Муза и генерал - Варвара Синицына

- На, - говорит Василий и протягивает мне машину.

- Не нравится? - Могла бы и не спрашивать, сын давно мечтал о такой.

- Просто не хочу. - Он смотрит на меня увеличенными линзами глазами.

- А что ты хочешь? - Я прижимаю к себе его детское тело. Сын пахнет молоком и сеном.

- Тебя, - безнадежно произносит Василий, уткнувшись мне в плечо, и добавляет: - Тебя и собаку.

Я беру своего мальчика на колени как маленького я укачиваю его. Василий стойко, невзирая на вертящихся вокруг нас шумных подружек из группы, терпит неудобное по всем параметрам положение. Я благодарна ему, что хоть изредка он дает мне возможность почувствовать себя настоящей матерью. Не знаю, обязаны ли дети родителям, но вот то, что сын - единственный человек в мире, которому я обязана всем, знаю точно. Потом приходит Сеня и собирает его.

Проводив их по улице, целую Василия на прощание.

- Бросила ребенка на совершенно чужих людей, - сердится он.

- Это же твой папа, - возражаю я. Звучит наигранно, мне самой неловко за патетичность моих слов.

- Все равно, - говорит сыночек.

Я согласна с ним. Безусловно, Сеня - отец Василия, но просто в таком возрасте ребенку нужна мать, мать и еще раз мать. Все остальные родственники пока из второго ряда.

Я жду Климочкина в кафе, за бокалом пива. Домой идти боязно: мало ли кто там, склонный к физической расправе, поджидает меня - а я сейчас нужна живая и здоровая. Сижу терпеливо, под действием золотистого напитка мне не остается ничего иного, как думать. Стараюсь упорядочить свои мысли, но отовсюду навязчивой шарманкой звучит: "Бедный, бедный Лелик".

Ближе к восьми, когда от заката небо стало багрово-красным, приехал Климочкин. Разнаряженный. Взамен джинсов и свитера, в которых выглядел вольным художником, к тому же благоухающим краской, он облачился в серый костюм. Я нашла этому два объяснения: помирать, так с музыкой и ограбление всегда праздник.

Конечно, эксплуатировать в детективе один и тот же прием - дурной тон. Но что поделаешь, если путь в генеральский кабинет лежит через окно. Вход в штаб охраняется дежурным. Скучает, бедняга. За разговором куда угодно можно проникнуть, но сегодня публичность мне ни к чему. Не будь Климочкин двухметровым богатырем, карабкаться бы до вожделенного окна на втором этаже по пыльной водосточной трубе, а так - он вскидывает меня вверх, и я почем зря топчу майорские плечи, потом вцепляюсь руками в подоконник, подтягиваюсь.

Дабы не выдохнуться на полпути, стараюсь не думать о Лелике и Борисе. Выйду из генеральского кабинета своим ходом, а не под белы ручки, тогда и буду думать.

Закидываю ступню на подоконник, по прутьям оконной решетки ползу вверх, к форточке. Стемнело. Едва угадываю внизу, в тени здания, силуэт стойкого майора Климочкина. "За друга готов я пить воду, да жаль, что с воды меня рвет..."

Большая удача, что наша армия так скудно финансируется. Какая-нибудь вшивая забегаловка давно стоит на сигнализации в областном УВД, а кабинет комдива всего лишь на решетке. Между прочим, в исполнении "для толстых". Девушка, для которой вся жизнь - диета, в форточку вполне может нырнуть. Ныряю.

По логике событий, именно в кабинете генерала должно было произойти героическое деяние, способное очистить меня от скверны, грехов и несвоевременного смеха. Топоча ногами, прибежали бы вооруженные до зубов охранники, а я бы отстреливалась до последнего патрона в пистолете: за Лелика, ну, и тому подобное.

Увы, увы! Без всяких затей ключ два раза щелкнул в замке, и дверь сейфа медленно отъехала. Зеленая папка перекочевала в мои руки; в углу под стопкой газет я нашла дискету. Даже не пришлось попотеть. В поисках эмоциональных потрясений я принялась за содержимое генеральского стола. И уже в верхнем ящике, как на блюдечке с голубой каемочкой, обнаружила лист бумаги, заполненный быстрой рукой. При попытке отойти от стола к окну, дабы при свете фонаря прочесть выуженный лист, оказываюсь пойманной вылезшим из столешницы гвоздем.

Зацепившаяся за гвоздь юбка трещит от пронзительного желания высвободиться. Я чуть ли не припадаю к ней глазами, не видно ни зги, только на ощупь определяю дырку, под пальцами она кажется внушительной. Но сейчас это не имеет никакого значения: подумаешь, юбка! Наташка сошьет мне сто юбок. Лелик купит мне двести юбок, если все обойдется. Бедный, бедный Лелик.

Важны только улики, их никак нельзя оставлять. Как слепая, обшариваю стол и пространство вокруг, везде, где только может затеряться кусок юбки. Наконец-то под генеральским креслом обнаруживаю кусок ткани с лохмотьями, аккуратно, чтоб не упала и ниточка, засовываю лоскут в карман.

Я горда собой: даже в кромешной тьме блюду все каноны идеального преступления. У окна разбираю подпись: полковник Власов. Забыв об опасности разоблачения, о томящемся под стенами штаба Климочкине, отодвигаю штору и сажусь на подоконник, спиной к фонарю. Рапорт генералу, командиру гарнизона. "Прошу прописать на мою жилплощадь, по адресу: улица Героев-Североморцев, 10, кв. 28, мою невесту Сенькину Ирину Ивановну", - написано в центре листа.

Как баран на новые ворота, я пялюсь на каждое слово и все равно не въезжаю. Так, значит, Сенькина - невеста Лелика? А кто же тогда я? Или у Лелика невест немерено? Может быть, герой Лелик - магометанин? И ведь никаких вторичных признаков: обрезания, например. Рапорт недельной давности, в тот день, когда я спрятала у него кассету, когда он страстно и нежно любил меня, а потом при полном стечении гарнизона посадил в автобус.

В левом углу рапорта, по косой, генеральская резолюция: разрешаю. Как гадко! А я самонадеянно считала себя большим знатоком человеческого материала, особенно его мужской части. Еще сегодня я была уверена в своих сверхспособностях, основанных на набитых шишках: мне достаточно одного взгляда, одной фразы, чтобы понять, чего стоит мужчина. И стоит ли вообще. Оказывается, набитые шишки - не иммунитет от обмана. Как там говорит Муза Пегасовна? "Оптимизм - плохое качество, при нем теряешь бдительность".

Раненой птицей я сползла с подоконника. Как стыдно! Из-за какого-то низкого типа, из-за вульгарной похоти забыла ребенка, копаюсь в испачканном генеральском исподнем. Зачем мне все это? Только любовь способна оправдать все. Но ее-то и не было. Мой бедный, брошенный ребенок...

Тихий свист заставил подойти к окну. Я высунулась из-за шторы: забытый Климочкин призывно махал руками. Пора лезть обратно в форточку.

Спрыгнула с верхотуры прямо ему в руки.

- Ты что так долго?

Он тревожно вглядывался в мое лицо. Как хорошо, что в темноте, да и лицом к лицу лица не разглядеть.

- Да сейф еле открыла, - сказала я.

- А в столе смотрела? - спросил он и протянул мои туфли.

Только тут я вспомнила, что стою босиком. Если б не хозяйственный Климочкин, бережно сохранивший мою обувь, а главное - напомнивший о ней, шлепала бы я дальше босоногой, не чувствуя сырой земли под собой. Он подставил мне свою руку, но я не хочу никакой помощи: ни от него, ни от его друзей. И вообще, я жалею, что позволила Климочкину знать так много. Если я не верю Лелику, как я могу верить его другу?

- А зачем мне стол? - Не выпрыгни я из окна с зеленой папкой, то и про сейф промолчала, сказала бы, что ключ не подошел.

- Ну мало ли, там ведь тоже важные бумаги лежат. - В его голосе мне послышалось смущение.

Конечно, я не та, что прежде, и это смутило его.

- А для чего тогда сейф? - Не могу же я признаться Климочкину, что именно в столе обнаружила самый важный документ.

Через кусты, минуя фасад штаба, где под фонарем стоит дежурный, мы выбрались к машине.

Не знаю, зачем я поехала с ним в гараж, зачем не рассталась там же, на дороге. Наверное, все еще надеялась, что Климочкин скажет что-то, ведь он его друг, и все прояснится. Я готова верить, я хочу верить, что Лелик не просто так со мной, что рапорт - обман зрения, и только. Но Климочкин говорит не о том, ни одного слова, способного возродить меня.

- Куда ты теперь с этими документами? - спрашивает он.

Лучше бы рассказал, когда Власов определил Ирочку Сенькину своей невестой. И чем это Сенькина лучше меня? У нее вообще глаза тупые. Наверное, когда определялся, темно было - не разглядел. Конечно, у Сенькиной формы! Дура, говорила тебе: жри меньше. Боже, при чем тут "жри"! Это он обманывал меня, и Сенькину, между прочим, тоже. Это его собственные проблемы, а не проблемы моего целюллита и Ирочкиных мозгов. Это я любила его, это я люблю его. Любовь - не рынок. Я вам три копейки, вы мне - пучок редиски. Можно отдать все, вывернуть наизнанку всю душу, до мелочи, до полной нищеты - и ничего взамен. Он не обязан любить меня, он волен не любить меня, но врать-то зачем?

Слезы подкатили к горлу, ручьями скорби потекли по щекам. Враз умолкший Климочкин протянул мне сигарету. Я не прятала лицо, я смотрела в окно и следила за холодной каплей, катившейся по моей шее.