Обручённая - Вальтер Скотт

Нечто подобное ощущала и сама невеста; порою ей казалось, что присутствие юного Дамиана, близкого ей по возрасту, могло бы несколько скрасить ей общество его почтенного дяди; но Дамиан не появлялся; из слов коннетабля она могла заключить, что дядя и племянник, во всяком случае, на время, как бы поменялись ролями. Старший де Лэси хотя и жил, согласно своему обету, в шатре у ворот Глостера, но редко облачался в доспехи; свой потертый замшевый камзол он сменил на дорогие одежды из узорчатого шелка и, насколько помнили его современники, в преклонные годы одевался более щегольски, чем в юности. Племянник его, напротив, почти все время находился в Валлийской Марке, улаживая мирным, а то и военным путем различные беспорядки, постоянно там происходившие. Эвелина с удивлением услышала, что дядя лишь с трудом убедил его присутствовать на церемонии обручения. Эта церемония, которая, смотря по обстоятельствам, на более или менее долгий срок предшествовала венчанию, совершалась обычно с торжественностью, соответствующей общественному положению жениха и невесты.

Коннетабль с сожалением добавил, что Дамиан слишком мало дает себе отдыха и сна, что это вредит его здоровью, и что ученый еврей-лекарь посоветовал сменить климат на более теплый и восстановить таким образом силы молодого человека.

Эвелина выслушала это с большим сожалением, ибо помнила Дамиана как доброго вестника, который первым доставил ей известие о снятии осады замка валлийцами; и хотя встретились они тогда в печальные дни, воспоминания о нем были приятны — настолько скромно было его поведение и утешительно его сочувствие. Ей захотелось увидеть его, чтобы самой судить о природе его недомогания, ибо, подобно другим девицам того времени, она обладала некоторыми сведениями о врачевании; а отец Альдрованд, сам не из последних в этом искусстве, научил ее извлекать целительные соки растений и трав, собранных при благоприятном расположении планет. Она надеялась, что ее познания, как ни были они скромны, могут принести пользу тому, кто был ее другом и избавителем и должен был стать близким родственником.

Вот отчего она обрадовалась, хотя и несколько смутилась (вероятно, при мысли, что возьмется давать медицинские советы столь молодому пациенту), когда однажды вечером, пока обитательницы монастыря обсуждали какие-то дела своего капитула, Джиллиан сообщила, что с ней желал бы говорить родственник коннетабля. Она опустила на лицо вуаль, которую носила, соблюдая монастырские правила, и поспешила спуститься в приемную, приказав Джиллиан сопровождать ее, что та, впрочем, не торопилась исполнить.

Войдя в приемную, она нашла там человека, которого никогда прежде не видела; преклонив колено и взяв край ее вуали, он поцеловал его с величайшей почтительностью. Удивленная и встревоженная, она отступила, хотя в незнакомце не было ничего, что могло бы вызвать опасения. Это был человек лет тридцати на вид, высокого роста и с благородной осанкой, хотя несколько истощенный, и лицом, на котором болезни, а быть может излишества, оставили следы, каких не мог еще оставить возраст. Он держал себя с немного даже избыточной почтительностью. Заметив удивление Эвелины, он сказал гордо и с некоторым волнением:

— Боюсь, что я ошибся и мой приход является нежеланным.

— Встаньте, сэр, — промолвила Эвелина, — и позвольте узнать ваше имя и цель вашего прихода. Мне сказали, что меня спрашивает родственник коннетабля Честерского.

— И вы, конечно, ожидали увидеть юнца по имени Дамиан, — ответил незнакомец, — но ваш брак, о котором уже говорит вся Англия, породнит вас и с другими родственниками мужа, кроме этого юноши, в том числе и с несчастным Рэндалем де Лэси. Быть может, — продолжал пришедший, — вам еще не приходилось слышать это имя из уст его более счастливого родственника, более счастливого во всем, всего же более в предстоящем ему браке.

Комплимент сопровождался низким поклоном. Смущенная Эвелина не знала, как отвечать на все эти любезности. Она вспомнила, что коннетабль, говоря о своей родне, упоминал имя Рэндаля, но можно было понять, что доброго согласия между ними не было. Поэтому она ответила ему лишь немногими словами и поблагодарила за посещение, надеясь, что после этого он удалится; но уходить он не намеревался.

— Судя по холодности, с какой принимает меня леди Эвелина Беренжер, я вижу, что мой родственник (если он вообще счел меня достойным упоминания) говорил обо мне нелестно, чтобы не сказать больше. А между тем имя мое некогда значило и при дворе, и на поле битвы не меньше, чем имя коннетабля; и ничто более позорное, чем бедность — хотя именно ее часто считают за величайший позор, — не помешало бы мне и теперь занять почетное место. Прегрешения моей юности были многочисленны, но я расплатился за них потерей состояния и положения в обществе; и мой счастливый родственник мог бы мне помочь, если бы пожелал. О нет, не кошельком! Как я ни беден, я не хотел бы жить милостыней, и притом неохотно подаваемой бывшим другом, отдалившимся от меня. Нет, его помощь не ввела бы его в расходы; только на такую я и надеюсь.

— Об этом, — сказала Эвелина, — может судить только сам милорд коннетабль. Я не имею, во всяком случае еще не имею, права вмешиваться в его семейные дела; а если когда-нибудь буду иметь такое право, то пользоваться им стану осмотрительно.

— Мудрый ответ! — усмехнулся Рэндаль. — Но я прошу лишь об одном: передать моему родственнику просьбу, которую самому мне трудно изложить с должным смирением. Ростовщики, которые пожирают остатки моих средств, грозят мне тюрьмой; такую угрозу они едва ли решились бы произнести, а тем более исполнить, если бы я не был лишен поддержки главы нашего рода и не казался им скорее безродным бродягой, чем потомком могущественного рода де Лэси.

— Это прискорбно, — сказала Эвелина, — но я не вижу, чем могла бы вам помочь.

— Могли бы, и очень легко, — ответил Рэндаль де Лэси. — Я слышал, что день вашего обручения назначен, и вы имеете право пригласить кого пожелаете на эту торжественную церемонию, да благословят ее святые! Для всех, кроме меня, присутствие или отсутствие на ней всего лишь формальность, а для меня это вопрос жизни или смерти. В моих нынешних обстоятельствах исключение из числа приглашенных на семейное торжество означало бы, что я навсегда отлучен от семьи де Лэси; тогда как малейший знак признания со стороны моего могущественного родственника мог бы сдержать стаю алчных псов, которые безжалостно меня осаждают, ибо псы эти трусливы. Но зачем отнимаю я ваше время, рассказывая все это? Прощайте, леди, будьте счастливы и не думайте обо мне еще хуже, чем прежде, если я прервал счастливое течение ваших мыслей повествованием о своих бедах.

— Постойте, сэр, — остановила его Эвелина, тронутая тоном и манерами благородного просителя. — Вам не придется говорить, что вы поведали о своих бедствиях Эвелине Беренжер и не получили от нее всей помощи, какая в ее силах. Я передам вашу просьбу коннетаблю Честерскому.

— Вы должны сделать больше, если действительно хотите мне помочь, — сказал Рэндаль де Лэси. — Эту просьбу вам следует изложить от своего имени. Вы не знаете, — продолжал он, пристально и выразительно глядя на нее, — как трудно заставить кого-либо из рода де Лэси изменить однажды принятое решение. Через год вы лучше узнаете непреклонность наших решений. Но сейчас кто будет в силах противиться вашему желанию, если вам угодно его высказать?

— Все, чего способны достичь мое доброе слово и добрые пожелания, будет сделано, — ответила Эвелина. — Но вы должны помнить, что успех или неудача будут все же зависеть от самого коннетабля.

Рэндаль де Лэси удалился, выказав то же глубокое почтение, что и при встрече; но тогда он приложился к краю одежды Эвелины; теперь он столь же благоговейно притронулся губами к ее руке. Эвелина проводила его со смешанными чувствами, из которых всего сильнее было сострадание; хотя в его жалобах на недоброе отношение к нему коннетабля было нечто неприятное, а признания в прегрешениях звучали скорее гордо, чем покаянно.

Встретившись после этого с коннетаблем, Эвелина рассказала ему о появлении Рэндаля и о его просьбе; внимательно глядя на него, она заметила, что при первом упоминании имени этого родственника на лице коннетабля мелькнул гнев. Однако он тут же подавил его и, опустив глаза, выслушал подробный рассказ Эвелины и ее просьбу пригласить Рэндаля на их обручение.

На мгновение коннетабль задумался, точно искал способ отклонить просьбу. Наконец он сказал:

— Вы не знаете, за кого просите, иначе, вероятно, не стали бы этого делать. Неведомо вам и все значение вашей просьбы, а мой хитрый родственник понимает это отлично. Оказывая ему знак внимания, о котором он просит, я в глазах общества еще раз — уже в третий раз — принимаю участие в его делах и тем даю ему возможность вернуть себе утраченное положение и исправить свои многочисленные проступки.