Под властью пугала - Мичо Каламата

Господин Рефат рассказывал громко, чтобы было слышно всем.

– Ну и что говорили туристы?

– Много хорошего. «Какая прекрасная страна!» Знаешь, что мне один из них сказал? «Честно говоря, я думал, Албания в очень тяжелом положении, а вы, оказывается, процветаете, заметно ушли вперед». Я ему рассказал, какой отсталой была Албания во времена Турции, а нынче король Зогу ведет нас вперед к цивилизации. У нас хорошо организованная жандармерия, современная армия с казармами, институт «Мать-королева», то, другое – все ему перечислил. Он удивился. «О! – говорит. – Так вы просто не умеете себя рекламировать!» И прямо в точку попал. Не умеем мы, господин Керим, ох, не умеем мы себя подать. Нынче ведь такие крупные государства, как Италия или Германия например, только на рекламе и держатся. Они своей пропагандой весь мир убедили, что народ у них сплочен и нация едина.

– Вы правы, господин Рефат. С пропагандой у нас плохо… Ведь имея то, чего мы добились под руководством его высокого величества, мы весь мир могли бы удивить!

– Именно. Вот я встретил позавчера премьер-министра, так и сказал ему…

– Извините, мне надо уйти по делу, – перебил его собеседник.

– Да погодите чуть-чуть, дайте рассказать, о чем мы говорили с премьером.

– Нет, нет, тороплюсь! До свидания!

Обиженный господин Рефат остался в одиночестве. Господин Керим в дверях столкнулся с молодым человеком, как раз входившим в кофейню. Тот на шаг отступил, освободив ему путь, а войдя, направился прямо к своим товарищам.

– А вот и Джемаль, – сказал Хаки.

– Извините, друзья! Я немного опоздал, – проговорил он, садясь за столик.

– Едем?

– Машина придет к муниципалитету.

– Не опоздает?

– Самое большее на час.

– Кофе выпьешь?

– Не хочу. А что за господин вышел сейчас отсюда?

– Не знаешь его?

– Нет.

– Запомни.

– Зачем?

– Это шпик.

Господин Рефат, помахивая тростью, тоже вышел из кофейни.

– Ищейка, – сказал Хамди. – Целыми днями рыщет по кафе да по улицам, подслушивает, кто что говорит. Этим и живет.

– Подлое занятие! – громко сказал Петро.

– И не говори, – поддержал Джемаль. – По-моему, нет гнуснее людей, чем шпики. У таких ни чести, ни совести, ни отечества. Они и близких своих выследят и продадут. Откуда они берут информацию – у своих друзей, родных, которые им доверяют, выкладывают все без утайки, а они этим пользуются. А наши шпики вообще самые подлые, они ведь кому только не служили: Турции, Австрии, Италии.

– И дальше готовы кому хочешь служить, – добавил Хаки.

– А когда им ничего не удается пронюхать, выдумывают, – сказал Петро.

– Ахмет Зогу и не думает о том, что надо как-то охранять государственные тайны, – сказал Хаки. – Да что говорить! Он всю оборону страны отдал в руки иностранцам. А своих агентов использует как ищеек, поручая им выслеживать противников режима.

– Правильно сделали французы: взяли и расстреляли своих шпиков в Корче, – сказал Петро.

– Правда? Я об этом не слыхал.

– Да. Перед уходом французских войск из Корчи собрали всех шпиков по списку, устроили им хороший ужин, а на следующий день всех расстреляли.

– Не сделай они этого, – заметил Хамди, – шпики стали бы служить тем, кто пришел после французов, и выдали бы все секреты французской разведки.

– Таково их ремесло, – сказал Джемаль. – Их используют, пока нужны, выжмут, как лимон, и бросят.

– Виктор Гюго заставил Жавера покончить с собой, – вспомнил Хаки.

– Виктор Гюго был романтик, – сказал Джемаль. – Самоубийство – лучший исход для шпика, кроме того, если шпик кончает с собой, значит, не до конца еще потерял совесть и человеческое достоинство.

– Смотрите, смотрите! – закричал уста Хаджи из-за стойки. – Господин Тефик опять принялся за свою забаву!

Все посмотрели на улицу.

Молотки медников умолкли, и стало совсем тихо. Два-три раза прогремел молот в кузнице и тоже смолк.

– Что там происходит? – спросил Хаки.

– Господин Тефик привязал за ниточку золотой франк и положил посреди дороги. Он каждый день так забавляется, – пояснил уста Хаджи, выходя на порог, чтобы лучше было видно.

Ремесленники в своих лавках делали вид, будто заняты работой, а на самом деле украдкой поглядывали за прилично одетым господином, который приближался к тому месту, где лежал франк. Господин Тефик, торговец мануфактурой, в одной руке держал конец нитки, а другой будто бы выводил что-то в большой амбарной книге, не отрывая глаз от прохожего.

Но прохожий не заметил франк и прошествовал мимо.

Как только он миновал «приманку», дружно застучали молотки медников, загремел молот в кузнице, все спешили наверстать упущенное время.

– Не заметил, – заключил уста Хаджи, возвращаясь за стойку.

– Забавляются! – презрительно проговорил Петро. – Морочат людей.

– А что им еще делать-то? Работы все одно мало! – сказал Хамди.

– Застой кругом, – добавил Хаки.

Джемаль посмотрел на часы.

– Ну что, Скэндер, пошли?

– Пойдем.

Молотки вдруг снова умолкли.

– Не шевелитесь! – крикнул уста Хаджи.

К тому месту, где лежал привязанный франк, подходил ходжа. Он шел, в задумчивости перебирая четки. Судя по старому балахону, ходжа был из деревни.

– Кажется, заметил, – воскликнул уста Хаджи.

Ходжа в самом деле увидел франк, резко остановился, но не бросился тут же его поднимать. Он сначала огляделся вокруг, не смотрит ли кто на него: господин Тефик что-то писал в амбарной книге, кузнец копался в груде железного лома, его ученик, чумазый до черноты мальчишка, дул в кузнечный мех, уставившись в потолок, медник обтирал тряпкой готовую посудину.

Ходжа уронил на землю четки и присел, чтобы вместе с ними незаметно поднять и франк, но, как ни странно, франка на месте не оказалось. Ходжа поднял четки и увидел, что монета лежит немного поодаль. Он снова посмотрел вокруг и, не глядя на франк, протянул руку, но рука ничего не нащупала – монета передвинулась еще на два шага. Он на четвереньках приблизился к ней, но она подпрыгнула у него перед носом и свалилась в открытый водосточный люк. Увидев, что франк поблескивает на дне, ходжа протянул руку, однако не достал – опустился на колени, сунул руку поглубже и вроде бы дотронулся кончиками пальцев, но опять ничего не вышло. Тогда ходжа лег на мостовую и стал шарить рукой в люке; чалма у него свалилась, обнажив лысину. Ну, еще немного. Но как раз в тот момент, когда ему показалось, что он нащупал монету и надо было только зажать ее в ладони, она вдруг выскочила из пальцев и подпрыгнула вверх, все выше и выше, и вот уже повисла у него перед глазами. Ходжа, раскрыв от удивления рот, приподнялся, двигаясь в едином ритме со странным франком, попытался встать, но уткнулся вдруг бородой в чьи-то черные шаровары, над которыми нависал круглый, как бочонок, живот. Франк исчез в руке торговца, насмешливо глядящего на ходжу.

– Что это ты ищешь, ходжа-эфенди?

– Э-э-э…

Это протяжное «э-э-э», выражавшее то ли вопрос, то ли удивление, а может, то и другое вместе, послужило сигналом к взрыву громового смеха. Хохотали мастера-медники, хохотал кузнец, захлебывался смехом его ученик, смеялись оказавшиеся поблизости прохожие, безудержно смеялся в своей кофейне уста Хаджи, вытирая глаза переброшенным через плечо полотенцем.

– Ну и провел же он его! Ну и провел! – сквозь смех повторял уста Хаджи.

Ходжа выпрямился и поспешно зашагал прочь, ругаясь сквозь зубы.

– Будьте вы все прокляты!

– Чалму, ходжа-эфенди, чалму забыли! – кричал ученик кузнеца.

Ходжа выхватил у него чалму и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы поскорее уйти от этого проклятого места.

– Пошли, – сказал Джемаль.

– Пойдем.

Они поднялись. Скэндер взял свой чемодан и попрощался с уста Хаджи.

– Счастливого пути и возвращайтесь в добром здравии! – сердечно напутствовал уста Хаджи.

IX

В деревне Роде, у болота, дни катились один за другим, однообразные и незаметные. Зима в тот год подтвердила справедливость крестьянских поговорок. Недаром говорится: гнилая зима как нищета на старости лет – зима и солому ест, зима и камни ест.

В те времена зимы поедали в Албании людей.

Кози с детьми перезимовал в том году с великим трудом, обнищал вконец; пришлось съесть даже семена, приготовленные к весеннему севу. Хорошо еще Лёни умел ставить капканы. Дождь ли, буря ли, он отправлялся в ночь из дому, пробирался по кочкам в глубь болота и расставлял капканы на диких уток и гусей. Многие из их деревни кормились таким способом. Еле-еле пережили крестьяне долгую зиму и немного приободрились лишь весной, когда потеплело, набухли почки и закудахтали куры.

В эту пору и начинаются происшествия, не очень значительные, но все же такие, которые нарушают монотонное течение дней. Не будь их, многим на старости лет и вспомнить было бы нечего.