темном одеянии до пят; Ким подумал, что хорошо бы священнику не пришло в голову заговорить с ним. Он не нуждался сейчас в священниках — впрочем, он никогда в них не нуждался…

Не глядя на Кима, человек в темном одеянии перекрестился на икону. Мельком глянул на Кима и вышел, подметая полами каменные ступеньки порога. Как он живет, подумал вдруг Ким. Что там у него внутри?

…Помнится, сразу после прихода Пандема его объявили антихристом. Соответствующими цитатами из Библии были оклеены все стены, их повторяли и повторяли по телевизору, по радио… В какой-то момент было страшно — казалось, люди, поверившие в скорый конец света, готовы своими руками его приближать…

Кто-то — да, кажется, тот же Алекс Тамилов — заявлял тогда с привычным цинизмом: драки не будет. Эта дрянь Пандем слишком силен; с ним бесполезно воевать — погоди, они попросту включат его в свою картину мира…

И он оказался прав. Что говорил Пандем каждому верующему и сомневающемуся, какие доводы, исторические примеры и цитаты из Библии приводил — Киму неизвестно; тем не менее бури и бунты понемногу стихли, а храмы стояли, как прежде, правда, прихожан стало ощутимо меньше… Потом иерархи всех конфессий каждый своим постановлением признали Пандема полноправным обитателем материального мира — не богом, не чертом, а чем-то вроде нового Интернета. Кто-то говорил, что Пандем — дело рук человеческих; кто-то конкретизировал — «порождение научно-технического прогресса». Лишь особо непримиримые церковнослужители продолжали свою войну — рутинную, бесконечную, как лента Мебиуса…

Интересно, а если дикарь сочтет Пандема своим богом — Пандем сможет ему доказать, что это не так? И станет ли доказывать?

И где граница, за которой дикарь считается недикарем?

Ким опомнился. Его свеча догорела уже до половины, а он так и не решил, чего просить у бога. И просить ли вообще?

Ему вдруг показалось, что в церкви душно. Он неумело перекрестился и вышел во двор; здесь было пусто. В отдалении шумела стройка; спелые вишни покачивались над узкой, старой, вросшей в землю скамейкой.

* * *

— Добрый день, — сказал визитер. — Здравствуйте, Александра Андреевна.

Александра свирепо улыбнулась. Если бы не Пандем — черта с три она согласилась бы беседовать с визитером именно сегодня, сейчас; она еще не пришла в себя после Феста, ее тревожило душевное состояние Алекса, она не была настроена на разговоры об искусстве, а ведь именно о нем, проклятом, и собирался что-то поведать плечистый, из литых мышц состоящий атлет, явившийся сегодня к ней в гости.

«Он гимнаст».

«Я за него рада».

«Выслушай его, honey».

Визитер приподнял одну бровь: на лице его было сомнение, адресованное, впрочем, не Александре. На несколько секунд оба — эксперт Тамилова и ее гость — застыли, не доведя до конца начатого движения, глядя друг на друга стеклянными глазами; хорошо, что в этот момент в комнате, кроме них, никого не было. Впрочем, и наблюдатель, случись он поблизости, сразу же понял бы, что оба всего лишь разговаривают с Пандемом.