От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

через Жуляны, через Пост-Волынский — сами видели, как на носилках несли убитых. Бомбы бросали с самолётов. Это война!

Летучие отряды милиции тем утром разгоняли торгующих с особой яростью, прикладами дробили бутылки с молоком и глечики, полные сметаны, тщательно давили сапогами помидоры, так словно не было у них в эти часы более важных дел, а сирены выли и выли, не утихая.

Москва молчала, молчали украинские власти, но киевляне, ещё не сознавая масштабов случившегося, главное уже поняли.

На этот день было назначено открытие Республиканского стадиона имени Хрущёва, так после реконструкции постановили называть Красный стадион. Готовился большой спортивный праздник, выступления гимнастов, штангистов, легкоатлетов. Вечером на новом стадионе киевское «Динамо» играло с московским ЦДКА.

Костю Щегоцкого разбудил телефонный звонок приятеля.

— Ты что, спишь, Костя? Война!

— Что за ерунда? — спросонья Щегоцкий не сразу понял, о чём речь. — Где война?

— Костя, я не шучу. На нас напали немцы.

Связь прервалась. Щегоцкий подошёл к окну. Уже рассвело. Было тихо, но эту тишину вдруг скомкали и разорвали с сухим хрустом один за другим четыре дальних взрыва. Война? Значит, матч отменят? Нужно было встретиться с Бутусовым. Тренер «Динамо» ещё не получил квартиру в Киеве и жил с семьёй в гостинице «Континенталь».

Когда Щегоцкий вышел к Золотым воротам, сирены замолчали. Вскоре дали отбой тревоги. На улицах стало тихо, необычно тихо, только дворник в скверике у фонтана гонял метлой по асфальту первые жёлтые листья каштанов и, ожидая открытия, у дверей продовольственного магазина на углу улицы Короленко привычно томилась очередь.

Щегоцкий быстро спустился по Свердлова, не глядя на сигнал светофора, перебежал наискосок Крещатик, чтобы через Пассаж выйти к «Континенталю». Возле гостиницы, откуда-то сверху, на мгновенье ему показалось — с неба, динамовский форвард услышал знакомый взволнованный баритон. Этот голос был известен всей стране, любой, кто слушал радиорепортажи с футбольных матчей, безошибочно узнал бы Вадима Синявского. Лежа на подоконнике четвёртого этажа, Синявский прямо из своего номера кричал в телефонную трубку:

— Бьют зенитки!.. Мимо. Наш истребитель с красными звёздами на крыльях проходит над фашистским бомбардировщиком марки «Юнкерс», едва не задевая его, и, кажется, заходит на повторную атаку. Воздушный бой над Киевом продолжается. Три звена немецких тяжёлых бомбардировщиков, несущих смертельный груз, рвутся к советским заводам. Красные соколы преграждают им путь, обороняют столицу Украины!.. И снова в небе видны разрывы зенитных снарядов… Я веду этот репортаж и не могу поверить своим глазам: над столицей Украины идёт воздушный бой с авиацией фашистов.

В Киеве в эти минуты было тихо и солнечно, но спортивный комментатор уверенно импровизировал, глядя в высокую синеву июньского неба.

— Да, это война, Костя, — пожал ему руку Синявский, когда Щегоцкий заглянул к нему в номер. — Только что говорил с Москвой — полной информации пока нет. Ясно, что немцы бомбили не только Киев. То же происходит сейчас в Житомире, Севастополе, Риге, Каунасе. Нас атаковали по всей границе.

Бутусов тоже сидел у телефона, сжимая в руке телефонную трубку.

— Костя, я ничего пока не знаю! — встретил он Щегоцкого. — Битый час звоню в Спорткомитет, никто ничего сказать не может. Сейчас отправлюсь к ним сам. Понятно одно: в Киеве отменить матч союзного чемпионата не могут, а в Москве решение ещё не приняли. Так что иди на стадион, собирай ребят и ждите новостей.

Новостей в эти утренние часы ждали все. На Троицкой площади собрались спортсмены киевских ДСО. Здесь было многолюдно и оживленно. Тем, кто ещё не слышал о ночной бомбежке, уже рассказали, а те, кто слышал — узнали много нового. Но радио молчало, транслировало марши — военные, спортивные, рабочие. Официальных сообщений не было. Прошел слух, что правительство выступит с заявлением в двенадцать часов. Ждали полдня. Ждали заявления Сталина.

Собравшись вместе, люди чувствовали себя уверенней. В том, что это война, сомнений не оставалось, но и мало кто сомневался, что война эта будет быстрой и победоносной — никому не позволено подло, по ночам, бомбить наши города.

В полдень радио продолжало передавать марши. Прошло ещё четверть часа, прежде чем музыка резко оборвалась, и диктор объявил выступление Молотова.

Почему Молотов? Почему не Сталин, спросил себя Щегоцкий. И это был первый вопрос из долгого ряда тех, что задал он себе, слушая выступление министра иностранных дел. Больше спрашивать было некого.

Молотов говорил, чуть запинаясь. Он читал подготовленный текст, но иногда казалось, что с трудом подбирает слова, и тогда голос наркома звучал даже растерянно. В какой-то момент Косте показалось, что тот оправдывается перед ними, рассказывая, как аккуратно выполнял Советский Союз пункты договора с Германией. Похоже, все, кто собрался в тот день у стадиона, ждали других слов и другого настроя руководства страны. Но подробный молотовский пересказ событий минувшей ночи: бомбёжка городов, пересечение границы немецкими войсками, объявление войны немецким послом с шулерской фамилией — а какой ещё может быть фамилия у посла фашистов, — убеждал, что случившееся — серьёзно и, видимо, надолго.

Теперь всё изменится, понял вдруг Костя, жизнь изменится навсегда. И от этой мысли вдруг скользнуло, словно оступилось, сердце и похолодели руки. Он с нежностью смотрел на каменеющие лица ребят, слушавших Молотова у нового республиканского стадиона. Они были готовы встать в строй немедленно, чтобы прямо отсюда, с Троицкой площади, отправиться в окопы и защищать свою страну, свой город. У них не было его опыта, ни один из них не провёл и дня в камерах Лукьяновской тюрьмы, они не знали того, что знал он, и не видели того, что он видел, об их спины не ломал стулья следователь, но сегодня этот его опыт был неважен. Все они уйдут на войну, и он уйдёт с ними вместе.

Молотов закончил выступление. Последние слова прозвучали уверенно и твёрдо, но у собравшихся в тот день перед стадионом они вызвали не воодушевление, а растерянность. Что делать дальше? Понятно, что праздник отменят, так что же теперь, возвращаться домой? Молотов об этом не говорил, и никто не мог им сказать уверенно и внятно.

На пустую трибуну, где так и не появились этим утром руководители республики, вдруг поднялся невысокий, круглоголовый спортсмен. Щегоцкий узнал Лёню Сапливенко. Лёня — человек быстрых действий, он не станет сыпать лозунгами, лишь бы покрасоваться перед толпой, и если говорит, то говорит по делу.

Сквозь плотную толпу спортсменов Костя начал проталкиваться к трибуне. Он хотел услышать Сапливенко, но тот выступал недолго, и Костя расслышал только несколько последних фраз. Сапливенко называл адреса военкоматов трёх ближайших районов — Ленинского, Печерского, Кагановичского и тут же назначал места сбора. Тем, кто, как и он, жил