Фатальная ошибка опера Федотова - Мария Зайцева

душе не пустила… Показатель?

— Да-а-а…

— Надо тебе такое отношение?

— М-м-м-м…

— Вот и я думаю, что нет.

Я думаю. Честно думаю. Перебирая в голове варианты, обрисованные Мишкой. Один. Второй.

С одной стороны,  очень сильно хочется поехать к Захаровой и вытрясти из нее всю информацию,  о каких-таких дополнительных обязательствах предполагает Мишка. Перед кем обязательства-то?

И в то же время в душе поднимается что-то черное, мрачное такое.

Я , в конце концов, не мальчик на побегушках! Какого хера?

— А если… Второй вариант?

Спрашиваю осторожно, просто пробую слова на вкус. Лягут? Нет?

— Если второй, то тебе надо быть как можно дальше от нее… — говорит Мишка, — хотя бы какое-то время. И у меня имеется для тебя предлоежне. Верней, не у меня, а у одного человека…

Глава 27

У Захаровой не горят окна.

Смотрю уже минут десять, прикидывая, где ее может носить. То, что сегодня нет дежурства — точно, это я в первую очередь выяснил… зачем-то.

В принципе, она могла задержаться на работе, это вариант… Но времени уже десять, темень на улице… Какого хера?

Хотя, какая мне разница, какого хера.

Я вообще не понимаю, что тут делаю, зачем приперся, вместо того, чтоб сумку в дорогу собирать.

Хотя, мне собирать-то нечего: смена белья, носки, пара футболок и рубашек. Хорошо, что лето, нет необходимости в теплых вещах.

И на улице комфортно.

Зимой-то я хрен бы так простоял дольше пяти минут…

А сейчас ничего, стою вот… Дурак.

Мишка бы увидел, охерел. И сказал бы, что его младший — гребанный пластилиновый болван.

Гни его в любую сторону, он и сопротивляться не будет.

Я это и сам понимаю, я вообще понятливый, чего бы по этому поводу не думал Мишка.

Просто есть вещи, которые невозможно контролировать.

Я сам не понимаю, каким образом опять оказался под окнами Захаровой, вместо того, чтоб другими делами заниматься и выкинуть уже из головы эту пакость мелкую.

Просто как-то выскочил из дома за сигаретами, шел-шел… И пришел.

И теперь стою вот. И сигарет нет.

Не купил почему-то.

Забыл.

“Лучше бы ты дорогу к ней забыл, дебил”, — голос Мишки настолько явственно звенит в голове, что даже оглядываюсь в легкой панике, боясь увидеть старшего рядом.

Потому что,  ну мало ли… Вдруг он пошерлокхолмсить тут решил…

Хотя, это на Мишку вообще не похоже.

Он из тех, кто может дать совет, кто может поддержать, но никогда не будет настаивать, признавая за каждым право на ошибку.

Правда, и молчать потом, если к нему после этой ошибки, о которой он предупреждал, прибегают с выпученными глазами, не станет. И слушать тоже. И советами больше не побалует.

Кремень с гранитным камушком в груди, блять…

Однако, надо что-то делать.

И я даже знаю, что.

Идти нахер отсюда.

Окончательно. Сколько таких окончательностей было уже…

Пластилин, да… Самому тошно.

Выдыхаю, прищуриваюсь на темные окна… Десять вечера, детское время, точно не спит. И точно нет ее дома…

А где может быть красивая баба темным летним вечером, после работы, если не дома?

Ох, и дурак ты, опер Федотов… И все, что ты творишь — одна больша ошибка. Из разряда фатальных, необратимых.

Изначально все было ошибкой. И теперь она множится, разрастаясь, цепляя на себя снежным комом еще эмоции, обиды, проблемы, недомолвки и прочий мусор.

И становится фатальной, да.

Курить хочется дико.

Осматриваюсь по сторонам, в тщетной попытке найти жертву и стрельнуть сигарету. Но двор не по-летнему пуст, и это тоже раздражает.

И вообще… Пиздуй домой, опер Федотов. Завтра у тебя начнется другая жизнь…

В этот момент в одном из окон квартиры Захаровой мелькает огонек. Словно кто-то ночник врубил. Или, может, подсветку на кухне.

И я срываюсь с места, напрочь забыв про все свои намерения, все мысли и то, что я, блять — пластилиновый дурак!

Осознаю себя уже на этаже Захаровой, с пальцем на кнопке звонка.

Каким образом прошел домофон, хер его знает.

Выдыхаю, и, не давая себе времени на подумать и заталкивая кулаком обратно в глотку истошно вопящий “идиот, идиот!” внутренний голос, подозрительно похожий на Мишкин бас, нажимаю на звонок.

И давлю, давлю, давлю, отсекая все пути к отступлению.

И даже, когда Захарова, распахивает дверь рывком и, воинственно нахмурив брови, смотрит на меня, все еще давлю.

Потому что палец судорогой скрючило, как и всего меня, похоже.

И есть, от чего.

Захарова стоит передо мной в тонкой майке без лифчика, какого-то совершенно блядского телесного цвета и таких же тонких трусиках.

И в первый момент, когда она только-только распахивает дверь. мне кажется, что она — голая.

Это сходу ослепляет, ноги и руки сводит судорогой, а глаза сто процентов лезут из орбит.

Я стою, жму на звонок, пронзительной трелью разносящийся по квартире, пялюсь на нереальное просто зрелище, возникшее передо мной внезапно, без предупреждения, так сердечный приступ схватить запросто можно же!

И наверняка выгляжу откровенным дебилом.

Но ничего с собой поделать не могу.

Все слова вылетают из головы с диким свистом, оставляя только рефлексы. Смотреть, смотреть, жадно, боясь упустить даже самые мелкие детали!

Светлый локон на шее, нежная, словно подсвеченная изнутри кожа, влажный блеск приоткрытх губ. Острые соски, натянувшие тонкий трикотаж. Полоска голой плоти между линией майки и кромкой белья.

Разъяренные глаза.

Она открывает рот, что-то говорит, злобно, язвительно.

Я не слышу.

В ушах гул, да и звонок звенит.

Она толкает меня в грудь, пытаясь закрыть дверь…

Не могу этого позволить! Не могу лишить себя этого зрелища! О чем тогда вспоминать буду в старческом маразме?

Толкает еще раз.

Неожиданно даже для самого себя отмираю, делаю шаг вперед, вообще не обращая внимания на тычки, становящиеся все более злобными и отчаянными.

Дверь с хрустом закрывается за моей спиной, отрезая нас от всего мира, погружая в мрак.

Ее глаза блестят злобно и голодно, удар правой хорош, но для моей дубленой