Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде

в его глазах – упрёк или благодарность, я не осознал. Я не прочувствовал, что помог отцу. Но чётко видел, как дрожали его подбородок и руки. Руки, которые обнимали мою маму и держали меня, когда я был младенцем. Руки, что воспроизводили пронизывающие волшебством звуки на скрипке…

Но я помню, что в момент елеосвящения отца по моим щекам текли слёзы. И снова взгляд отца. Может, то был взгляд прощения? Хоть бы так и было! Но взглядом прощания он был однозначно…

Вечером, когда мы с отцом остались одни, я в Интернете ещё раз перечитал значение совершённого таинства. Немного успокоившись, перед тем как самому лечь спать, подошёл к отцу и присел на корточки у его изголовья. Какое-то время просто смотрел, как отец спит. Потом погладил его волосы и шёпотом рассказал, что сегодня здесь происходило. По чьей инициативе, с чьего разрешения. Про маму, про любовь.

Когда мой голос от шёпота и долгого рассказа стал похрипывать, а отец в полудрёме начал стонать, я остановился. Через час должно было светать. Я сделал себе сладкого чаю, отцу дал подслащенной воды и на этом закончил наконец тот день.

38

Может, не для всех, но для меня жизнь без отца была подобна голоду. Мне не хватало его. Даже после детских драк, когда хотелось либо похвастаться победой, либо пожаловаться на боль поражения. Даже стерпев те детские затрещины, мне хотелось сказать отцу: «Мне не больно, папа!». Но отца не было рядом. Мне некому было говорить. И от этого становилось ещё больнее.

А когда нет отца, словно стержня нет…. Но, думая об отце и представляя его сильные руки, мне было стыдно оставаться побеждённым. Боль, стыд и отчаяние одновременно заставляли меня верить и ждать. И сопротивляться. И жить вопреки всему.

Как человек взрослый и кое-что повидавший в жизни, я понимаю, что смерть может забрать его в любой момент. А что если отец умрёт завтра?..

Этот вопрос я задаю себе не первый месяц. Но так отчётливо – лишь тогда в театре, после того случая, и сейчас, когда он молчал. Хотя понимаю, что умирают все и в любое время. И не только старики и больные. Дождавшись своего мига, смерть уводит тебя с собой. И лицо, встретившее смерть, демонстрирует, как это было. Но видеть лица умирающих мне до сих пор не доводилось: мама скончалась в больнице, а с Софией Ефимовной в её предсмертные дни был Женя.

Сейчас отец спит. Я слышу его дыхание. Потому знаю: он жив. Когда отец перестал говорить о своих желаниях, я подумал установить на стене, у койки, над изголовьем, прибор, улавливающий различные звуки. Что-то вроде радионяни для младенцев. И я установил такую «радионяню», чтобы слышать отца, когда я на кухне или на балконе. Но вскоре понял, что это мне ни к чему. Я и без неё слышал отца в любом углу его квартиры.

Я приходил с дневной репетиции, тихо и аккуратно открывая входную дверь, потому что боялся разбудить отца, а слышал стоны. Те же, что и перед уходом на репетицию. То же происходило и вечером, когда я уходил на спектакли. И он понял, что меня этим раздражает. Хотя и не сразу. Я тоже стал раздражаться не с первого дня пребывания рядом с ним. Это же отец, самый что ни на есть родной! Тот, кого я всю жизнь себе додумывал и кем жил. Наверное, моя усталость от его старческих капризов выражалась в мимике, мне неподвластной и непроизвольной. Мои интонации, не соответствующие общению сына с отцом, подсказали ему, что я тоже могу устать от такой жизни… Ведь всё свободное от репетиций и спектаклей время я проводил дома с ним. Но пришёл час, когда его покинули силы читать и самостоятельно подносить к губам стакан с водой, поворачиваться с боку на бок… И кряхтеть.

Прибор перестал улавливать дыхание отца. Он молчал. Потому что молчал отец. Стало тише. Не молчал я. Мне стало не хватать его стонов и кряхтений. Как будто я снова остался один. Без папы…

Я настолько свыкся с этими болезненными просящими звуками, что мне стало не по себе, когда они прекратились. Как-то вдруг… Раз – и тихо. И отец меня ни о чём больше не просит. Не умоляет. И ко мне вернулось чувство жалости к нему. Я вспомнил, что он стар и немощен. И что я не в силах ему помочь. Те стоны были словно позывными: «Помоги, сынок…». А что теперь? И снова стало страшно. Я всё время думал о том, что будет, если отец умрёт… Завтра или послезавтра… Не важно. Что, если отец умрёт?

Помню слова мамы, когда я ещё в детстве говорил, что пойду проведаю отца: «Как хорошо, когда есть к кому в этой жизни идти. Когда живы и мать, и отец». И вот уже месяц, как я живу вместе с папой. Чуть дольше я жил с ним только после своего рождения. Но сейчас я опять живу в неполной семье. Если не считать маминой фотографии в документах на наследство…

И вот что ещё не даёт мне покоя. Отец-то как раз ждёт смерти. Он снова хочет меня оставить. Он чаще думает о смерти, чем обо мне, смачивающем его покрывшиеся сухой коркой губы и стирающем испарину с его лба. А может, он думает только о смерти и только ею грезит? Ждёт её одну, чтобы избавиться от меня и от своих страданий?..

Такое ощущение, что отец замолчал, потому что ему стало стыдно. Передо мной. Вот так, вдруг. Словно ему потребовалось несколько месяцев болезни, чтобы осознать беспутность последних сорока двух лет жизни без меня. Словно в самый тяжёлый период болезни он, превозмогая боль, наблюдал за мной, пытаясь что-то исправить. Почти как настоящий мужчина… Держался из последних сил. А когда окончательно ослаб, опомнился, поняв, что время неумолимо и безвозвратно. И решил умереть. Но об этом он меня предупредил. Можно сказать, даже посоветовался. Но, не получив согласия, сделал по-своему. Замолчал.

Я же рассказывал ему о выпускном в детском саду. На нём я играл на металлофоне и что-то пел, стараясь попадать в ноты. О первом сентября в первом классе. О смешных цветах для первой учительницы, которые мешали мне рассматривать всё происходящее, потому что были очень большими – почти как я. О том дне, когда я получил первую плохую отметку и плакал перед мамой в раздевалке. А она меня успокаивала, убеждая,