Рёв - Ария Кейдж

Я хихикаю, а затем кривлюсь от обжигающей воды, к которой прикасаюсь пальцами.

– Черт, Чарли. Горячо.

На этот раз она смеется и, глядя через плечо, рассматривает мой член, пока я одной ногой стою на полу, а другой пытаюсь погрузить в ванную. У неё тот дьявольский взгляд, который возникает, когда она что-то задумала. Этот взгляд пугает меня, в прошлом из-за него я попадал в неприятности. Внезапно, она тянется к моему опустившемуся члену и тянет. Её горячая рука выбивает меня из колеи.

– Не будь киской. Просто залезай внутрь.

Я не просто залезаю, я практически вваливаюсь. Горячо, моё тело хочет, чтобы я вытащил ногу, но её хватка вокруг моего пениса удерживает меня на месте.

– Хорошо, – практически ворчу я, и она отпускает меня. Я ставлю другую ногу, зная, что грядет, и затем опускаюсь в ванну, позади неё, беззвучно хватая ртом воздух, когда мои гениталии соприкасаются с водой. У меня не занимает много времени привыкнуть к температуре воды и начать расслаблять все напряженные мышцы, притягивая Чарли назад к себе так, что по большей части мы погружены в очищающую, горячую воду.

Она горячая, чувственная и оказывает чертовски исцеляющее действие на все ноющие мышцы, даже на те, о болях в которых до этого момента я не подозревал. Я беру гель для душа, открываю крышку и подношу к носу. Пахнет ванилью и чем-то еще. Потом я читаю название «Ваниль и мёд». Ну, во всяком случае, это не кокос или жасмин или какая-то девчачья чепуха, которой я целыми днями буду вонять. Я выдавливаю немного на ладонь и дьявольски наношу его на её грудь.

Мурашки пробегают по всему её телу и соски твердеют от прикосновения моих ловких рук. Это так чертовски приятно и несмотря на то, что это в полной мере сексуально, в то же время так прекрасно чувствовать себя рядом с ней. Не хочу, чтобы она думала, будто всё, что мне нужно – её тело, потому что это не так. Я хочу всё, всё, чего мужчины хотят в жизни, скромная мечта.

Помогая ей сесть и наклоняя ее вперёд, я начинаю разминать её спину и плечи, гладкие от мыла. Именно тогда я вижу то, что никогда не буду в состоянии стереть из памяти или разбитой части моей души, переполненной ужасным горем.

У неё есть маленькие шрамы, я знаю их, их форму и рельеф. Я видел достаточно, пока сидел в тюрьме. Это всё ожоги от сигарет, старые сигаретные ожоги. Я провожу пальцами по каждому, не обращая внимания на её напряженное тело. Они маленькие и определенно старые; полагаю, с подростковых времен. Время хорошо их скрыло, но этого недостаточно, чтобы сдержать мою злость и боль. Я бы не заметил их, если бы она просто была одета в бикини или что-то еще. С течением лет её кожа зажила, но я определенно могу чувствовать их под пальцами. Так близко я могу видеть их следы – наглядное подтверждение чего-то ужасного, произошедшего с ней в прошлом.

В то время она написала мне много писем, судя по некоторым из них могу сказать, что ей нелегко приходилось в приёмных семьях, но она всегда будет пытаться заверить меня, что была в порядке.

– Ты лгала, – выдыхаю я, одержимый отметинами, которые нахожу. Пять шрамов, и я могу лишь представить все пытки, что не оставили следов от ран. Их невозможно увидеть, однако стоит бояться больше всего.

– Когда?

Она подтягивает руками ноги, вытягивая спину так, что, наконец, я могу видеть все следы. Их шесть, а не пять.

– В твоих письмах.

Она делает тяжелый вдох, и я подозреваю, что она по-прежнему борется с обидой на то, что я ни разу не ответил ей. Сейчас я задаюсь вопросом – возможно, если бы я ответил ей тогда, то поступил бы правильно. Возможно, если бы мы переписывались, она бы рассказала мне об этом, а я тоже смог бы рассказать кому-то, я смог бы… спасти её, давным-давно.

– Какая тебе разница? Ты ни разу не ответил мне.

И вот, пожалуйста, раскалённый нож в моё сердце, то – чего я заслуживаю. Она была обижена; до сих пор обижена. Я мог бы помочь, но, как обычно, я сделал неправильный выбор и все остальные неизменно расплачиваются за мои необдуманные решения.

– Что, если бы я сказал тебе, что не отвечал, потому что защищал тебя?

Она слегка поворачивает голову, хотя по-прежнему не смотрит на меня и не опускает рук.

– Что, если бы я сказала, что защищала тебя?

Туше10.

Я вздыхаю, смирившись с тем фактом, что защита друг друга, кажется, разделяет нас и, причиняет намного больше боли. Я обвился вокруг нее и накрыл ее тело, не двигаясь, пока она не начала немного расслабляться. Я целую её плечо и утыкаюсь носом в её волосы.

– Позволь мне вымыть твои волосы.

Она молча выпрямляется. Я наклоняю её настолько, чтобы её волосы были под водой. Она ногами упирается в плитку, и я начинаю процесс, терзающий моё сердце. Кто знал, что мытьё волос может быть таким приятным?

Кажется, от массажа головы с бальзамом для волос тают все её мышцы, когда Чарли медленно проскальзывает в меня и воду. В этом невинном действии есть нечто притягательное, так что у меня нет проблем с выполнением рутинной работы в нашей жизни. Я помогу ей забыть всех, кто когда-либо её касался, благими намерениями или плохими, она освобождена от всего, чтобы быть моей, и я буду бороться за эту свободу до конца своих дней.

После того, как мы вымылись и высушились, оказалось, что у меня не осталось ничего чистого, кроме джинсов, а Чарли нашла другую рубашку в кладовке. Я помню её, потому что это одна из моих. Чувствую дежавю, когда она выходит, одетая в клетчатую рубашку и цветастые хлопковые трусики; конечно же, я помню и трусики: они все были её.

– Почему ты носишь свою старую одежду? – спрашиваю я, когда вижу сумку около мусорного ведра на кухне. Хватая остывшую китайскую еду, ставлю её на стол, за которым она сидит, уставившись на свои пожитки.

Она тянется к одной из коробочек и за палочками для еды, не глядя на меня, и говорит:

– Она в действительности никогда не была моей одеждой. Она была его – его выбор, его вкус, его маскировка для моих синяков. Я не хочу её.

Я окидываю беглым взглядом мешок, а потом её. Она все еще отказывается смотреть на меня или на него, так что я бросаю последнюю коробочку на стол и целенаправленно шагаю к мешку. Я беру его и направляюсь к черному вход. Я слышу её, следующую за мной по пятам, и останавливаюсь, прежде чем добираюсь до мусорного бака. Поднимаю крышку и протягиваю мешок Чарли, безмолвно спрашивая её: не предпочтет ли она быть той, кто окончательно избавит свою жизнь от этого. Я не веду себя, как придурок, по отношению к её мыслям. Недостаточно иметь её прошлое, зловеще сидящее, на кухне; ей нужен этот дом, чтобы очиститься от своей старой жизни, отсюда и ужасные покрасочные работы.

Она забирает у меня мешок и, не сомневаясь, засовывает его в бак. Она забирает крышку из моей руки и захлопывает её.

– Пошёл ты! – кричит она на мешок, но, теоретически, на Пола. Затем она ныряет в мои объятья, а я целую её в висок, поднимаю на руки и несу обратно в дом.

– Давай поедим, прежде чем исправим разруху, которую ты там натворила.

Она вздыхает перед тем, как я опускаю её на пол.

– Это ты разлил краску на пол, а не я, – она снова шлёпается задницей на стол и нападает на коробочку с лапшой.

– Я имел в виду верхнюю четверть стены, которую ты не окрасила, – беру я коробочку и палочки, посылая ей улыбку через стол.

– Я не могла достать выше. Не подумала о лестнице или чем-то в этом роде. Я как бы предположила, что ты достанешь до верхней части.

Я довольно резко хохотнул:

– Не думаю, что у тебя достаточно краски, детка.

– Ну, я не имела в виду сейчас.

Я наполнил свой рот нежной говядиной и согласно кивнул, проглатывая её.

– Я дам тебе еще утром. Дон доставит тебе краску, пока я буду на работе. Также я заказал ему на доставку удлинённый роликовый валик, таким образом, ты сможешь достать так высоко, как тебе захочется и добиться равномерного покрытия.

– Ооо, я об этом не подумала.

– Угу. А теперь подай мне ту лапшу.

Я думал, что буду чувствовать себя более стесненным в её старой односпальной кровати. Но понимаю, почему она отказалась зайти в его комнату и использовать его кровать. Я мысленно отметил себе заказать ей сегодня кровать покрупнее. В комнате, несмотря на открытое окно и вентилятор, воняло свежей краской. Я сказал ей, что это не очень хорошо для нас, но её было не переубедить. Я растянулся на матрасе, игнорируя мои скрипящие суставы и угрозу судороги в бедре, когда понял, что я один. Я резко вскочил.

– Чарли?

Рано утром она спала в моих объятиях, когда я позволил своему телу провалиться во тьму. Должно быть, я был не в себе, раз не почувствовал, как она проснулась. Я бегу в туалет в надежде, что она захотела пописать. Её нет там и я бегу в гостиную. Может быть, я слишком большой, чтобы делить с ней односпальную кровать, может быть, я придавил её во сне, и она решила спать на диване… но диван пуст.