Перевёрнутая чаша. Рассказы - Галина Константинова

Роман?

– Видишь ли, творческие люди крайне неудобны в быту. Они вообще опасные люди для общества, одинокие волки, пытающиеся изменить мир.

– Почему?

– Почему? Да потому что от них неизвестно чего ждать. Семейный человек повязан обязательствами и страхом за будущее своей семьи. А мне терять нечего. Сегодня я здесь – а завтра что-нибудь взорву. В метафорическом смысле, конечно.

– Зачем же эти бесконечные протесты? Уж не претендуешь ли ты на роль Мышкина, который так не вписывается в общество?

– Нет… Мышкин зависим от женщин. Он хочет делать добро и страдает от своей правды. Я от правды не страдаю, и не привык прогибаться, разве это плохо. Тихий семейный уют не для меня. Потому что по своей природе я бунтарь, ненавижу все серое и бездарное.

– Дело не в семейном уюте – а в желании иметь близкого человека, единомышленника, понимающего тебя, защищающего тебя, я даже не знаю, человека близкого духовно, физически…

– Ты рассуждаешь как школьница, а романтизм – опасная штука. Да и верить людям – значит, показывать им свои слабые стороны.

– Но нельзя же никому не верить!

– Можно. А вообще мне все уже надоело. И я хочу уединиться в Аравию. Мне больше по нраву непричёсанные медведи, чем-то животное, что ходит на двух ногах.

– Опять ты за свои цитаты! Есть ли у тебя хоть одна своя мысль, можешь ли ты быть серьезён!

– Нет, не могу. Тяжёлое детство, деревянные игрушки.

– Я тебя сейчас прямо здесь поколочу!

– Мадам, разве это достойно леди?

– Да я не леди!

– Пошли лучше к грифонам, загадаешь желание, и злость пройдет, как с белых яблонь дым.

Они еще долго гуляли по освещённым улицам, Роман рассказывал ей старые легенды о Петербурге, и эти часы прошли без пререканий. Они пошли к нему домой, и Лиля отдалась ему легко и упоённо, не думая, не анализируя, словно крестьянка на стоге сена в лунную ночь.

Роман пропал. Телефон молчал, соседки отвечали, что не видели его давно. Лиля совершенно не знала, что думать. Роль так и не отрепетирована до конца, как-то сразу навалились все проблемы. Тетка уже тихо шипела, проходя по коридору маленькой квартиры, и Лиля стала подумывать, не пора ли с позором возвращаться в свою провинцию. Работу предлагали только самую тяжёлую, на летнее время, убирать вокруг расплодившихся точек быстрого питания, да и то совершенно ненадёжно.

Как-то она проработала пару дней у одного раскормленного донельзя молодца, да так и не увидела ни копейки. Всем требовалась прописка, а тетка даже и слышать об этом не хотела. Целыми днями Лиля ходила по шумному городу, июнь выдался душным, старые камни мостовой немилосердно отбивали все подошвы. Нужно покупать билет, но где взять денег. С такими невеселыми мыслями она завернула в дворик у Фонтанного дома и присела на скамейку.

Во дворе проходила какая-то странная выставка авангардного искусства. Экспонаты из полиэтиленовых полос, бутылок и крышек от пива. Полиэтилен шелестел на ветру, крышки позвякивали, тишина стояла совершенно непривычная, медитативная. Вдруг она заметила пару, только что завернувшую во двор. Яркая женщина почти бальзаковского возраста, в лиловом элегантном брючном костюме, с распущенными волосами ниже плеч и одетый в мятые джинсы Роман. Лиля вся сжалась на своей скамейке. Дама весело смеялась, показывая ослепительный оскал керамических зубов, но лицо у нее было свежее, явно ухоженное. Роман шел рядом, молча, направив свой взгляд в землю. Лиля подумала, что не хочет встречаться с ним. Но вдруг он остановился и махнул ей рукой.

– Лилит! Привет!

– Здравствуй!

Интересно, почему это они как дураки, кричат за несколько метров? Роман что-то сказал своей спутнице на ухо, та приветливо помахала ей рукой. Ну, вот еще, давайте будем знакомиться со всеми твоими знакомыми женщинами, подумала Лиля. Дама в лиловом осталась стоять, а Роман резво подошел к Лиле.

– Ну, ты не злишься на меня?

– Как сказать. Почти не злюсь. Наверное, я скоро уеду.

– Лиль. Ты извини, что так получилось, я тебя приглашу в наш театр! Ты познакомишься с актёрами, погоди… Вот, – он порылся во внутреннем кармане, – Это приглашение. Доезжаешь до Пушкинской, дальше по Загородному проспекту… Тут все нарисовано. Увидишь вывеску «Попугай Флобер». Вот это и есть театр.

– Что-то я о таком не слышала.

– Ты многого еще не слышала, милая. А теперь мне пора, как видишь, я не один. Завтра вечером приходи.

– А какая постановка?

– Увидишь. – Он поцеловал её в щеку и крупными шагами пошел назад.

Лиля проводила взглядом чудесную парочку. Ты что, ревнуешь его, спросила она себя. Опомнись, милая, что ты придаешь значение мимолетному знакомству.

Лиля долго плутала по незнакомым улицам, пока не увидела эту вывеску. Дом был старый, вывеска едва приметная. Ступеньки уходили вниз. Это и есть театр, подумала она, а что ты хотела найти, парадные двери Мариинского? «Драматическое кабаре», – прочла она выцветшую надпись. М-да. Похоже, Роман явно страдает манией величия. Она неуклюже спустилась по ступенькам и открыла дверь. Обыкновенный подвал, потолок и стены из неровных кирпичей. Маленькая сцена, едва освещенная. Полукругом вокруг сцены стоят столики, за ними странная публика неопределенных профессий.

На сцене ярко раскрашенный Арлекин в лиловом фраке, он же конферансье, заводил публику плоскими шуточками. Лиля увидела свободный столик, притулившийся к шершавой стене, и поспешила сесть к нему.

– Я объявляю следующий номер нашей программы! На сцене – гордость нашего кабаре-мисс Сладкая Клубничка!

Фи, какая пошлость, какая пошлость, думала Лиля, оглядывая присутствующих. Мальчики со стоптанными ботинками, задумчиво пьющие только пиво. Дамы чуть более респектабельны. А сама-то ты кто, нищая провинциалка, не знающая, где взять на билет. Клубничка принялась петь блюз плохо поставленным голосом. Пьеро что-то страстно шептал ей о любви.

– Я дать хотел тебе так много, а даю так мало! Всего лишь жизнь в «Сиреневой игре»!

На сцене происходила игрушечные охи-вздохи по поводу безвременной кончины Пьеро. Лиля решила отойти к стойке бара, чтобы не было так невообразимо скучно. Она не видела сцены, но слышала монолог Пьеро о смысле жизни:

– И тут я понял! Смысл – он в пути! Не в пункте назначенья – а в дороге! Вся наша жизнь – с одной мечтой – дойти! И умереть спокойно на пороге.

И тут Лилю пронзила мысль, что этот голос ей знаком. Она поняла, что зря искала в зале Романа, что Пьеро как раз и есть Роман. Почему я его не узнала, ах, да, лица у всех раскрашены, да и голос бы не узнала, Роман его изменил, сделал жалостно-тоскливым. Она