Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

ему юный и мальчишеский вид.

Хотя он уже не мальчик… Ему восемнадцать. Он официально уже мужчина.

И он мой брат, отчасти.

Мне приснилось, что я выхожу за него замуж!

Я не могу посмотреть ему в глаза: я начинаю смущаться еще больше.

Щеки пылают, а уши горят.

– Как я здесь оказалась? – бормочу я, уставившись в потолок.

Последнее, что я помню, – это как я тащилась по лестнице, слабая и с жаром, пока Брант готовил ужин в канун Рождества. Мама сказала, что чуть позже проверит мое самочувствие.

А потом появился Руперт.

Брант берет мою руку и слегка сжимает.

– У тебя поднялась очень высокая температура, выше 40 градусов. У тебя начались галлюцинации. Ты до смерти нас всех напугала.

Когда я отваживаюсь посмотреть в его сторону, замечаю, какое измученное у него лицо. На нем отпечаталось страдание. Я сглатываю горечь, подступившую к горлу.

– Я думал, что потерял тебя навсегда в том пруду, – продолжает он, глядя куда-то сквозь меня. Он замолкает на мгновение, задумавшись. – Сегодня вечером я думал, что теряю вновь.

У меня на глаза наворачиваются слезы.

– Я здесь, Брант, – шепчу я срывающимся голосом. – Я здесь.

Ну… я думаю, что я здесь. По правде говоря, я понятия не имею, что теперь реально, а что нет. Насколько я знаю, комната может раствориться в пространстве в любой момент, и я буду плыть на падающей звезде, в костюме для дайвинга, с цилиндром на голове.

Брант отпускает мою руку и откидывается на спинку стула. Волосы волнами падают на глаза – он убирает их назад, выпрямляясь.

– Я кое-что тебе принес.

– Это ведь не единорог?

На мгновение он теряется, а потом смеется:

– Нет… это не единорог. Это кое-что другое: две вещи, вообще-то. – Брант поднимает руки, показывая свои дары. В одной руке – Агги. В другой – специально для меня сделанный меч, который я получила на Рождество шесть лет назад. – Одно – для поддержки, второе – для храбрости.

В глазах у меня стоят слезы, а сердце пропускает удар.

– Спасибо. Ты всегда знаешь, как меня подбодрить.

Я думаю о своем сне и о том, как у Бранта на коленях были Бабблз и Агги, когда он сидел на Руперте. Наши две любимые игрушки наконец-то встретились.

Как бы я хотела, чтобы это было правдой.

– Это потому, что я люблю тебя, Джунбаг, – шепчет он. Брант наклоняется, нежно целует меня в макушку. – Так сильно.

– Насколько сильно? – спрашиваю я.

Мой голос дрожит. В горле першит.

Он отстраняется, смотрит на меня взглядом, в котором живет вся любовь мира. Все, что я вижу, – это его красивое лицо. Его тепло – это все, что я чувствую.

Я быстро ловлю воздух.

– Как до луны и обратно, – говорит Брант.

– Этого недостаточно, – шепчу я, прерывисто вдыхая. Я улыбаюсь, Агги лежит рядом со мной на больничной койке, в одной руке – меч, а другой я держу Бранта за ладонь. Все то, что делает меня храброй. – А как насчет… выше радуги и обратно?

Часть 2

Вторая трагедия

Глава двенадцатая

«Первая любовная игра»

Джун, 14 лет

Селеста уплетает донат с клубничной глазурью.

– Хайден придет?

– Он сказал, что да. Марти тоже.

Марти. Вздох.

Теплый июльский ветерок колышет ветви деревьев, когда я сижу на патио со своей лучшей подругой, крутя в руках баночку Dr. Pepper.

Солнцезащитные очки спасают меня от палящего полуденного солнца, длинные волосы заплетены в косу, перекинутую через плечо. Одна из моих любимых песен, Dangerous группы Big Data, является идеальным саундтреком к этой летнему субботнему деньку, пока мы с подругой болтаем о предстоящей вечеринке.

Я вытягиваю ноги, надеясь на подобие золотистого загара. Я бледная, как мама, у моей фарфоровой кожи чуть ли не аллергия на солнечный свет.

Это раздражает.

Откинувшись в шезлонге, я блаженствую, как вдруг вздрагиваю, когда что-то прилетает мне в лицо.

– Оденься, Пич. Господи Иисусе. – Тео кидает в меня пляжным полотенцем, когда выходит из двери во внутренний дворик.

Я хмыкаю, поднимая очки:

– Я в одежде. Боже.

– Это не одежда. Это подобие, в которое ты одевала своих куколок, ради всего святого.

Посмотрев вниз на джинсовые шорты и обтягивающий топ на завязках, я поджимаю губы.

– Ты лицемер. На тебе даже футболки нет.

Он почесывает голый бронзовый торс: ему посчастливилось быть обладателем кожи, которая цепляет загар.

Это нечестно.

– Я не четырнадцатилетняя девчонка, которая выглядит вдвое старше, – рявкает он в ответ. – У Бранта есть друг, который сказал, цитирую: «У маленькой сестренки ноги от ушей и классный бюст в придачу». Нет. – Тео рассекает воздух рукой, будто пытается разрезать его пополам. – Черт. Нет. Я никому не позволю раздевать тебя глазами в мою смену, точно нет.

Мы с Селестой обмениваемся взглядами, прежде чем она отворачивается и прячется за наполовину съеденным донатом.

– Ты правда позоришь меня, Тео, – бормочу я, бросая полотенце на плитку патио. – Это не моя вина, если какой-то парень ведет себя как извращенец.

– Нет, но ты точно можешь давать для этого поменьше поводов. – Он подлетает ко мне, поднимает полотенце и накидывает его на мои голые ноги. – До тех пор, пока у меня не будет полномочий арестовать любого засранца, у которого хватит смелости положить глаз на мою младшую сестру, прикрывайся. Я серьезно, Пич.

Я показываю ему язык и опускаю очки, тем самым демонстрируя, что разговор окончен. Тео молча нависает над нами еще раз, скрещивая руки на груди и сердито сверкая глазами, как здоровенный дикарь. Он недавно сделал новую стрижку: теперь его волосы длиннее на макушке и коротко подстриженные по бокам, – это придает ему доминантный вид, но я-то знаю: внутри он мягкий, несмотря на мускулы, грубоватые манеры и новую прическу под мачо.

У него на лице больше веснушек, чем у меня, но они светлее, как россыпь песка. Как и медовый цвет его волос. Тео больше похож на нашего отца: с его острыми чертами и квадратной челюстью, но глаза у него голубые, как у мамы, – даже темно-синие, напоминающие сталь.

Стальные доспехи, стальные клинки, стальная храбрость.

Стальная гиперопека, которая часто сводит меня с ума.

Как только он уходит, я швыряю полотенце.

– Ничего себе, твой брат ужасно заботливый.

Набрав побольше воздуха, я шумно выдыхаю, потягивая содовую:

– Везучая я.

Тео оканчивает последний год обучения в полицейской академии, поэтому думает, что это дает ему право вести себя со мной как блюститель