Последний защитник - Эндрю Тэйлор

любимой проповеди, но для краткости ограничусь только тремя…

Тут раздались одобрительные возгласы зрителей.

– Еще! Еще! – кричали они и стучали бокалами по столу.

Бекингем продолжал разглагольствовать, не обращая на них внимания:

– А теперь я объясню подробно, что именно подразумеваю под распутной женщиной. Итак, я подразумеваю нечестивую плоть, которая прорывается сквозь границы скромности и устремляется через тернии целомудренности, дабы пастись на омерзительных пастбищах адюльтера и удовлетворять свой ненасытный аппетит омерзительным кормом прелюбодеяния…

– О сир! – воскликнула леди Каслмейн. – Не следует ли мне заткнуть уши, дабы моя скромность не пострадала?

Я сдвинулся на пару дюймов влево, чтобы лучше видеть эту даму. Ее светлость была не единственной пассией короля; мало того, она даже не являлась в настоящий момент его фавориткой, но, безусловно, ни с одной женщиной связь Карла II не продолжалась столь долго. И уж точно никто из любовниц короля не имел на него такого влияния. По слухам, причина этого крылась не только в женских прелестях леди Каслмейн, но и в силе ее характера.

– …В жилищах нечестивцев, – громогласно вещал меж тем Бекингем, срываясь на фальцет, – никто не хочет ничего слышать до тех пор, пока не насытит свои души запретными плодами и не посеет свое ядовитое семя среди колючек скверны…

Господин Уильямсон с особым подозрением относился к леди Каслмейн, хотя ни разу прямо и не говорил мне об этом. Он вообще чувствовал себя неловко, имея дело с женщинами. А уж в обществе фаворитки его величества тем более. Я подозревал, что патрон боялся скрытой власти этой дамы над королем и ее непредсказуемого нрава, в силу чего просто-напросто не мог ни понять, ни предугадать ее интриги. Леди Каслмейн постоянно вмешивалась в политику, а мой начальник был убежден, что представительницы слабого пола этого делать не должны.

– …Таким образом, вы никогда не будете удовлетворены, пока не пропитаетесь омерзительным маринадом развратной мерзости и не превратитесь в отвратительную свинью, годную лишь для развратного стада, которое пасет сам дьявол…

Ее отношения с королем были постоянным предметом обсуждения при дворе. Леди Каслмейн с самого начала правления Карла II была его любовницей и родила ему нескольких детей. Но говорили, что сейчас государь редко спит с ней. В самом деле, у него был целый сонм пассий, например, в данное время его величество был особенно увлечен актрисой по имени Мэри Дэвис. И тем не менее он продолжал осыпать богатствами леди Каслмейн и ее внебрачных отпрысков, не все из которых, по слухам, были от него. Король по-прежнему проводил много времени в ее апартаментах, отдыхал там со своими близкими друзьями. Он относился к леди Каслмейн почти так же, как некоторые мужчины относятся к своим женам, с которыми прожили долгие годы: скорее с непринужденной симпатией, чем со страстью.

– …Эта ловушка Сатаны сокрыта, как кроличья нора в охотничьих угодьях порока, между сторонниками людской слабости, прикрытая пухом беззакония, каковое произрастает в самой расселине скверны.

В этом месте герцог замолчал, ибо последняя тирада вызвала еще более громкий и продолжительный взрыв аплодисментов и выкриков, чем предыдущие. Его зрители были пьяны, и сейчас угодить им было так же легко, как Сэму с его дружками в пивной.

Леди Каслмейн подалась вперед, хлопая в ладоши, ее лицо сияло от удовольствия. Любой мужчина счел бы ее красавицей. По правде сказать, портреты этой дамы, которые тысячами печатались и продавались в лавках, не отдавали ей должного. Я тяжело вздохнул. Жизнь научила меня остерегаться привлекательных знатных женщин, и это был весьма горький урок.

Бекингем наконец достиг заключительной части своей речи:

– Пусть промысл Божий оградит и защитит вас своим милосердием и пошлет свои навозные тележки, чтобы вывезти из-под вас скверну. Ибо воистину – воистину, говорю я вам, – все вы грешники.

Неужели король забыл, что я здесь? Или он намеренно устроил так, чтобы я слышал эту богохульную пародию на вчерашнюю проповедь? Его величество частенько держал всех нас в неопределенности. Иногда я задавался вопросом: делал ли он это в силу беспечности характера или же по политическим мотивам?

Наконец ликование и овации смолкли. Государь что-то сказал, и компания перетасовалась, как карты в колоде. Появились два лакея и установили вокруг камина высокую кожаную ширму, отгораживая от остальных короля, леди Каслмейн и герцога Бекингема.

Неожиданно дверь из гостиной распахнулась. На пороге возник господин Чиффинч, хранитель личных покоев короля. Я заморгал: мои глаза привыкли к полумраку, и яркий свет свечей чуть не ослепил меня.

– Сейчас вы встретитесь с его величеством, – объявил он кратко.

Мы не симпатизировали друг другу.

Не проронив больше ни слова, Чиффинч отвернулся, а мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Король развалился в кресле, лицо пунцовое от вина, тяжелые веки полуопущены. Леди Каслмейн сидела на софе напротив, а Бекингем стоял рядом, спиной ко мне. Слуги направили остальных участников пирушки в дальний конец гостиной.

Интересно, подумал я, известно ли господину Уильямсону, насколько крепкой стала дружба между Бекингемом и его кузиной, имевшей непосредственный доступ к королю. При подобном раскладе их альянс мог с легкостью противостоять любым интригам, затеянным лордом Арлингтоном и его заместителем.

Мантия священника, в которую был облачен герцог, валялась на краю стола. Его лицо раскраснелось и блестело от пота. Он сорвал с шеи две белые полоски и швырнул их в камин.

– Клянусь, сир, – сказал он королю, – проповедовать – тяжелая работа. Трудиться на виноградниках Господа не так легко, как кажется.

– Вы все делаете играючи, Джордж, – возразил Карл II чуть заплетающимся языком. – Если вы когда-нибудь закончите свою пьесу, то непременно должны поставить ее на сцене и исполнить там главную роль: у вас к этому дар.

– Ваше величество слишком снисходительны. Я чувствую себя чертовски добродетельным. Придется погрузиться в пучину греха, чтобы восстановить природное равновесие. – Он рассмеялся. – Когда вы меня отпустите, кобель пойдет искать суку по запаху. Или сук, если Господь придаст мне силы.

– А-а-а! – Из глубины кресла послышался сдавленный смех. – Кобель и сука. Как же, хорошо помню, черт возьми!

– О сир! – взмолилась леди Каслмейн и закрыла лицо руками, изображая ужас. – Прошу, пощадите мою стыдливость!

«Кобель и сука»? Слова эти невольно всплыли в памяти. Лорд Шрусбери, метавшийся на постели в горячке, что-то бормотал о кобеле и суке, когда я почти три недели тому назад навестил больного в Арундел-хаусе. И предположительно, Бекингем сказал то же самое несколькими днями ранее, в те ужасные минуты после дуэли. И вот я снова слышу это, хотя и совсем в другой обстановке.