Александр и Любовь - Александр Сеничев

Еще старик Дант отмечал: «Для женщины сила то же, что для мужчины красота». А завидно крепкий физически, Блок - мужчина не сильный. Не «властный» как, к слову, тот же волоховский «старый». И, в конечном счете - Блок скучный. Его легко любить всей думающей женской Россией - откуда-то издалека. Его с его велеречивыми закидонами и подходцами получается любить первые полчаса («Вы милее, чем я знала, господин поэт!»). Но чем дальше начинают заходить отношения, тем очевиднее блоковское напускное очарование рассыпается. Ему не на чем строить их. Ему нечего дать любимой, кроме своих душевных тревог и метаний.

По сути, весь его так называемый роман с Н. Н. - сплошные пьяные вождения ее по «своему» Питеру с бесконечными экскурсиями в географию «Незнакомки»: из этой аллейки она появилась, в ту - пропала. Да и не ее он за собой по городу таскает, а идею. А проще говоря - себя самого.

Ах, как нелегко не признаться в очевидном: женщины боготворили Блока, восхищались им, преклонялись. Но они не любили его. А он упрямо не желал сдаваться («и вечный бой, покой нам только снится») и искал.

Когда-то давным-давно другой, не менее известный писатель Джакомо Казанова угрохал жизнь в поисках той, кто затмила бы в его сердце память о прекрасной Генриетте. Таким же примерно образом и Блок судорожно ищет женщину лучше -понятливей, по крайней мере - его Любы. И не находит. Хотя, неправда. Пройдет несколько лет, и Блоку повстречается женщина, которая не откажется и не отступится от него до последних - его - дней. Это будет женщина, согласная принимать его таким, какой он и есть - с его «словами» и необъяснимыми заоблачными «высотами», с его даже бессовестными постоянными попытками избавиться, спрятаться от нее.

Это будет женщина, в назначение которой для себя Блок поверит всем сердцем. И будут новые восторженные стихи. И будут долгие дни и ночи вдвоем, и надежды на счастье, которого у него прежде не было. Но поэт похерит эту любовь сам. Обнаружив однажды, что рядом всего лишь приложение к нему. Придаток. Существо, согласное на «высоты», но неспособное к ним. И он низведет ее в своем сознании (и в своем дневнике) до уровня рядовой «любовницы». Безымянной «любовницы» - с маленькой буквы. И мы, конечно, расскажем позже и эту историю. Но это будет история уже другого Блока. Пока же - бездарно и безвозвратно он теряет свою «темную» Н. Н.

Финал этого романа предельно закономерен. Мы считываем его из финала его же пьесы: «Родной мой, любимый, желанный! Прощай! Прощай!» И - ремарка: Фаина убегает в метель. А «Герман остается один». Занавес. Да пощадит нас за дерзость тень поэта, но по поводу «родного» и «желанного» с «любимым» - это уж извечные блоковские вензеля. Это откровенно от авторского самомнения, от авторского самолюбия. В лучшем случае, от ее вежливости, не более. С любимыми, как известно, не только не расстаются, но еще и «всей кровью» прорастают в них. Анну Каренину с Джульеттой Капулетти, извините, еще никто не отменял.

Очень показательна в этом смысле история встречи Блока с Волоховой спустя двенадцать лет (мистические блоковы «двенадцать лет»). За эти годы Наталья Николаевна успела пропасть с горизонта театральной России, уехала в провинцию, вышла замуж, родила и потеряла ребенка, долго не играла, потом долго жила в Москве и никогда о Блоке не вспоминала. Стихов его, если верить ей, не читала. И вот в мае 1920-го судьба сводит их в московском театре Незлобина. Она - изрядно поблекшая - снова на сцене, он - уставший и тоже до времени постаревший - в зале. В антракте Волохова подходит, Блок молча склоняется к ее руке. Уговариваются встретиться по окончании спектакля. Но когда дали свет, Надежда Николаевна не спустилась в зал. Да и Блока там уже не было - он ушел посреди действия. Сбежал. Им не о чем было говорить.

В марте же 1908-го брошенный поэт почти возненавидел Наталью Николаевну. И упрятав это чувство по-блоковски глубоко, пронес через весь остаток своей жизни.

Последние слова Фаины: «Ищи меня». Она исчезает во мраке. Герман один среди беспредельных снегов. Издали доносится: «Ой, полна, полна коробушка.» («великая» по мнению Блока песня). Из метели возникает Коробейник. Он выводит Германа «до ближайшего места»: «.  а потом - сам пойдешь, куда знаешь». Угадали, куда пошел Блок?

Правильно. Отчаяние отчаянием, а семья семьей. Во всяком случае, ничто не помешало ему уже через пару дней после объяснения в Москве отправить жене завиральное, на наш взгляд:

«Моя милая! Хочу получить от тебя письмо. Немного беспокоюсь. Я живу очень тихо - дал зарок не пьянствовать. Ложусь и встаю рано.   Вспоминаешь ли ты обо мне?» А начинать беспокоиться, уважаемый Александр Александрович, вы начали поздновато. Ваша милая Люба уже во власти своей «сжигающей весны».

1908-й. Гастроль Любы

Удивительный он все-таки мужчина, этот Александр Александрович Блок! Хотя и обыкновенный. Обыкновенный тем, что пару недель пытается залить горечь сердечной утраты любимым красным вином. Удивительный - потому как всё еще верит в гипнотическую силу своего текстуального воздействия на жену. 11 марта он получает ответ на свое коротенькое письмецо. Люба сообщает, что с ней творится странное. Самостоятельность опьяняет ее, и она буквально захлебывается. При этом мы с вами уже знаем, какому французскому языку она обучает своего «пажа», Блок - еще нет. Из Николаева она пишет как хочется ей окружить его нежностью, и тут же: «Безумная я, измученная душа, но люблю тебя, бог знает, что делала, но люблю, люблю, люблю и рвусь к тебе».

Тут даже Блок начинает запутываться и аккурат после «необыкновенной ночи», проведенной им в гостинице «с очень красивой женщиной» заревновавшего вдруг супруга пробивает на допрос: «В твоих письмах ты точно что-то скрываешь. Но мне можно писать все, что хочешь. И даже -должно».

А Любови Дмитриевне уже не нужно разрешать дважды. И еще через неделю - уже из Херсона - она сообщает, что не считает себя больше вправе быть связанной с ним «во внешнем», что очень компрометирует его и при первой возможности поменяет в афишах фамилию Блок на Менделеева, что жить вместе им («кажется») невозможно -такая как она теперь не совместима с уравновешенной жизнью, а «сломаться опять» и подчиниться было бы для нее падением. И дальше всякий вздор - о деньгах («я не могу больше брать у тебя, мне кажется»), сожаление, что ей-де будут «удобно и просто», а его ждут одни неприятности, о том, останется ли он один или к нему приедет мать.

На конверте своего следующего письма Блок делает от руки пометку «Очень нужное»: «Милая, ты знаешь сама, как ты свободна. Но о том, о чем ты пишешь, нельзя переписываться... Ты пишешь мне как чужая...». И недовольный собственным тоном, в тот же день отправляет вдогонку телеграмму и еще одно письмо: «Мне нужно знать -полюбила ли ты другого, или только влюбилась в него? Если полюбила - кто он? По твоему письму я могу думать, что не полюбила, потому что человеку с настоящими чувствами не могут приходить в голову такие нелепости и такой вздор.» (это о тех самых деньгах и приезде матери) «Помни о том, что, во-первых, я считаю пошлостью разговоры о правах и обязанностях и считаю тебя свободной. Во-вторых, ненавижу того человека, с которым ты теперь. Этим летом будет 10 лет нашего знакомства. Напиши мне все главное откровенно и определенно. Всего хуже - не знать. Что бы я ни узнал - мне будет вдвое легче. Благословляю тебя».

В который раз призываем вас озадачиться вослед только что прочитанному: чего добивается этот загадочный Блок? Чего вообще он хочет??

С одной стороны - ты свободна, и сомневаться в этом пошло. С другой - он ненавидит «того человека». И что это за нелепый в данных обстоятельствах аргумент - десять лет знакомства? И, наконец: на что именно он благословляет? Кстати уж: к Волоховой в Москву месяц назад помчался без раздумий, а тут письменными распоряжениями хочет отделаться.

Очевидно, Любовь Дмитриевна из прочитанного тоже ничего не поняла. Кроме того, что муж жутко взволнован. И через несколько дней примчалась в Петербург. Они объяснились. Что говорилось и на чем сошлись - не ведаем. Известно лишь, что в страстную субботу она вновь уехала в Киев. Встречать светлое Христово Воскресенье со своим Дагобертом. От Блока - телеграмма: как добралась? От нее - телефонный звонок: все замечательно. И письмо, в котором: «Думаю о тебе очень нежно и, как клад, прячу твою любовь ко мне в сердце». И - наконец, не без оглядки на Белого и на Волохову: «Может быть, тебе будет больно. Но и мне было больно, ох, как больно, пока ты искал. Дай мне быть уверенной в тебе, в твоем ожидании, как ты был уверен во мне».

Проще говоря: Господь терпел, я терпела, теперь терпи и ты.

И поставленный на место Блок терпит.

В таком непривычном и неуютном одиночестве.

Волохова оттолкнула. Люба окончательно оперилась и самоутверждается. Мама - в Ревеле, помогает Францу командовать Онежским полком.