Переписка. Письма митрополита Анастасия И.С. Шмелеву - Антон Владимирович Карташев

уже не «дипломатичность», а самоуважение и благоговение перед тем, во имя чего живем и трудимся, требует повелительно: не ставить себя и другого, может быть, неосторожно заблуждающегося, а тем более, если тут нет никакого заблуждения, – не ставить в положение смешное, горькое, стыдное… не давать повода к издевкам, наветам, клевете, усмешечкам, и – «высокому неудовольствию» тех, для которых не существует того, что существует, для кого страшная правда – всегда досужая выдумка и ложь. Неужели Вы подумаете, что при моем отказе мною руководит лень, неуважение к Бунину, которого я ценю за творчество, или какие-нибудь личные соображения? Нет, Вы не подумаете это. Одно руководит – то, что я высказал.

Теперь – дела семейные. В болезнях оба, и – мызгаемся, отыскивая квартиру. Ничего подходящего. Написал знакомому о деле Стивы, как обещал Павле Полиевктовне, – вчера. Жду скорого ответа, но что ответит – не знаю. Немедленно уведомлю, на днях. Привет сердечный от нас Вам обоим, милые. Львову я сегодня ответил – решительно отрицательно, но не писал, как пишу Вам, – написал: внутренне говорит мне, – а я его всегда слушаюсь, – не надо.

Ваш душевно Ив. Шмелев.

Добавка, 24-го 11 часов утра

Дорогой Антон Владимирович,

Ждал ответа от знакомого (по делу Стивы), и не отправил письма. Ответа еще не получено, – извещу. Горячо благодарю Вас за дружеское посредничество у Гукасова. Сердечно, милый! Подумать надо. Ясно, что намерения Долинского были естественны и чисты201. Это меня успокоило. Все дело – в «самолюбии». С романом, ясно, ничего не выйдет, – подождем. Мне на «литературный комитет» надеяться: соломе – на огонь. Ходасевича – ясно.

Дальнейшее развитие программы «чествования» моего взгляда не меняет: все процензуровано, вплоть до Б.К. Зайцева (слова его)202. Писатели – для декорации.

Заболели оба мы. Вчера Ольга Александровна ездила с помощью Ксении Васильевны Деникиной203 за вещами (даром кое-что получили, – жертвованные!) – сегодня она заболела удушьем, и горло воспалилось. Я с трудом, скрючась, иду в город, ползу. Вот как все сошлось! Поиски квартиры брошены.

Обнимаем Вас, милые, Господь да будет с Вами. Ваш Ив. Шмелев.

Разве до «праздников» нам?!

25/12. XI. 1933. Суббота

Дорогой Иван Сергеевич!

Получил Ваше заказное. Совершенно с Вами согласен в неучастии в «театрально-дипломатическом» акте. Сам не пойду (кстати, я избавлен и от морального давления в форме пригласительного билета)204. Согласен с Вашим отказом участвовать и в «контр-чествовании», где крадучись, тайком будут протаскивать «в праведники»… Федоров этого не поймет. Я понимаю и одобряю. Но сам вынужден участвовать, ибо мой более грубый общественно-политический панцирь для того и надет, чтобы быть неуязвимым от таких стрел и царапин. Праведником он – юбиляр – не станет, но ранен и омрачен будет. Этого требует vox populi* от нас, особенно ввиду лиго-национного духа елисейского торжества. Все будет естественно (есть напор, есть невысказанное у обывателя, да и не только у обывателя), хотя, быть может, и несладко юбиляру.

Втайне надеемся, что это внушит ему, по меньшей мере, долю осторожности и оглядки в русскую сторону.

––

Поверьте, не только сочувствую, прямо сострадаю вашему квартирному вопросу и вашим немощам. Особенно в такие холодные дни, как сегодня. Эх, как бы хотелось, чтобы вы сидели в таком же тепле, как и мы! Переезжайте-ка к нам. Право же тепло, сухо, уютно! Скоро обсидитесь и распишетесь. А там найдете. Из Севра замучитесь в поисках.

Пельмени вместе состряпаем!.. Ох, как в холод драгоценен этот истинный комфорт: тепло и теплая вода в кранах!! Начинаем ужасаться, как вы еще в ваши годы там терпите! К нам, а там виднее будет!.. Целую – Ваш Карташев

[Приписка:] У нас до глубины души прогреетесь. Павла Полиевктовна одобряет мое приглашение.

26. XI. 1933. 10 часов вечера.

Ох, и не тёпло же у нас, но… терпи, казак!

Дорогой Антон Владимирович,

Понимаю Вас (и Ольга Александровна), Ваше служение. И не могу ни слова поперек. Знаю, как Вам нелегко это. Но одно вставлю: щадите писателя, помягче-с. Все равно, не переделаете. А ограничьтесь легким ндравоучением, с лаской, поминая про себя Иисуса, сына Сирахова. А со мной – вот что. В пятницу прибыли ко мне в 9 часов вечера Михаил Михайлович Федоров с Лоллием Львовым. Ух… – только вот увидал Фома раны наши и – снизошел: удовлетворился словом, которое я ему посылаю, для прочтения, – он так и сказал: я прочту. А я сомневаюсь: не стал бы рубить, я ему пауз и знаков наставил. А то все пропадет. Посылаю и Вам – для памяти. Ах, Вы бы прочитали! Во мне боли душевные: не обижаю ли Бунина – отсутствием? Да, боли. Но я не могу всячески: там коробит, не выношу духу фальши и «обдуманные намерения»… – и не люблю помпезности ни в чем. Я – простой человек, и если бы меня «праздновали»… я бы скрылся. Дело писателя – свое делать, а почести принимать, это – по вкусу, и нельзя никого вынуждать. Ну, хорошо. Эх, прочитайте за меня, возьмите у Федорова, если не претит. Я болен, не до заседаний. И Ольга Александровна – еле двигаемся, и все же я через силу, заставив Ольгу Александровну остаться дома, сегодня съездил по квартирному (тьфу!) мытарству. Нашел что-то – за 6 тысяч! (но мы не в силах) – 3 комнаты у Porte St. Cloud*. Завтра потащимся – но не возьмем. В cлове моем я пытался оттенить связанность Бунина и «факта» с Родиной. – Неотделимо205. Отсюда – это уж дело гг. общественников… Но зачем внушать?! Оставить отчитываться перед совестью. Все равно, от сего родное никак не выигрывает. Не лежит Иван Алексеевич к сему. Он – вольный певец. Я бы не стал – приводить к истине. А populus** и без сего оценит. Я… – все мне больно. И несмотря ни на что – торжество для родного есть. Cum tacent – clamant*. Не выкурите Вы духа лиго-национного, это санитарное дело сделается стихийно, жи-знью. Правда, не надо и поощрять…

Посылаю Павле Полиевктовне бумаги для Мстиславича. Милый мой Th. Kriatchko206, очевидно, как компаньон, посоветовался с хозяином-французом – просит, глупый, гарантийного письма, хоть я и ручался, как с себя. Но – это очевидно им нужно для успокоения хозяйского духа. А пусть Павла Полиевктовна не обижается. Мне, выходит, француз не верит. Наплевать. Но зато сделано, может быть, и обойдется как, бедному мальчику лишь бы