Переписка. Письма митрополита Анастасия И.С. Шмелеву - Антон Владимирович Карташев

Вас ора-то-ром), – наста-вник, му-дрец! А сколько у нас – мудрователей, почитающих себя мудрецами! Ваш, преданно, Ив. Шмелев.

Мороз согнал нас в столовую спать, нет сил216! Съедает уголь. Добрые люди дают нам «Божие благословение» – сколько я мечтал об этом. Есть у нас и лампада, одно время служившая пепельницей, розовая, каменная. Ольга Александровна велит написать Вам: Вы знаете где достать поплавочек и фитиль. Пожалуйста, вспомните о «жаждущих света тихого» – и промыслите о нас на сей предмет. И да воссияет Вам, друзья, – и Стиве! – Свет Разума!

Это только со мной случиться могло: снял сразу… две фатеры! Отбился-таки от первой, зане кишка тонка. Но зато… – не скажу, секрет.

[Адрес Шмелева на конверте:] Exp. 9, rue des Rossignols Sèvres, (S. et O.)

5 декаб. 1933. Вторник, вечер

Дорогой Иван Сергеевич!

Получил Ваше письмо и успокоился, что Вы относитесь к «их» головотяпству с надлежащим равнодушием. Горбатых могила исправит.

Ну, хорошо, что Вы уже решили вопрос квартирный. Долго ли еще терпеть холод? Может быть, Вам послать Стиву – помочь уложить книги? Скажите откровенно. Он приедет.

Поплавок и фитильки для лампадки – к Вашим услугам. Недавно купил коробочку. Еще непочатая. Обыкновенно продаются во всех католических магазинах вокруг St.-Sulpice217. А с некоторой надбавкой у наc на Подворье. Там коробочка 1 fr. 50 или 75 сантимов. А у нас – 2 fr. При первом же случае Вам перешлем.

С М.М. Федоровым я по телефону дважды поругался из-за его освирепелого ража – во что бы то ни стало читать Ваше слово: «Никому не позволю читать! Я сам прочитаю отличным образом, как бы сам он (т.е. Вы!) прочитал!!» – кричал он мне в телефон. Ну, и начал с Вашего «соболезнования», хотел поправиться, да так и не сумел, забормотал что-то…Читал, затем, Вас громко, «с выражением», старался, но публика, конечно, подсознательно переживала нелегкую работу расслушивания оригинала сквозь усердное «поновление». Все-таки расслышали. В парижской зале повеяло русской метелью. Было живое ощущение того мира привидений, в котором живем мы в отличие от европейцев.

Было еще много докладов – интересных. Заседание вышло содержательное. Целый праздничный сборник статей в честь «юбиляра». С.В. Яблоновский был на официальном торжестве и свидетельствует, что оно было очень неудачное, пустое и разгильдяйское – все на песенках да на музыке, как бы отлынивание от чего-то. А этим собранием он очень удовлетворен. Вообще оно на опыте доказало, что узурпаторство левых есть фальсификация голоса эмиграции.

А к моей речи Бунин только в начале отнесся игриво. Как я перешел на «ты», так все и притихло. И Бунин остолбенел. Ему было нелегко. Он не мог не уязвиться. Он мне не без страха кланялся и жал руку. Но сказать после этого уже ни слова публике не решился. Даже обидел многих, что ушел немым. Я видел, что у него остался осадок недовольства, и даже у Веры Николаевны. Им до сего момента все было комфортабельно. Но зато «все» почуяли удовлетворение, а кто подогадливее – всё повторно меня благодарят, даже митрополит Евлогий. Надо, – говорят, – это было кому-то сказать. Но вот только недостает печатного эха. Как раз широкая-то публика ничего и не узнает. И в Стокгольм Бунин уехал ничем печатно не связанный.

Итак, вы переезжаете? Когда же?

Желаем вам с Ольгой Александровной здоровья и сил на сей подвиг. Сердечно ваш А. Карташев

16. II. 1934.

Дорогая кумушка, Павла Полиевктовна,

Забыли Вы нас? Мы-то не забыли, а здоровье нас забыло: я недели две вертелся, от стола к лежке, были порой боли несусветные, – плод отклонения от режима. Старая история. Но в передышки все же добирался до церкви. И Ольга Александровна болела (не сказываясь!) строгим бронхитом. Дала себя знать зима и наша перетряска…

С Масленицей! Но мы ее и не чуем, зане… какая нам Масленица, и то все глотаю ложками (собственное лечение!) деревянное масло. А вместо блинов – сухари, по-ихнему би-ско́ты. И – страшно (до ярости!) хочу … головизны! Бывало-то, э-эх… си-га брал к масляной, за два – за три рубля. Воображаете, ка-кой «дворянин»-то был, ро́зового, бо-ярского тела, как кожа-то золотисто-червленая отстанет!.. «и празднословия не даждь ми!» Но это все присказка, а вот и сказка. Может быть, навестите? Вряд ли… но если Бог позволит, попробуем перед ефимонами218 как-нибудь заехать к Вам, и там у преп. Сергия постоять. И еще хочу Вас спросить ( – и попросить, – и прошу!): может быть, у Вас найдется кое-кто из Ваших знакомых (кого я не имею в виду), кто мог бы (и захотел бы), не разоряясь, поддержать литературный вечер Ивана Шмелева? Билеты 50, 25, 15, 10 и 5. Если это не в обузу Вам, известите: я Вам доставлю несколько. Буду читать из «Няни» (она будет скоро появляться – це-ла-я! – в «Современных записках», есть уверенность, что и в Европе появится) – и еще, может быть, – из «Лета Господня» или «Богомолья»219. Наталья Ивановна очень хлопочет, и весь труд на себя взвалила. У меня – мало близких, да и трудно это самому. 11 лет ни разу не устраивал для себя. Приходится. Что же… ведь и Рахманинов дает свои концерты. Близкому человеку, Вам с Антоном Владимировичем, могу говорить, – не ежась, – зане не имам импресарио.

Целуем Вас с дорогим Антоном Владимировичем. Ску‐у‐чно болеть, ой как. Все же – оттяжка – навещают друзья. Ваш Ив. Помнящий.

Бул-онь на сене.

27. V. 1934. День св. Троицы. [Открытка]

Дорогой Иван Сергеевич!

Вчера в церкви узнали от д-ра Серова, что Вы в лечебнице. Дай Бог скорее Вам пройти это исследование и вернуться домой.

Сегодня вспоминал Вас в церкви. Пели «Кто Бог велий…»220 Ветки, травка… Но все мы стареем, а кто-то новые, молодые, слава Богу, идут в церковь. Для них это детство, молодость…

Ольге Александровне шлем сердечный привет. Желаем бодрости и мужества в эти недели напряжения. Ваш А. Карташев

2. VI. 1934.

Boulogne s/Seine

Дорогие друзья, 1-е – забыл своевременно поздравить Вас, дорогая кумушка, со днем Ангела Вашего, – Ивик мне только что сказал, – сердечно поздравляем, и дай Вам Господи здравия и сил душевных, всем сердцем с Вами.

Очень я истомился, едва пишу. Вернулся домой 29-го – в 3 ½ часа дня. Хирург du Bouchet, после 5 дней всех исследований решил, ввиду очень хороших данных медицинского «рапорта» – исследования всех органов – что нет необходимых побудительных причин для ножа, ибо, главное,