Когда тебя любят - Денис Георгиевич Войде

бы это сделала немедленно. Ты как себя чувствуешь?

– Ребята, болит, словно ушиб, не более…

– Это может развиваться гематома…– начал гадать Женя.

– Это может быть что угодно, чего мы знать не можем, – отрезала Мира.

– Прекратите, я в порядке. У нас спектакль. Не драматизируйте, мне ещё к отцу! – я поднялся. Встал Женя.

– Давай так, – остановила нас Мирослава решением, – мы играем, а после заедем в травму. Сделаем снимок.

35

А перед выходом на сцену Женя шепнул что-то о моём выдвижении на звание. Я опешил. Начал искать во мраке закулисья искусителя. А Женя снова: «больной артист – никому не нужен!» – напомнил он слова профессора Шуфтича.

Это напоминание, это воспоминание по-действовало как неожиданный укол, ощущения которого сразу не воспринимаешь, и боль растёт постепенно. И, конечно, кому, как не людям искусства, знать, что для актёра очень важен какой-нибудь новый импульс для очередного выхода на сцену. Таким импульсом и стала эта брошенная шёпотом перед началом спектакля фраза. Этот клокочущий шёпот за секунды до начала подействовал на меня так, как если бы мне сообщили, что отец в зрительном зале. Не знаю, что ощущал Адам, слушая Еву, но мне представилось, что я – Адам.

Спектакль состоялся. Я чувствовал себя одухотворённо и легко. Словно где-то присутствовала мой первый педагог по актёрскому мастерству София Борне. А с её именем у меня связана та жизнь, где жива мама и здоров отец…

После спектакля, назвав меня «заслуженным», Женя, как и в предыдущий раз, пожал мне руку и хлопнул по плечу. А я в ответ попытался пожать его кисть сильнее – в знак благодарности за незримую поддержку. Мы обменялись уставшими взглядами. Потом вскоре собрались выходить.

У служебного входа мы встретились с Мирой. Эрнест Хрисанфович проводил нас взмахом руки. Ну, а я с ним ещё и перемигнулся.

Ветрило не на шутку. Мирослава втёрлась между мной и Женей, стягивая нас за локти.

– Как ты себя чувствуешь? Как голова? – Мира щурилась на ветру.

– У твоего отца, скажу я тебе, штырные колёса!

– Нормально. Без особых изменений.

На реплику Жени я не ответил. Мы шли в ногу, быстро. Ветер рассыпал белую крупу под наш каждый будущий шаг так скупо и неряшливо, что смешно было предполагать, что эта метельчатая поземка, предвестница зимней пурги. Я что-то пробормотал про оставшегося одного отца, про нелепицу с таблеткой от головы, но ребятам было не до моего причитания. Отчасти поэтому я так невнятно выразил несколько соображений по поводу их беспокойства за меня.

Мы свернули с попутного на встречную улицу ветра. Наши лица тут же ошпарило снежным песком. Впереди, через дорогу показалась территория больницы.

– Зайдём вместе, чтобы не стоять на холоде, – предложил Женя и, освободившись от Миры, устремился ко входу.

Здание больницы было знакомым. Не раз каждый из нас проезжал либо проходил мимо. Больница располагалась в центральной части города, в нескольких кварталах от театра. Преодолев несколько продавленных ступеней старого, советского молочного магазина, мы попали в новый пластиковый тамбур, смахивающий на новенький соседский балкон, а оттуда в регистрационный холл травмпункта, где резкий запах родной поликлиники не замедлил разместиться в обеих ноздрях.

– Нам срочно! Это знаменитый артист нашего города! – услышали мы Женины уговоры с неизвестным за оргперегородкой. – Вы можете совершить преступление! Мы уже его совершили, не проведя обследование сразу же после ДТП!

– Кого ты стращаешь? – возмутился я, приблизившись к Жене.

За окошком, за ворохом листовок и каких-то бланков, не понимая требований, сидела женщина, равнодушная к своему внешнему виду. Из-за плеча друга я увидел подслеповатую от слепого отсвета настольной лампы регистратора в белом халате.

– Простите, всё не так страшно… – сказал я в окошко, но Женя меня вытеснил, и я не закончил.

– Что значит!..

– Полис, паспорт вашего артиста. – Послышалось за окном.

– Полис, Мира! Паспорт, Вико! – суетился Женя.

– У меня нет с собой документов…

– Чёрт, – вставил он мне, – у нас нет этих документов, давайте без них. Это Виктор Павлович Дрез, артист театра. Знаменитый Вико.

– Как мне зарегистрировать, молодой человек? Что с ним?

– Головные боли, последствие аварии с ушибом головы.

– Мы подвезём вам документы, обязательно, чтобы вы провели все регистрационные действия по правилам. А сейчас, пожалуйста, примите его на обследование, – подключилась Мира.

– Как фамилия?

– Дрез.

– Ещё раз?

– Д. Дрез. «З» на конце. Виктор Павлович.

– Полных лет, адрес…

– 42 года. Адрес… Какой у тебя адрес? – Женя взволновано хмурил брови и важно прикрикивал. Я произнёс адрес проживания, Женя декламационным тоном повторил, не отрывая взгляда от записывающей за ним женщины. Дождался точки и почти со стола забрал листок, направляющий на осмотр.

В коридоре, перед дверью дежурного врача, ожидали своей очереди несколько человек. И если бы по описанию нашего случая нам не нужен был бы снимок, мы пополнили бы ряд несчастных. Но нас перенаправили в рентгенкабинет, где, по команде поворачивая голову под железные и пластиковые пластины, я успел описать ощущения боли в голове врачу. Ещё через несколько минут меня отпустили с рецептом в аптеку. Я стоял перед ребятами, светящийся счастьем. Мирослава обняла меня и целовала вокруг губ, щёки. Я чувствовал, как она смывает с меня только что полученное медицинское облучение. А Женя, обняв нас обоих, предложил скорее отправляться по домам.

36

Я торопился домой к отцу, как когда-то к маме. Почти вприпрыжку. Ни ветер, ни морозный вечерний воздух не были мне преградой. Я шёл к отцу, представляя, как бы отец мною гордился.

Но всё изменила незапертая дверь в квартиру отца. По спине как будто пополз осколок льда… Я толкнул дверь. Скрипнули петли. В квартире было тихо, но горел свет в кухне. Я затаился, прислушался. И – какое счастье! – услышал дыхание отца. А на кухне кашеварила тётя Тая.

С плеч в один миг свалился… нет, не один, а целая гора камней. Я вошёл и без слов обнял тётю Таю. Соседка не произнесла ни слова. Мы постояли. Я сжимал в кулаки байковый халат у неё на спине. Она же не осмелилась меня обнять мыльными руками: в одной у неё был недомытый половник, в другой – губка для мытья посуды.

Я спросил, почему она не заперла дверь. Она ответила, что забыла, потому что вечером вызывала «скорую». Отец задыхался и не реагировал на вопросы. Врачи, определив нынешнее состояние, порекомендовали вызвать врача на дом. Я сидел, теребя в руках бумажную салфетку, и молча слушал выносимый тётей Таей приговор. Сказать мне было нечего. Я только что в очередной раз осознал предрешённый исход.