Пандем - Марина Дяченко

Ким, почти не размахиваясь, ткнул его костяшками пальцев в челюсть. Алекс поперхнулся и сел, спиной ударившись о ствол; Ким шагнул к нему, чтобы бить дальше — и понял, что мышцы не слушаются. Онемели.

«Тебе самому будет стыдно вспомнить. Ты человек с волей, Кимка, стоп…»

Алекс потрогал лицо руками. Облизнул губы. Ему уже не больно, подумал Ким с сожалением.

«Какого черта, Пан?!»

— Скандалишь, — Алекс, все еще сидя, усмехнулся. — Давай-давай. Спроси кой о чем своего друга и покровителя.

— Заткнись, — сказал Ким.

— Ты еще вспомнишь мои слова, — Алекс поднялся. — Ты уже сейчас понимаешь, до чего я прав, понимаешь, но боишься признаться себе. А ты не бойся. Только если нас будет много, мы сможем с ним что-нибудь сделать.

* * *

Светлая щель между неплотно закрытыми шторами — контур раннего утра. Виталька Каманин проснулся в полшестого; кровать была двухэтажная, этажом ниже спал Ромка. Виталька свесил голову — брат действительно спал, беззвучно и как-то очень серьезно. Ромка все делал серьезно. Виталька привык.

Он посмотрел на часы и улегся снова. Ничего не вспоминалось: он не понимал, что его разбудило. Вчера была свадьба… Было весело… Все бесились… А в половине одиннадцатого мама отвезла их домой. И они легли спать. А сегодня воскресенье. Вот и все.

Нет, что-то еще было…

Он глубоко вздохнул — и вспомнил. Была лошадь. Он ездил на ней верхом, как в старом-старом фильме. Это было во сто крат лучше, чем на машине или на велосипеде. Солнце пробивалось сквозь ветки деревьев такими… полосами. И все вокруг смазывалось на скорости, во всяком случае ему казалось, что он не просто быстро едет — мчится, летит. Он наклонялся, чтобы ветки деревьев не хлестали по лицу… Ему казалось, что за ним гонятся, что он откуда-то вырвался, убежал и теперь за ним никто не может угнаться…

«Пандем?»

«Да?»

Виталька попытался сформулировать вопрос. Пандем учил его этому — внятно формулировать. Наверное, будь Виталька лет на десять старше, у него все равно бы ничего не получилось, поэтому он просто спросил:

— Почему я проснулся?

Он едва шевелил губами. Ромка спал этажом ниже.

«Может быть, ты перегулял вчера на свадьбе? Перебесился?»

Виталька подумал. Нет, он чувствовал, что дело не в этом. Вернее, не только в этом. Недаром Пандем ответил вопросом на вопрос. Пандем не врет.

— Нет. Мне показалось…

Виталька снова задумался.

Когда ему было пять лет, он вдруг открыл для себя, что старые люди умирают. Да, они уже очень старые, но они все равно хотят жить! И он, Виталька, когда-нибудь станет старым… А родители? Ведь мама с папой постареют гораздо раньше! Ему сделалось страшно — вот так же, на рассвете, — он заплакал в подушку и плакал, не переставая, пока Пандем ему объяснял, что он не умрет почти точно, и даже его родители, может быть, тоже не умрут. Потому что человечество расселится в космосе, перейдет на новый энергетический уровень, и тогда старение и смерть станут ненужным, отжившим законом природы. И Виталька заснул счастливый оттого, что смерти нет.

Почему он вспомнил то утро?

Ромки тогда не было. Кровать у Витальки была другая. Почему он вспомнил то утро?

Вчера, несясь на лошади, он ни о чем таком не думал. А во сне… Или в ту секунду, когда он просыпался… Ему подумалось: а все те люди, что скакали на лошадях до него? За ними гнались, чтобы убить… Или они сами гнались за кем-то… А ведь были еще те, что шли в бой… Они не боялись?

— Пандем… Они не боялись?

«Боялись».

— Тогда почему?

«Потому что преодолевали страх смерти».

Виталька прикрыл глаза. Ему увиделось: вот человек летит, склонившись к белой гриве, а за ним по пятам — всадники, желающие ему смерти. И еще он увидел: человек выходит навстречу врагу, а лицо у него сосредоточенное, как у Ромки. Он поднимает меч…

Виталька лежал, обхватив себя за плечи, и дышал часто-часто. Что-то внутри у него было… как будто прищепкой защемили где-то внутри, в сердце. Хотелось плакать. Но не грустно.

— Пандем!

«Да?»

— А я бы так мог?

«Думаю, мог бы. Ты ведь храбрый».

— Пандем! А… никто ведь не узнает, что я бы так мог.

«Почему? Вот ты пойдешь в бассейн и прыгнешь с вышки…»

— Это не то, Пандем, — сказал Виталька, еще подумав. И добавил по-взрослому: — Видишь ли… Ты, наверное, не поймешь.

* * *

«…Потому что воспитание — это тоже модификация. Ограничение свободы. Выработка желаемых реакций с помощью системы стимулов… А если речь идет о взрослом человеке с сильной волей? Экстремальное воспитание… Или запрограммировать его. Или убить на фиг, а уже детей его вырастить „правильно“… Ким, ты в самом деле хочешь слушать от меня все эти мозолистые банальности?»

Ким снова был один, на скамейке посреди пустого парка, скамейка висела на цепях — и едва-едва покачивалась, хотя Ким сидел совершенно неподвижно. Возможно, ритмичных толчков его крови было достаточно, чтобы нарушить равновесие.

— Значит, ты наглядно объяснил Алексу…

«Если бы ты знал, Кимка. Как трудно иногда объяснить. При том что понимаешь человека до дна, когда этот человек — ты сам. Ну вот нет у него музыкального слуха. Для него диссонансов не существует, и гармонии не существует тоже…»

— А ты уверен, что гармония и диссонансы существуют даже тогда, когда нет рядом чьего-нибудь уха?

«Не уверен — знаю».

— Стало быть, у тебя есть вкусы, которые ты полагаешь абсолютными и незыблемыми, и ты…

«Ну что ты снова стонешь, Ким… Пуганая ворона в виду вечного куста… Я храню в себе наборы вкусов, взглядов, идей, которые существуют на земле и существовали когда-либо. Я оперирую памятью человечества. И что, я стану навязывать моднице длину юбки?»

— Я не имел в виду…

«Я знаю. В тебе вдруг ожил давний призрак — пугало Всемирного Цензора. Твое сознание на дух не переносит Доброго Учителя — тебе подавай Хитрое Чудовище, завладевшее миром. В этом ты ничем не отличаешься от Алекса…»

Скамейка на цепях качнулась сильнее. В отдалении квакали лягушки, заходились, вознося к небу заливистые, почти соловьиные трели.

— Ты прав, — сказал Ким.

«Кимка, ты ведь никогда не был легковерным… Десять лет мы с тобой вместе. А стоило Алексу сыграть тебе забытую, привычную мелодию — и ты готов, как крыса, идти за старыми страхами…»

— Не преувеличивай.

«Наследство, которое я получил десять лет назад, — это вовсе не праздник… Ты знаешь. Очень трудно объяснить слепому разницу между темнотой и светом… Между прекрасным и отвратительным. Приходится объяснять разницу между полезным и вредным; это унизительно для человечества, но я миллионы раз поступал именно так. Потому что мне надо было, чтобы человечество перестало убивать себя, разрушать себя, развращать себя… И воспроизводить себя — без изменений — в своих детях… Кстати, я все-таки сделал Алекса счастливее. Теперь он верит, что я боюсь его до такой степени, что решил наказать…»

— Ладно, — Ким поморщился. — Теперь расскажи мне, что ты сделал с убийцей.

Птицы в кронах звучали все громче.

«Убийца… Как тебе сказать. Во-первых, ввиду моего присутствия в мире он стал неопасен для окружающих. Во-вторых… мне небезразличен и этот человек тоже. Вечно мстить ему, пусть, страдая, искупает причиненное им страдание?»

— Нет, пусть гуляет и радуется.

«Ким, ты не бывал в его шкуре… Он пережил суд, угрозу смертной казни, два года в лагере… он направлен на саморазрушение. Ему хотелось наказания. Он его получил».

— То есть ты сделал ему подарок?

«Да. В какой-то степени. Если раскаяние — подарок…»

— Он раскаялся?

«Да… А что, по-твоему, может быть страшнее… и милосерднее для убийцы?»

Светало.

— Пан… Неужели мы с этим сумасшедшим Алексом сумели вывести тебя из равновесия? Огорчить?

«Был момент, когда ты испугался меня».

— Да, — сказал Ким, помолчав.

* * *

Новобрачные смотрели на озеро. Туман нависал длинными белыми пеленками, и в просветы между ними видна была вода, опрокинутые стволы сосен и камыши на том берегу.

— Здорово, — шепотом сказал Шурка, в то время как Вике хотелось, чтобы он молчал.

Пандем знал, чего хочется Вике. И потому не издал ни звука.

Вика смотрела на одухотворенное Шуркино лицо, смотрела и боролась с раздражением, смутным, как этот туман. Все было хорошо — но все было не совсем так, как надо.

Шурка вел себя не так, как она ожидала. Шурка должен был ее обнять, сейчас, прямо сейчас…

Шурка виновато засопел. Обнял.

Ему подсказал Пандем.

Глава 14

Александра вернулась домой, чуть не качаемая ветром. Пятый по счету Большой Фест длился десять дней и выпотрошил эксперта Тамилову до состояния пустой шкурки.