Толстяк - Александер Минковский

несхожести с ними, своим пороком или, вернее, каким-то смешным уродством. Ожирение — это единственный физический порок, который имеет право вызывать у других смех, не пробуждая при этом ни сочувствия, ни жалости.

Я повернулся и медленно вышел из класса. Собственно говоря, ничего не произошло. Грозд уже не в первый раз прохаживался на мой счет. Казалось, у меня было время привыкнуть. Но тут что-то надломилось во мне, треснула какая-то пружинка, а на душу легла невыносимая тяжесть: я  н е  х о ч у  о т л и ч а т ь с я  о т  д р у г и х, н е  х о ч у  б ы т ь  с м е ш н ы м! Х в а т и т  с  м е н я, х в а т и т!

И тут же пришла мысль: а как же Май? Ему-то ведь наверняка куда хуже.

Я заглянул в седьмой «В» и вызвал его в коридор.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Нет.

— Ты как-то странно выглядишь. Опять Грозд?

— Ерунда, — вяло пробормотал я. — Надоели они мне все. Просто я уже сыт по горло их шуточками.

Май взял меня под локоть, и мы медленно двинулись по коридору. Ребята из младших классов смотрели нам вслед, давясь от хохота.

Я хотел было цыкнуть на них, но Май удержал меня, еще сильнее сжимая локоть.

— Не связывайся, — шепнул он. — Это же совсем мелюзга. Не станешь же ты бить пятиклассника! Бери с меня пример, меня это все ничуть не трогает, честное слово. Собака лает, а караван идет.

— А мне осточертел этот их лай! — не выдержал я. — Арский не отрываясь глазеет на Осецкую, но ему никто и слова не скажет. Но стоило мне…

Я умолк. Разговаривать об этом даже с другом казалось мне унизительным. Значит, Бася Осецкая не может мне нравиться, потому что я толстый? А если бы ей самой захотелось дружить со мной, что бы они тогда сказали? Грозд, например, этот злобный дурак…

Ладно! Я еще покажу им!

Я занял место во дворе у ворот и стал ждать. Вначале, сшибаясь ранцами, пробежала группа третьеклассников, потом достойно прошествовал директор в сопровождении элегантно одетого старика; потом прошла Флюковская с подружкой, какая-то девчонка с матерью, Арский, Меринг, Шир. Я стоял, скрытый кустом шиповника.

Наконец появилась Осецкая. Она шла неторопливо, в одиночестве. Руку ее оттягивал туго набитый портфель. Я незаметно вышел из-за куста и разыграл радость от «неожиданной» встречи.

— Бася! Что это ты так поздно идешь из школы?

— Ус сегодня гонял меня по словацкому. — Она улыбнулась, прищурившись. — Но в конце концов поставил четверку. Да, Мацек, спасибо тебе большое. Ты просто спас меня!

— Мелочи, — великодушно пробормотал я. — Ты домой? Я могу немножко проводить тебя.

Она как-то странно посмотрела на меня, будто колеблясь. Но потом все же кивнула головой. Я взял у нее портфель, и мы вместе вышли на улицу. Длинный ряд деревьев, тянущийся вдоль тротуара, был покрыт золотом листьев. Осеннее солнце грело еще здорово. Мне сразу же стало жарко, и я расстегнул куртку.

— Надеюсь, ты не придаешь значения этой глупой болтовне Грозда, — вполголоса заметил я.

— Какой болтовне?

Прикидывается. Ведь не могла же она не слышать.

— Ты молодец, — сказал я, не глядя на Басю. — Если у тебя трудности с математикой, не огорчайся. Я всегда помогу тебе, если хочешь.

— Спасибо, Мацек, ты уже и так помог мне.

— Я говорю о другой помощи, — попытался я объяснить. — Шпаргалки — это крайнее средство, и я не люблю их. Если хочешь, я помогу тебе с математикой, объясню, что не понятно, и тогда ты сама будешь легко справляться. Задачки не такие трудные, нужно лишь правильно понять условия.

Она улыбнулась своей загадочной улыбкой.

— Не думаю. Я ужасная тупица в математике. Отец уже и репетитора нанимал, но ничего не получилось.

— Я тебе всю объясню, — убежденно заявил я. — Хочешь? Ручаюсь головой, что через месяц ты будешь решать не хуже Арского.

— Ты шутишь. Это невозможно. Хотя… — Она не договорила.

— Давай попробуем, — попросил я. — Я зайду к тебе, и мы вместе приготовим уроки.

Сердце валило молотом. Я никак не мог понять, что со мной происходит. Бася как ни в чем не бывало продолжала идти легкой танцующей походкой. Ветер играл ее светлыми волосами, сбрасывая на глаза отдельные прядки. Темно-синие глаза ее казались мне осколками неба.

— Это очень мило с твоей стороны, — сказала она.

— Значит, согласна?

— Ты и представить не можешь, как я сожалею… — Она снова отвела падающую на глаза прядь. — Дело в том, что отец решил теперь сам заняться мною. Он архитектор и отлично знает математику.

Я шел молча. Больше всего мне хотелось сразу же убежать, но оставить ее прямо посреди улицы было как-то неловко. Поэтому я ждал ближайшего перекрестка, чтобы распрощаться.

— Ты сердишься?

— Ну вот еще… — пробормотал я. — С чего бы это…

— Ты мне очень нравишься, — сказала Осецкая. — Они все свиньи, а вернее, просто глупые сопляки. Надеюсь, тебя не огорчают их дурацкие выходки?

Она пошла тише.

Я тоже замедлил шаг.

— Да нет, огорчают, — тихо признался я. — И совсем не потому, что они так говорят, а потому, что вокруг нет никого, кто был бы мне союзником. Понимаешь? Ни на кого я не могу рассчитывать, у меня нет… друга.

Мне показалось, что она вздрогнула и чуть ускорила шаг.

— Понимаю. Еще бы, — быстро сказала она, — я все прекрасно понимаю. Ну, пока, Мацек, я здесь живу.

Она остановилась и протянула мне руку. Из двора выглянуло несколько мальчишек, младше меня, вымазанных известью и какой-то зеленой краской.

— Смотрите, ребята! — заорал один из них, рыжий, в перемазанных коротких штанах. — Баська с толстым! Глядите, какой жирный!

— Да он потолще кабанчика пани Марцинковской!

— Эй, Жирный, почем фунт сала?

Бася покраснела и плотно сжала губы. Я вырвал руку, которую она еще не успела выпустить, пробормотал что-то и бросился бежать. Как бы мне хотелось удалиться медленно и с достоинством, но я не смог справиться с собой — мчался не оглядываясь, задыхаясь от бешенства и стыда.

— Держи Толстого!