Тысячи лиц Бэнтэн - Айзек Адамсон

– Если десять минут им не пользуешься, сотик отключится, так что насчет аккумулятора не парься. Только не посей его, вдруг мне надо будет с тобой связаться.

Выбираясь из отеля «Офюлс», мы и двумя словами не обменялись, хотя, когда я отказался ехать в лифте и выбрал лестницу, Афуро слегка рассердилась. Мы слиняли через боковой вход, скрытый за стенкой из поддельных камней. Утреннее небо смахивало на плотный сгусток бело-серого цвета – может, наконец пойдет дождь.

Пока мы ждали такси, у светофора остановились мама с ребенком. Ему было года четыре – по-моему, мальчик, с огромными глазами и прелестным носиком, весь такой нарядный в оранжевом летнем комбинезончике. Я увидел, что Афуро смотрит на малыша и лицо у нее такое, какого я раньше не видел. Почти нежное.

– Симпатичный паренек, а? – спросил я.

Ее лицо снова переключилось в режим «крутизна» – это смотрелось почти комично в сочетании с яркой канареечно-желтой блузкой и прикольными красными туфлями с загнутыми носами.

– Конечно, сейчас он симпатичный. А через несколько лет станет еще одним взрослым. Придурком, который в метро тычет зонтиком тебе в спину или болтает в кино. Если даже он вырастет в хорошего парня, все равно будет еще одним человеком, который тратит кислород, жрет и норовит наплодить еще младенцев. И бедный пацан никак не сможет это остановить.

– Ты права. Ну что, пойдем и замочим его?

– Я просто в том смысле, что это грустно.

Малыш с мамой и еще несколько сотен людей перешли дорогу, и их поглотила толпа. А через несколько секунд к нам подъехало желто-зеленое такси. Когда я настоял на том, чтобы заплатить за проезд, Афуро вежливо сделала вид, что ей неловко, но довольно скоро взяла деньги и даже выдавила спасибо.

– С тобой точно все будет путем? – спросил я, пока тачка не уехала. – Может, тебе слинять из города на какое-то время. Езжай домой к родителям в Мурамура, пока тут все не устаканится. В конце концов, у Миюки же будут похороны или поминки?

– Я не вернулась бы в Мурамура даже на собственные похороны.

– Не надо так говорить, даже в шутку.

– Какие шутки? В общем, не грузись. Не помру. Меня же защищает дядюшка Кливленд. Встретимся вечером?

– Где и когда?

– В Сибуя, у статуи Хатико, часов в десять. Сверкнув улыбкой, Афуро захлопнула дверцу. Глядя, как уезжает такси, я почувствовал, что на лбу выступают первые за сегодня капли пота. Не успел я вытереть лоб, как снова вспотел. Бросив попытки остаться сухим, и ждал, пока из-за поворота не покажется другое такси.

Таксист высадил меня в Арк-Хиллз, как раз у гостиницы «Общеяпонских авиалиний». Секунду я озирался, но довольно скоро вспомнил дорогу к особняку Накодо. Вскоре я уже тащился по узкой дороге, огороженной бетонными насыпями, вверх по небольшому крутому холму. Обещанный дождь все еще не появлялся, и подошвы моих ботинок чуть не плавились на тротуаре. В жизни не думал, что буду скучать по сезону дождей, но по крайней мере на него в этом городе можно рассчитывать каждый год.

Забравшись на холм, я свернул налево, прошел мимо испанского посольства и в высокой каменной стене обнаружил кованые ворота. За ними в два ряда росли карликовые вишни. А за деревьями блестел особняк Накодо – мерцание стекла и стали под густой листвой.

Рядом с воротами в стене был звонок интеркома. Я ткнул в него и подождал. Ворота не заскрежетали, интерком молчал. Ничего не произошло. Было совсем тихо, не слышно даже ворон и цикад. Я снова нажал на звонок и поискал в высоких кустах и плюще, обвившем стену, скрытые камеры наблюдения. Может, сейчас люди Накодо сидят внутри и разглядывают меня, решая, не сообщить ли хозяину дома. А может, они по субботам не работают. Как бы там ни было, камер я не нашел.

Я подождал несколько мгновений. И полез на стену.

Большие неровные камни были отличной опорой для ног, а плющ с годами стал толстым и крепким. На все про все мне потребовалось ровно пять секунд. Знаю, потому что считал. Считал, потому что это был замечательный способ помешать своим мозгам разораться и велеть мне слезть со стены, спуститься с холма и убираться оттуда к чертям собачьим.

Спрыгнув с другой стороны, я вновь огляделся, почти ожидая, что через двор ко мне помчатся какие-нибудь собаки Баскервиля и загонят меня обратно на стену. Никто не появился, и я направился к дому. Пока я шагал по вишневой аллее, хруст гравия под ногами звучал еще громче в окружающей тишине. Скоро подъездная дорожка кончилась, и я по садовой тропинке пошел к парадному входу. У входа по-прежнему торчали две пустые дорические колонны, а вот дворецкого на этот раз не оказалось. Дверь была приоткрыта. Я все равно постучал. Никто не ответил, я распахнул дверь и шагнул внутрь.

Я торчал в фойе, пока глаза привыкали к внезапной темноте. В глубине комнаты сквозь телки в шторах пробирались внутрь слабые лучи света и всего через несколько футов таяли во мраке. На сей раз я не потрудился обуться в шлепанцы и ощупью пробрался по холлу в гостиную. Когда я наконец туда вошел, глаза уже привыкли к темноте, но не к тому, что открылось мне в комнате.

На полу валялись опрокинутые статуи бронзовых львов. Все картины сорваны со стен и раскиданы вокруг. Вазы ощерились сколотыми керамическими зубами, а витрина, в которой вазы раньше стояли, превратилась в кучку расщепленного дерева и раскоканного стекла. Так и тянет сказать, что в комнате словно бомба рванула, но бомбы не столь методичны. Полный разгром, отвратительный в своей тщательности.

Озирая кавардак, я услышал шум в соседней комнате. Глухой ритмичный стук. Без раздумий я схватил с пола осколок стекла. Дюймов в девять, он лег в руку, будто нож. Я прошел по коридору в кабинет. По дороге чуть не наступил на потрет Миюки. Как и все прочие, огромная картина была сорвана со стены, и теперь с пола мне ухмылялись пять розово-голубых Миюки.

Только это была не Миюки.

Не знаю, почему я не допетрил раньше, хотя Человек в Белом и показал мне старую фотографию. Женщина на фотографии очень смахивала на Миюки, но это лишь одна точка зрения. Теперь у меня была и другая:

Миюки очень смахивала на женщину на фотографии.

То есть ее заставили выглядеть как женщина на фотографии и на картине под моими ногами. Боджанглз об этом позаботился. КАКОЙ-ТО ВРЕМЯ НАЗАД ЖЕНЩИНА С ФОТОГРАФИИ ПРИСОЕДИНИЛАСЬ К НАМ. Боджанглз платил Миюки, чтобы та отращивала волосы, до тех пор пока не стала в точности похожа на умершую жену Накодо. Ту самую, которая давным-давно утонула – несчастный случай на реке Сумида.

МУЖЧИНА НА ФОТОГРАФИИ СКОРО ПРИСОЕДИНИТСЯ К НАМ.

Интересно, насколько скоро?

Чем ближе подходил я к двери в кабинет, тем громче стучало. Бум, ежик, бум. Я покрепче сжал осколок, впившийся мне в ладонь, и распахнул дверь.

То загоралась, то гасла опрокинутая настольная лампа, освещая кабинет стробоскопическими вспышками. Письменный стол красного дерева перевернут, а содержимое ящиков расшвыряно по комнате. На стенах не осталось ни одной фотографии. Кожаное кресло порвано в клочья, а его набивка свежевыпавшим снегом осела на полу.

Бум, ежик, бум.

Я обернулся на звук. В дальнем углу бухалось в стену инвалидное кресло. Стукнувшись, оно отъезжало на пару футов и снова въезжало в стену. В кресле торчал старикан, и при каждом ударе голова его подпрыгивала.

– Все в порядке? – окликнул я.

Нет ответа, да и вопрос тупой. Чтобы взглянуть поближе, я пересек комнату, размышляя, мертв ли старик Накодо. Кресло блокировала отломанная ножка письменного стола. Колеса секунду боролись с преградой, глохли и снова крутились вперед. Бум, ежик, бум. Подобравшись ближе, я понял, что старикан и вправду жив. Жив и вроде Цел. Он был закутан в то же черно-золотистое кимоно, и по-прежнему над морем ткани плавала лишь крошечная голова. В уголках рта запеклись белые крапинки.

– Что стряслось? – спросил я.

– Бэндзайтэн.

Вот и Человек в Белом называл то же имя.

– Бэндзайтэн, год Змеи, – изрек он хрипло, точно проклятие, и опять въехал в стену. Я щелкнул выключателем на кресле, и оно остановилось. Тут до меня дошло, что я так и сжимаю осколок, и я бросил его на пол, чтобы не пугать старика. Потом наклонился и откинул с дороги ножку стола. Старик Накодо глянул на меня снизу вверх, но. по-моему, он меня не видел. Взгляд его устремлялся в неизмеримую даль.

– Где ваш сын?

– Видел самолеты в голубом утреннем небе?

– Самолеты?

Он потряс головой и невнятно взмахнул рукой.

– Кто все это натворил? – спросил я.

– Каждую субботу мы обязаны проходить санитарную проверку.

– Что?

– Мы так страдаем от разных проверок. Каждый десятый день – расчетный. Не хватает даже на сухари.

– Слушайте, вы сейчас что-то про Бэндзайтэн сказали?

– Бэндзайтэн, – повторил он, кивая, словно до него наконец дошло. – Это всё монахи Храма Бэндзайтэн. Не мог я их остановить. А сейчас Бэндзайтэн исчезла, навсегда потеряна. И Храм с нею.