Очаровательная блудница - Сергей Алексеев

Женя даже не дрогнула, медленно отняла руку и внезапно глянула с той неприкрытой завлекающей полуулыбкой, которая уже бесила Рассохина.

— Подглядывать и подслушивать нехорошо! — и кокетливо погрозила пальчиком. — Даже если вы — начальник.

— Да я и не подглядывал! — неожиданно миролюбиво воскликнул тот и воззрился на отроковицу с интересом. — Придется вам, сударыня, поскучать в одиночестве. Некоторое время…

— Это почему?

— Отрока вашего забираю!

— Я боюсь одна! Говорят, здесь живут погорельцы.

— Навещу вас, — пообещал тот. — Но могу и охрану выставить!

— Нет, лучше вы навестите! — призывно засмеялась она.

— Рассоха, у тебя лоток с собой? — Гузь, завернув полу куртки, утер вспотевшее лицо.

Эта фамильярность Гузя говорила о том, что ему сейчас что-то срочно потребовалось от Стаса.

— С собой, — обронил он, сдерживая гнев.

— Тогда выручай! Бери и пошли со мной.

— Куда?

— Золото мыть!

— У вас драга[23] работает, — умышленно односложно, без всякого выражения проговорил он. — А я уволен.

Гусь захлопал крыльями и загоготал:

— Рассоха, будь человеком! Ну, я погорячился… Начальство летит! А вы… а ты тут как на пляже. Обнажились и загораете! Я с вертолета видел!.. Хочешь, так еще сто лет работай! Я же тебя не гнал… В общем, хватай лоток и вперед, на мины. Промывку запустить не могут эти охламоны! Все нас торопили, а сами!.. Будем картину изображать, для телевидения. Лотками намоем и на коврики насыплем. А то хотели уж бронзы напилить и опилок насыпать. Надо же сделать вид!.. Ну, а что иначе? Второй раз первый секретарь обкома не полетит и корреспондентов не привезет. Знаешь, сколько сил было приложено, чтоб его заманить? Короче, у нас в запасе три часа! А твоя уважаемая… наша уважаемая практикантка пока… будет поддерживать огонь. Чтоб не погас, как и положено…

Последние слова были с намеком, но у Рассохина шевельнулась в груди предательская надежда, напрочь затмившая интуицию и предчувствие. Он ничего Гузю и ответить не успел, а как-то враз все ему простил, даже легкое заигрывание с отроковицей.

— Иди, — подвигла Женя, глядя преданно. — И возвращайся скорее.

Он прочитывал в ее словах совсем другое и воспринимал ее зовущее обещание как естественное, ожидаемое, неотвратимое и одновременно щемящее и грустное, ибо грядущая ночь должна была стать прощальной. Но если он пойдет, то Гузь, конечно же, выбросит заявление и оставит в отряде.

— Иди, Стас, — подстегнула его надежды отроковица. — Я никого не боюсь, это шутка…

— Заводи мотор! — Гусь вразвалку двинул к лодке. — С утра набегался — ноги отваливаются…

Рассохин подождал, когда он удалится, склонился к уху практикантки и прошептал:

— Не нужно строить начальству глазки.

Она все понимала, но тут же вывернулась:

— Это я его умышленно! Люблю заводить таких жлобов! А ты что подумал?..

— Мне это не нравится!

— Я ради тебя, — зашептала Женя. — Ты ведь не хочешь уезжать, правда? И мучаешься…

— И ради меня не надо!

— Послушай, милый! — громко и вызывающе засмеялась она. — Ты что, муж мне?.. Какой ревнивец! Ну точно как Виталий!

— Какой еще Виталий?

— Мой супруг! Между прочим, я замужем.

Еще секунда, и все бы кончилось. Рассохин уже чуял накатывающую волну гнева, но отроковица вдруг приподнялась на цыпочки, поцеловала в губы и шепнула:

— Жду тебя, мой Отелло… Беги!

Стас прихватил полевую сумку, лоток и побежал заводить мотор.

На участке нервозная обстановка только раскалялась. Закрашенная теперь красным надпись на драге проступила еще раз, но теперь как негатив: то есть на красном фоне объемно выступали бело-розоватые буквы — «Рассоха», но их уже никто не пытался скрыть. Дежурная смена летала по драге, как рой встревоженных ос, пыталась отладить промывку, а отдыхающая, вооружившись алюминиевыми и фаянсовыми тарелками, мыла золото, стоя по колено в реке. Лотков оказалось всего два, впрочем, как и тех старателей, кто владел этим инструментом мастерски и мог действительно спасти положение. Однако после трех минут в ледяной воде руки немели до полного бесчувствия, поэтому прямо у воды распалили костер, а начальник драги, несмотря на сухой закон, достал неприкосновенный запас спирта. Гузь сидел на радиостанции и отслеживал ситуацию с вылетом начальства из Усть-Карагача, где оно сейчас попутно инспектировало деревообработку. Кок на буксире готовился к приезду гостей, варил уху из запретной нельмы, жарил ее на сковородах, как холодную закуску, и пек возле открытого огня на ивовых прутьях — это горячее рыбацкое блюдо на Карагаче называлось чапса. А поскольку было неизвестно, когда представители власти и журналисты улетят назад, то прямо на вскрытом участке, отглаженном бульдозерами, готовили экзотический ночлег: стелили пихтовую лапку, ставили палатки, чтоб гости могли поспать прямо на россыпи, то есть на золоте, сколачивали столы и запасали дрова для костра.

По команде Гузя всем старателям следовало немедля сдать шлих,[24] спрятать промывочный инструмент и исчезнуть с глаз.

Между тем срок, означенный им, прошел, солнце падало к горизонту, но вместо отбоя начальник партии заявил, что есть еще час, дескать, чем больше намоете, тем будет убедительнее представление нового месторождения и торжественней торжество по поводу сдачи его в эксплуатацию. Из своих запасов налил околевшим старателям по стопке водки и даже угостил чапсой, которая, видимо, случайно попадала в огонь, слегка подгорела и затрусилась пеплом. Рассохин принципиально не пил и не ел, поскольку от последних слов Жени, много раз прокрученных в голове и наконец-то до конца прочувствованных, не мерз в ледяной воде, не испытывал голода и давно бы сбежал с принудработ, но опасался, что Гузь пойдет его разыскивать и опять помешает.

А тот словно чуял его настроение и даже подбодрить пытался.

— Гляди, Рассоха, — ткнул пальцем в драгу. — Увековечил ты свое имя! Закрасить невозможно. А это как называется?.. Вот, Бог правду видит!

Ручная промывка, в общем-то, шла неплохо, нашли даже несколько мелких, со спичечную головку, самородков, и начальник партии воспрял — было уже чем втереть очки и показать товар лицом.

Потом Рассохин сотни раз вспоминал свое тогдашнее состояние, восстанавливал в памяти самые незначительные детали своих ощущений, внезапных мыслей и желаний, но не мог отыскать даже намека на предчувствие беды. А ведь раньше оно было, это предчувствие, что беды, что радости — однозначно, и много раз выручало, позволяя упредить несчастье или, наоборот, двигаться к удаче.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});