Меж двух огней (СИ) - Эр Анастасия

Никита отпустил ее, и сразу стало зябко.

Его взгляд опустел, как будто из темного дома вынесли последнюю свечу.

Он откинул со лба волосы в снегу и без какой-либо интонации произнес:

— Я так хочу любить тебя, Маша. Тебя ведь невозможно не любить. Наверное, в какой-то из своих жизней я любил только тебя.

Она вспомнила, как долговязый парень подвинул на скамье своего мелкого друга, чтобы дать ей сесть. Это было первого сентября больше трех лет назад. Ева, имя которой она тогда не знала, и Чернорецкий уже сидели напротив.

«Ну все, мы теперь не самые младшие, — торжественно заявил парень, пихнув однокурсника локтем. — А вы, если будет нужна помощь, обращайтесь. Мы тут все знаем», — важно покивал он Маше, Еве и Чернорецкому.

«Когда жрать дадут?» — буркнула Маша, потому что умирала с голоду. Отец не догадался дать ей еды или денег в дорогу.

«Теперь не самый младший» вытаращился на нее, но тут же улыбнулся:

«Это самый дельный вопрос, который я слышал за сегодня. Тебя как звать?»

А сейчас он — на три года старше — так же уставился на Машу и через силу сказал:

— Будь моя воля, я любил бы вас обеих.

— Но?.. — она уже знала, что Никита скажет дальше, но ей нужно было это услышать.

«Я люблю Елизарову и не-Елизарову одинаково», — насмешливо подумала за него Маша и тут же про себя ответила:

«Ой, не пизди».

— Но так не бывает. — Никита запахнул куртку и невидящим взглядом посмотрел на нее. — Выходит, не такой уж чародейский наш мир, да?

Глава 31. Чернорецкий

— Слушай, Чума, а хочешь, я Верейскому в рожу дам?

Гордей ослабил галстук и стянул его через голову.

Здесь было сыро, темно, и с мерзким звуком капала в одном из бачков вода. Ну, наверное, это нормально для сломанного туалета.

— Зачем?

Чумакова достала откуда-то сигареты и закурила. Она бесстрастно наблюдала, как он расстегивает ремень, снимает брюки и трусы.

— Ох, ну нихрена себе, — Маша бесцеремонно приподняла полу его рубашки, заглянула под нее и присвистнула. — Где ж ты раньше-то был?

— Ну, вроде как заступлюсь за тебя. — Гордей самодовольно ухмыльнулся, хоть и не ответил на последний, явно риторический, вопрос. — Слушай, а миленько тут у вас.

— Да он уже извинился. В тот же день.

Маша докурила, и Чернорецкий наконец смог взяться за нее. Он довольно ловко справился с пуговицами — они же на всех форменных рубашках были одинаковые, и Гордей за несколько лет расстегнул сотни таких.

Чумакова просто смотрела, как он ее раздевает, и ничего не делала. Его возбуждала эта покорность, потому что обычно Маша не могла ею похвастаться.

— Лифчик давай сама, я пас, — честно сказал Гордей. Войну с застежками лифчика он проигрывал в восьми из десяти случаев. Маша заржала, завела руки за спину и в секунду отправила его на подоконник.

У нее были тяжелые, но не бесформенные сиськи, ему такие нравились.

Пока Гордей возился с юбкой, Маша потерлась о его грудь своей, рубашка чуть задралась, и она этим воспользовалась.

— Хм, у Верейского, по-моему, все-таки чуть длиннее, — Маша обхватила член ладонью, как будто примеряя и сравнивая. — Или такой же, понять не могу.

— Ты с ним трахаешься, что ли? — Гордей так и не понял, шутила она тогда на чарологии или говорила правду.

— А ты что, уже ревнуешь? — засмеялась она, вставая на цыпочки и пытаясь дотянуться до губ.

Чернорецкий наклонился, коротко засосал ее и потянул вниз трусы:

— Слушай, давай уже, а. Тебе как больше нравится? — он рывком снял через голову рубашку.

— А как хочешь, — весело сказала Маша, сверкнув глазами. Гордей любил серые глаза.

Он на ощупь достал из брюк палочку и потянул из воздуха что-то, смахивающее на старый продавленный матрас. Чарами добыл из кармана презерватив и напялил его.

Затем развернул ее, поставил на четвереньки, сам встал на колени сзади, пошарил рукой между ног, как будто дырки там могло не оказаться и нужно было убедиться, что она есть. Гордей оперся одной рукой о матрас, другой начал пристраивать член. Маша слегка помогла ему, выпятив задницу и направив ладонью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В таком положении двигаться быстро не составляло труда, Гордей ненадолго прижался грудью к ее спине и обхватил поперек под сиськами. Он трахал Чумакову под монотонный звук капающей воды, она прогнулась в пояснице и почти легла грудью на матрас, чтобы ему было удобнее. А может быть, так было удобнее ей.

Гордей переместил руки на ее сиськи и ощутил, как они качаются в такт его движениям, это, как и всегда, казалось прикольным.

Он подавил желание заржать — не всем девкам это нравилось.

— Ты как? — спросил Гордей.

— Заткнись и продолжай, — выдохнула Маша куда-то в продавленную лежанку.

— Не любишь болтать во время траха? — светским тоном поинтересовался он — так на званом ужине можно было бы спросить, пришлись ли по вкусу канапе.

— Во время траха я люблю, чтобы меня ебали, Чернорецкий. Поболтать я могу в любое свободное от этого время.

— Мне нравится такой подход, — с энтузиазмом признался Гордей, продолжая загонять в нее член. — Слушай, Чума, а напомни, почему мы не делали этого раньше?

— Ну, у нас обоих плотное расписание по части секса, — выдохнула Маша, быстро перекидывая волосы с лица на спину. Ее кожа стала влажной от пота, и волосы липли к ней. Судя по всему, ей недолго оставалось.

Чернорецкий на время заткнулся, сосредоточившись на процессе, и через пару минут почувствовал, как она несколько раз коротко содрогнулась, что-то неясно простонав.

— Быстро ты, — одобрительно заметил Гордей.

— Вот теперь… — прерывисто сказала Маша, — и попиздеть можно. Как ты угадал, что мне нравится именно так? У кого длинный язык?

— Это мне так нравится, я ж не виноват, что наши предпочтения совпадают, — засмеялся Гордей, вышел из нее, грубо пихнул на матрас, перевернул и без улыбки добавил: — Но кончать я предпочитаю вот так.

Он устроился между ее разведенных ног, от души полапав Машу за сиськи между делом, и быстро довел дело до конца.

— Может, будем встречаться? — почти серьезно предложил Гордей, перекатываясь на спину.

— Зачем? — она повернула к нему голову и подняла брови, как будто действительно не понимала.

— Ну, во-первых, мне правда понравилось. — Он с удивлением обнаружил, что говорит честно. — Во-вторых, моя мамашка с ума сойдет, когда узнает, что я встречаюсь с дочерью инквизов. А она обязательно узнает, благодаря моему дражайшему братцу.

Маша улыбнулась так же цинично, как Гордей, и облизала губы.

— А в-третьих… смотрю я иногда на Марка и думаю, а может, в этом что-то есть? Ну, трахаться с кем-то одним. Он же ни о ком больше не думает даже. По мне, так это ненормально.

— Это пиздец как ненормально, — согласилась Маша. — Но нам, наверное, не понять.

— Я так не умею, — Гордей приподнялся на локте. — От меня ты особой верности не дождешься, но и от тебя я ее не жду.

— По Елизаровой легко сходить с ума, ну, ты понимаешь, о чем я, — в ее голосе послышалась то ли грусть, то ли зависть. — Думаешь, Исаев один такой?

— А кто еще? — быстро спросил Гордей, но понял, что никакой конкретики не дождется: Маша закатила глаза, мол, так я тебе и сказала. — Ну, меня, например, она не привлекает.

— Это потому что она трахается с Исаевым, — она снисходительно скривилась.

— Не-а. Просто не люблю все яркое. Это Эмиссар по такому тащится.

Гордей встал на ноги и принялся одеваться. Маша наблюдала за ним так же, как в начале — когда он раздевался. Он широко улыбнулся:

— Так или иначе, захочешь потрахаться — обращайся. Ты учти, Чумакова, это эксклюзивное предложение, я редко такое говорю.

— Ой, какая честь, я сейчас описаюсь от счастья.

— Так у тебя вон пять унитазов под боком, — заржал Гордей и увернулся, когда она швырнула в него скомканными трусами.