Обручённая - Вальтер Скотт

— А она, ваша бабушка, выполнила ли этот обряд? — спросила Роза. — Да простит мне святой Дунстан, но мне кажется, что человек вступает при этом в слишком близкие сношения с созданием неведомой и очень сомнительной природы.

— Именно так думал и мой дед. После свадьбы он не позволил бабушке ни разу побывать в Болдрингеме; отсюда и пошли нелады между ним и его сыном, с одной стороны, и родом Болдрингем — с другой. Свои несчастья, особенно смерть нескольких наследников мужского пола, случившиеся в то время, они приписывали именно пренебрежению моей бабушки к обязательному обряду в честь «баргейста» с окровавленной рукой.

— Да как же могли вы, милая госпожа, — сказала Роза, — принять приглашение леди Эрменгарды, зная, что в ее доме совершается этот мерзкий обряд?

— Едва ли я сумею ответить на твой вопрос, — призналась Эвелина. — Я боялась, что отец мой потому был убит самым презренным из своих врагов (это напророчила ему моя тетка), что однажды обрядом пренебрегли; но вместе с тем я надеялась, что, видя мой ужас перед этим обрядом, меня не станут к нему принуждать из человеколюбия. Ты видела, как моя жестокосердная родственница ухватилась за эту возможность; а мне, раз я ношу имя Беренжеров и надеюсь, что ношу достойно, было невозможно ускользнуть из сети, в которую сама попала.

— Ну, а меня, — сказала Роза, — никакое почтение к имени или рангу не заставило бы остаться там, где даже не появление призрака, а одно лишь ожидание этого могло лишить рассудка, и это было бы мне наказанием за самонадеянность. Но скажите же, ради Бога, что вы увидели во время этой ужасной встречи?

— Я спрашиваю себя, — продолжала Эвелина, прижав руку ко лбу, — как могла я, видя то, что увидела, сохранить власть над своим рассудком? Я прочла положенные молитвы за убийцу и за его жертву, села на постланную мне постель и сняла с себя лишнюю одежду, которая могла помешать моему отдыху; словом, преодолела первое чувство страха, охватившее меня при входе в таинственный покой. Я надеялась, что сон мой будет так же спокоен, как чисты были мои помыслы. Но я была жестоко разочарована. Не знаю, долго ли я спала, прежде чем на грудь мою легла тяжесть, которая, казалось, не даст мне крикнуть, остановит биение моего сердца и дыхание. Подняв глаза, чтобы увидеть, кто душит меня, я разглядела возле своей постели, но словно в тумане, высокую, выше человеческого роста, фигуру женщины. Лицо ее, хотя величественное и прекрасное, выражало злобное и мстительное торжество. Простирая надо мной руку с кровавыми следами учиненного над нею насилия, она перекрестила меня, но так, точно обрекала на гибель, и замогильным голосом произнесла следующие слова.

Обручена, но не жена,И предала, и предана.

При этом она склонилась надо мной, как бы желая коснуться моего лица окровавленными пальцами. Ужас, сперва лишивший меня сил, в тот миг умножил их. Я громко закричала… окно с треском распахнулось и… Но к чему я это рассказываю тебе, Роза, когда по выражению твоего лица вижу, что ты считаешь все это глупым, ребяческим сном?

— Не гневайтесь, дорогая моя госпожа, — сказала Роза. — Я действительно думаю, что вы имели дело с ведьмой по имени Кошмар. Но врачи считают ее не привидением, а лишь созданием нашего воображения, расстроенного каким-нибудь телесным недомоганием.

— Смотри, какая ученая девица! — несколько раздраженно произнесла Эвелина. — А если я скажу тебе, что на помощь мне пришел ангел-хранитель в человеческом обличии, что при его появлении призрак исчез и что я была на руках вынесена из ужасной опочивальни? Надеюсь, что теперь ты, как христианка, больше поверишь моим словам.

— Не могу, милая госпожа, не могу! — возразила Роза. — Появление ангела-хранителя как раз и заставляет меня считать все случившееся сном. На помощь к вам явился норманнский часовой, которого я сама позвала для этого с его поста. Он разбил окно и, ворвавшись в покой, перенес вас туда, где я приняла вас, бесчувственную, из его рук.

— Как! Норманнский солдат! — Эвелина покраснела до корней волос. — Вот кого ты посмела послать, чтобы он ворвался в мою опочивальню!

— Госпожа, ваши глаза сверкают гневом, но справедлив ли он? Ведь я услышала ваш отчаянный крик. Неужели в такую минуту меня должны были сковывать приличия? Не больше, чем если бы загорелся дом!

— Я снова спрашиваю тебя, Роза, — сказала ее госпожа все еще недовольная, но уже менее чем вначале, — кому ты поручила ворваться в мои покои?

— Право, не знаю, госпожа, — замялась Роза. — Он был закутан в плащ, но если бы я и разглядела его черты, едва ли они оказались бы мне знакомы. Однако найти его можно, и я сейчас же займусь этим, чтобы вручить обещанную награду и велеть ему обо всем молчать.

— Сделай это, — велела Эвелина, — и если в самом деле найдешь его среди сопровождающих нас воинов, я, пожалуй, разделю твое мнение и буду считать, что главную роль в испытанных мною ужасах играло мое воображение.

Роза ударила хлыстиком лошадь и вместе с госпожой подъехала к Филиппу Гуарайну, оруженосцу коннетабля, который командовал их небольшим эскортом.

— Добрый Гуарайн, — сказала она, — вчера ночью я окликнула из окна одного из часовых, и он оказал мне некую услугу, за которую я обещала ему вознаграждение. Не узнаете ли вы, кто это был.

— От меня, прелестная девица, ему тоже кое-что положено. Если он приблизился к дому настолько, что с ним можно было говорить из окна, он нарушил устав часового.

— Ну, какое там! — возразила Роза. — Простите его ради меня. Если бы я позвала вас, доблестный Гуарайн, уверена, что и вы подошли бы к моему окну.

Гуарайн пожал плечами и рассмеялся:

— Верно говорят, что, когда вмешиваются женщины, дисциплине грозит опасность.

Он отъехал, чтобы получить нужные сведения, но, вернувшись, заявил, что солдаты все как один отрицают, что кто-либо из них приближался ночью к дому леди Эрменгарды.

— Вот видишь, Роза. — Эвелина бросила на служанку многозначительный взгляд.

— Бедняги боятся строгого командира, — решила Роза, — и не смеют сказать правду. Думаю, один из них все-таки подойдет потихоньку ко мне за заслуженной наградой.

— Я не прочь бы оказаться на его месте! — усмехнулся Гуарайн. — Не думайте только, что эти молодцы так уж боязливы. Они довольно охотно сознаются в своих проделках, даже менее извинительных. К тому же я пообещал никого не наказывать. Нет ли еще приказаний?

— Никаких, добрый Гуарайн, — ответила Эвелина, — только прими вот этот небольшой дар, чтобы купить солдатам вина. Пусть эта ночь будет у них веселее прошедшей. А теперь, надеюсь, — продолжала она, когда Гуарайн удалился, — ты поняла, что тот, кого ты видела ночью, не был смертным человеком?

— Я должна верить своим ушам и глазам, госпожа, — настаивала Роза.

— Верь, но позволь то же самое и мне, — сказала Эвелина. — Уверяю тебя, что мой спаситель (ибо так я должна его называть) имел черты того, кого не было и не могло быть вблизи Болдрингема. Скажи только одно: что ты думаешь об этом необычайном пророчестве.

Обручена, но не жена,И предала, и предана.

Скажешь, это тоже плод моего воображения. Но допусти на миг, что это слова истинной пророчицы, и объясни, что они означают?

— Что вас могут предать, милая госпожа, но что предательницей вы никогда не будете, — живо ответила Роза.

Эвелина протянула руку верной подруге и, нежно пожимая руку, протянутую навстречу, шепнула:

— Благодарю тебя за это суждение. Его подтверждает и мое сердце.

В это время облако пыли возвестило о приближении коннетабля Честерского и его сопровождения, в котором находился теперь сэр Уильям Герберт и еще несколько соседей и родственников, пожелавших засвидетельствовать свое почтение сироте замка Печальный Дозор, как называли Эвелину те, чьи владения она проезжала.

Эвелина заметила, что при встрече с ней де Лэси с удивлением и неудовольствием взглянул на беспорядок в ее одежде, причиненный поспешным отъездом ее из Болдрингема; она была поражена выражением его лица, как бы говорившим: «Со мной нельзя обращаться как с любым и безнаказанно проявлять неуважение». Она впервые подумала, что если лицу коннетабля недостает красоты, зато оно способно с большой силой выражать гнев, и что та, которая будет носить его имя, должна будет всецело подчинить свою волю и желания воле господина и повелителя.

Впрочем, облако на челе коннетабля скоро развеялось; слушая беседу, какую он повел с Гербертом и другими рыцарями и дворянами, которые иногда приближались приветствовать их и некоторое время сопровождали, Эвелина могла убедиться, насколько он превосходил их всех умением выразиться, и заметить почтительное внимание, с каким слова его выслушивались людьми, слишком знатными и гордыми, чтобы признавать чье-либо превосходство, если оно не основано на признанных всеми достоинствах. Отношение женщин весьма зависит от оценок, какие дают человеку окружающие; и Эвелина, подъезжая к цели своего путешествия — монастырю бенедиктинок в Глостере, невольно почувствовала уважение к прославленному воину и государственному мужу, чьи таланты возвышали его над всеми, кого она возле него видела. Его супруга, размышляла Эвелина (а она не лишена была честолюбия), если и должна будет примириться с отсутствием у мужа тех качеств, которые в юности всего более пленяют женское воображение, будет, зато повсюду уважаема и почитаема; уделом ее вместо романтического блаженства может стать глубокая удовлетворенность.