Прощание - Паскаль Кивижер

возродиться.

Вскоре, однако, оптимизм выветрился вместе с опьянением от эссенций. И в его трезвую голову сразу вернулись заботы. Это, конечно, и Жакар с Викторией, но помимо них – лихорадка Лисандра. Тибо не любил заходить в больницу – там было слишком чисто. Ему не нравились расставленные ровными рядками койки, инструменты под стеклом, неяркий свет, в котором не видно подкроватных уток, и воспоминания о лежащем на носилках Блезе: его белой коже и красной крови. И все же поздним вечером он зашел туда проведать Лисандра, который уже спал, постанывая во сне.

Лукас сражался с его лихорадкой, не зная точной ее причины, и приготовился провести ночь в больнице, несмотря на возражения Сильвена Удачи, его слуги. Он принял от него только принесенное им стеганое одеяло и миску супа. И предвкушал долгие ночные часы у изголовья Лисандровой койки с трактатом о ленточных червях на коленях. Единственное имевшееся у него оружие – небольшая шкатулка, напоминавшая сундучок парфюмера, в которой он хранил «чудодейственные яды» – вещества, которые, в зависимости от дозы, могут как исцелять, так и убивать. Они были до того сильные, что Плутиш с Фуфелье обычно прятали их в шкафу за простынями. Для Лисандра Лукас взял белладонну, тщательно пересчитав дозу на его вес пушинки.

Увидев короля, доктор буквально подскочил со своего места. Книга слетела с коленей, он подхватил ее на лету и посчитал нужным соврать:

– Простая инфекция, сир.

Тибо слишком хорошо знал Лукаса: ямочки на щеках исчезли. Король счел его ложь проявлением заботы, долгое время стоял молча и вышел из больницы с тяжелым сердцем. Все, чего он желал для Лисандра, – это немножко счастья. Однако с самого их прибытия в Краеугольный Камень все как будто идет против него. Чтобы развеяться, Тибо широким шагом вышел в сад; Овид, чувствуя его смятение, держался сзади, на расстоянии.

Проходя на очередном круге под окнами больницы, они услышали, как шуршат о стену ветки рододендрона, и увидели, что к окошку тянется чья-то тень. Кого-то интересовали страдания Лисандра. Кого-то очень знакомого. И Тибо, будучи не в духе, сделал то, чего дал себе зарок никогда не делать. Ни при каких обстоятельствах. Он поднял с земли камень, бросил его и пошел дальше.

Камень попал Батисту в спину, и он повалился на куст, окончательно его раздавив. Путаясь в ветках, Батист изогнулся, чтобы взглянуть, кто в него кинул. На него смотрел свысока одноглазый стражник. Кто-то второй спокойно удалялся, сунув руки в карманы, и его лохматая шевелюра белела в ночи.

Король? Неужели?

Лисандр заплатит за этот камень.

19

Наутро Лукас проснулся на стуле – позвонки всмятку, книга открыта на удивительно противном рисунке ленточного червя. В ту же секунду открыл глаза и Лисандр: лихорадка спала. Значит, простая инфекция. Может, ложь врача возымела чудесный эффект? С каждым днем Лукас все больше убеждался, что для человеческого тела нет ничего невозможного.

Однако был среди его пациентов один, с кем больше не случалось чудес: Блез де Френель. Чудом воскреснув после нападения Стикса, он, казалось, угасал теперь добровольно. Слабел день ото дня, однако от лекарств отказывался. Грипп, который уложил Мадлен в постель, перерос у Блеза в пневмонию. Он стал очень уязвимым, потому что не двигался, не дышал свежим воздухом и почти не ел. Лукас прекрасно знал, что смерть дается нам вместе с жизнью и что врачебное ремесло состоит еще и в том, чтобы дать уйти тем, кому пришла пора. Но он еще не потерял ни одного пациента, и вся учеба никак его к этому не готовила.

Хочет Блез жить или нет? Требовался ответ – и дать его мог только сам Блез – однако Лукас всячески оттягивал момент истины. Поскольку Лисандр, похоже, поправился, Лукас для начала спросил его мнения. Мальчик, еще помятый после адской ночи, уткнулся в подушку и пробурчал:

– Спроси у него сам, доктор. Ты знаешь как. Моргнет один раз – да, два раза – нет. Можно я еще здесь побуду? А то такое чувство, что еще год бы продрых, а то и…

Он уснул, не успев договорить. Лукас умылся дистиллированной водой, прополоскал горло одним из своих снадобий (экстрактом мяты) и вышел без чемоданчика.

Блез, как всегда, лежал в своей постели: рот широко открыт, по подбородку стекает слюна. Лицо осунулось, проступили синие тени, на лбу блестели бусинки пота, а волосы выпадали клоками. Лиловые шрамы пересекали горло как сеть дорог на карте. Прозрачные уши напоминали крылья белых бабочек, а согнутые в запястьях руки – пугливых зверьков. Если он продолжит так таять, нечего будет и предавать земле. Однако он спокойно встретил врача, пришедшего без стетоскопа и микстур – лишь с неуверенной улыбкой.

Лукас положил ладонь на неподвижную руку. И выждал еще несколько секунд, прежде чем произнести так долго теснившиеся внутри слова:

– Я, может, спрошу резко, господин де Френель, – начал он наконец, – но мне нужно знать… Поскольку вы можете ответить только «да» или «нет», ходить вокруг да около не получится.

Блезу показалось, что именно это Лукас и делает.

– Шансы выжить у вас довольно скудные. Вы это знаете?

Блез моргнул один раз. Он знал.

– Однако они существуют, если вы позволите мне вас лечить.

Лукас помолчал. Следующий вопрос, как ему виделось, шел вразрез со всей историей врачебного дела.

– Вы хотите, чтобы я вас лечил?

Блез моргнул два раза. Лукас сжал его руку – все равно что сухую ветку. Что-то застряло у него в горле. Не желая принимать ответ, он переформулировал вопрос:

– Вы не хотите, чтобы я вас лечил?

Блез закрыл глаза. Он знал то, что было другим неведомо и что он не мог передать им по буквам. Дни, проведенные в коме, подарили ему прообраз того, что ждет по ту сторону: бескрайний простор, простая истина, теплый свет. Здесь же, напротив, он был лишь безвольным свидетелем всех бед королевства, балластом, бременем. Он получил отсрочку после нападения пса; теперь же срок ее истекал. Его время пришло. Он рассчитывал умереть скоро, и умереть в ясном уме. Когда он открыл глаза, роли поменялись: в смерти он разбирался лучше врача.

Лукас обвел взглядом потолок, пол, простыни и только тогда смирился. Оставалось лишь объяснить все королю.

Следующие десять дней за окном было серо и угрюмо. Поля размокали от мороси. Дороги обрамляла серебряная кромка: длинные лужи, отражавшие тучи и только тучи. Начались заморозки, и ночью дождь превращался в наледь. С утра дворец просыпался весь в ледяной корке, а башни, купола, каминные трубы и драконьи