Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

единственно точного для себя художественного решения.

Однако градус нашего тогдашнего существования был так высок, что любая капля чужих сомнений падала на наши мозги точно на раскаленную сковородку, плавилась и испарялась в нашем воинственном неприятии всякого постороннего вмешательства. Это по видимости. А по сути? Кто знает, как все эти замечания влияли на Тарковского, когда он оставался один на один со своими размышлениями и сомнениями, как они на самом деле влияли на его художественные решения, возможно, отчасти все же их корректируя? Скорее всего, они порою учитывались, как, например, «сцена с сережками» обрела-таки свое изобразительное решение. А интервью с матерью не состоялось, как мне известно, не только в связи с сомнениями худсовета, но и усилившимися собственными сомнениями Тарковского. Не знаю, о чем думал мой отец, Евгений Данилович Сурков, с грустью наблюдателя предположивший однажды, что «общество перемалывает даже такого свободного человека, как Тарковский»… Да, и самой мне трудно предположить, что представляет собою человек вне всякого общества?..

Впечатления со съемок

25 июля 1975 года

Сидя у нас дома на Ломоносовском, Андрей объясняется в любви к нашему семейству и к театру, как таковому:

«Мне скучно снимать фильмы. Я хочу делать спектакли, жить и умирать с ними. Мне никогда не было так противно снимать кино – оно так мало имеет ко мне отношения».

И так каждый вечер.

Август 1973 года, Тучкова. «Белый, белый день…»

Натурные съемки

В районе съемок Тарковскому арендовали деревенский дом, где он живет, как обычно, не сливаясь с группой, вместе с Ларисой, Тяпой, Лялей* и Анной Семеновной.

Тарковский сетует:

«Никто не провел со мной в декорации нужное время – ни на закате, ни на восходе, ни в любой другой час суток, чтобы обжить это место, сродниться с ним, точно знать, как оно выглядит, как меняется от освещения. Нет, никто…»

«А вы говорите о творческих людях», – вставляет Лариса, видимо намекая, что таковых немного в окружении Андрея. Только она.

Сегодня пробовали грим Тереховой.

11 августа 1973 года.

Пощечина Сыну

На площадке Тарковский и Георгий Иванович Рерберг (В. Юсов отказался снимать «Зеркало» в самое неожиданное мгновение) обсуждают, каким должен быть мост, который войдет в кадр. Андрей считает, что он должен блестеть (мне вспоминается мост в «Солярисе». – О.С.). Рерберг соглашается: «Да. Вначале. А затем он должен сливаться с берегом, то есть нужно, чтобы его подкрасили».

Тарковский объясняет Рербергу, как должна выглядеть сцена, в которой Мать дает пощечину Сыну:

«Она его ударила, и вот он стоит на крупном плане и не плачет. При этом он должен быть снят резко, а Мать уходит в нерезкость. Гоша, все в порядке? Найдено?»

Тяпа (Андрей) – сын Тарковского от второго брака; Ляля (Ольга) – дочь Ларисы от первого брака.

«Да», – отвечает Рерберг, глядя в глазок камеры.

Обсуждается сцена с сережками. Андрей объясняет, каким образом должны заходить в дом Мать с Сыном: «Вот здесь они вытирают ноги…» Но Рерберг выражает сомнение в необходимости снимать длинный план на натуре: «Андрей, я бы все это снимал уже в павильоне. Уже пошла актерская смена». Тарковский не отступает, продолжая настаивать на том, что сцену эту лучше снимать на натуре, на что Рерберг отвечает: «Но ведь здесь за дверью ничего не видно, никто ничего не разберет».

Тарковский мечется по площадке, намечая новую мизансцену, пытается взглянуть на предстоящий кадр с разных точек зрения.

«Может быть, мальчику взять стул и уйти?.. Нет, это будет слишком громоздко. Пускай лучше здесь стоит сундук, это органичнее в тысячу раз…»

Пока Тарковский сомневается, Рерберг предупреждает: «Ты погляди в экспонометр, на глаз ничего не видно, а потемнело уже в четыре раза!»

Дошел черед до грима мальчика, Сына (то есть самого Тарковского в детстве), которого в фильме зовут Игнат. «Ну что это такое? Этот ребенок точно инфант. Его надо сделать зачумленным, с болячками, с потрескавшимися губами», – говорит Андрей. Обращается к актеру: «Сейчас ты идешь с матерью вдоль реки, тебе не хочется, и ты сейчас такой нытик». Игнат в полном восторге от поставленной перед ним актерской задачи: «Во! Это как раз моя натура!» Тереховой выдают зажигалку-кремень, самокрутку с махрой – непритязательные атрибуты военного времени.

Холодно. Сыро. Над рекой стелется туман. Только что был дождь. Актерам смачивают волосы водой, ее разбрызгивают из клизмы, в которую воткнули головку от импортного деодоранта. Как говорится, голь на выдумки хитра.

12 августа

Сегодня подбирают грим Ларисе Тарковской, она играет роль женщины, которой Мать принесла продавать сережки. Андрей объясняет гримеру его задачу:

«Мне нужно, чтобы в гриме ни в коем случае не подчеркивалась социальная характеристика этой женщины (ее ярко характеризует сестра режиссера Марина Тарковская в составленном ею сборнике воспоминаний «О Тарковском». – О.С.). Я хочу, чтобы сохранилась живая фактура Ларисы, веснушки. Как у Лив Ульман».

Последнее время он часто вспоминает Лив Ульман. Она ему очень нравится и как актриса, и как женский тип, ему кажется, что Лариса похожа на нее.

Сегодня я попросила Рерберга сказать мне несколько слов о картине и о его впечатлениях от работы с Тарковским. Вначале он заартачился: «Нет-нет, еще рано и до конца неясно, как это все снимать». Но когда объяснила, что это мое интервью санкционировано Тарковским, то Рерберг согласился:

«Ну, я-то думаю, что в связи с изобразительным строем картины все уже ясно. Мне кажется, что может быть сам Андрей еще сомневается в чем-то. Что же касается меня, то могу сказать, что во время съемок выполняю свою работу интуитивно и только потом могу ее проанализировать. В данном фильме нам важно добиться субъективного взгляда на мир, передать ощущение того, что видел в детстве, юности, видел недавно, вижу теперь. Но поскольку каждый видит мир по-своему, то, очевидно, эта картина снималась бы разными людьми по-разному. В данном случае наши взгляды – то есть мой и Андрея – должны совместиться и стать единым и субъективным авторским взглядом. Задача непростая. Поэтому чем дальше, тем труднее работать: мы все меньше радуемся. Нам нужно получить в изображении точный эквивалент ощущений, которые должны быть выражены скупо, без сантиментов. Это скупость, точно попадающая в цель. Если сравнивать Тарковского с другими режиссерами, с которыми мне приходилось работать, то могу сказать, что с ним все заранее гораздо тщательнее продумывается. Я полагаю, что кинематографу Тарковского, по существу, претят «выдраенные», засушенные кадры, поэтому равновесие в каждом кадре «Соляриса» я считаю его недостатком. На его экране могут, должны быть и промашки и ошибки в мелочах. Высчитанность и просчитанность во всем для Тарковского губительна.

Если еще раз сравнить Тарковского с режиссерами, с которыми я работал раньше, то мне он кажется наиболее серьезным в своем подходе к проблемам, от общей идеи произведения и до