Виланд - Оксана Кириллова

вместо ответа насмешливо спросил Франц.

Тот пожал плечами:

– Нам не доводилось выбираться дальше пригорода Берлина.

– Братья? – озвучил мою догадку Франц.

Блондин кивнул.

– Карл Кох, это мой брат Ульрих.

Ульрих, в отличие от родственника, был немногословен. За весь путь он едва ли проронил с десяток слов.

– Небось, и про Дахау мало что слышали? – спросил Франц.

Я не вмешивался, моя-то жизнь, конечно, не ограничивалась одним лишь Берлином, но и я про Дахау знал немного, в основном из газет, в которых писали, что там содержались как коммунисты с социал-демократами, так и наркоманы, гомосексуалисты, иеговисты и евреи. Еще помню, где-то было упоминание про скандал, разразившийся в лагере год назад, из-за которого даже коменданта сняли с должности.

– А ты, видать, в курсе всего, – усмехнулся Карл Кох.

Франц приподнял брови и осклабился.

– Может быть. – И он посмотрел на меня, будто проверял, слушаю ли.

Я слушал.

– Год назад там руководил Векерле…

Точно, так звали коменданта, которого убрали.

– …Недальновидный дурак. Говорят, разгуливал с хлыстом в окружении собак, выглядел внушительно, а по факту – пьянство да взятки. По слухам, не было при нем никакого порядка и дисциплины, все брали неприкрыто.

– Его за взятки убрали? – спросил Карл.

Франц обвел нас взглядом человека, который испытывал явное удовольствие от того, что знал больше остальных, и ответил:

– Нет. – Он сделал еще одну паузу. – Баварская полиция раскопала кое-что поинтереснее. Охранники убили без причины трех евреев. Убили и убили, кто их считать будет. Но пьяные охранники начали хвалиться в пивнушке, что замучили жидов до смерти, обставив все как при попытке к бегству. Вот мюнхенская прокуратура и заинтересовалась, ну и обо всем доложили министру юстиции Франку.

– Я слышал, что было четыре еврея, – неожиданно подал голос Ульрих, – четвертый выжил и в больнице успел шепнуть жене, что с ним случилось. А уж она разнесла по всей округе…

Франц снисходительно посмотрел на него и пожал плечами:

– Детали. В общем, Векерле сняли, и на его место Гиммлер лично назначил Теодора Эйке. Откуда нарисовался, не знаю, но поговаривают, что этот парень ненормальный, кто-то клялся, что видел его в психушке в Вюрцбурге… – Франц сделал паузу и многозначительно добавил: – Среди пациентов. Не берусь утверждать, но порядок он навел. Выгнал из охраны к чертовой матери всех баварских полицейских и заменил их эсэсовцами. Теперь там строжайшая дисциплина, говорят, без ведома Эйке и мышь не проскочит. Гиммлер в восторге.

– А еще говорят, что под руководством Эйке любой превращается в бездушную скотину, – снова совершенно неожиданно вставил Ульрих. Даже брат посмотрел на него с удивлением.

Мы с Францем переглянулись.

– Верно, – ухмыльнулся Франц, – и это говорят. Но также говорят, если понравишься Эйке, то быстро поднимешься. Сам-то он в тридцатом еще манном[46] был, а буквально пару месяцев назад получил бригадефюрера.

Карл присвистнул. Франц продолжал поглядывать на нас так, словно хотел еще что-то сказать, но раздумывал, стоит ли.

– Видно, ты многое знаешь про службу в Дахау, – подначил его я.

– Узнать всегда можно, когда хочешь. Там царят суровые порядки. Даже пожилых могут избить. Раздеть догола и отлупить плетью.

– Пожилых? – недоверчиво переспросил Карл. – Верно, чушь.

Я тоже не был склонен верить подобным слухам и покачал головой. Франц откинулся на спинку:

– Я лишь сказал, что слышал.

Я отвернулся к окну и уткнулся носом в исхлестанное дождем стекло. Вряд ли хоть кто-то из болтунов, распространявших подобные слухи, видел воочию то, о чем говорил. Люди всегда склонны выдумывать небылицы, когда не имеют возможности заглянуть за высокие стены.

Как и следовало ожидать, свободного времени на прогулки по Мюнхену у нас не было. На вокзале уже ожидали два автобуса, которые должны были отвезти нас в Дахау.

– Стройся по двое в ряд! – раздался строгий зычный голос.

Отныне мы не принадлежали себе.

Нам предстояло проехать еще около семнадцати километров к северо-западу от Мюнхена. По пути я жадно разглядывал родные баварские пейзажи, наслаждался буйством зелени бескрайних пастбищ, очерченных вдали высокими горами, вершины которых были размыты голубоватой дымкой. Взгляд торопливо перебегал по причудливо выписанной природой линии горизонта, пока не уткнулся в две уродливые фабричные трубы, подпиравшие дождевое небо, никак не вписываясь в общую картину. Судя по всему, мы направлялись в их сторону.

– Лагерь, – тихо проговорил Карл Кох, сидевший позади меня.

Я не сразу заметил колючую проволоку – вдоль дороги, по которой мы ехали, она была почти полностью скрыта кустарниками и деревьями. Автобус проскочил мимо добротных двухэтажек, затем показались неприглядные бараки, контрастировавшие с уютными домиками. Дорога резко ушла влево, и сразу после поворота автобус затормозил у ворот. Приказа выходить не последовало, мы сидели не шевелясь. Через пару секунд послышался грубый окрик, и ворота раскрылись, автобус проехал по идеально ровной дороге, сзади вновь лязгнули ворота, и мы медленно покатили между длинными грязными постройками, похожими на заводские цеха. Наконец мы остановились перед небольшим зданием, располагавшимся поодаль от остальных. «Комендатура» – гласила табличка. Снова никаких приказов не последовало, и, неуверенно переглянувшись, мы начали выгружаться. К автобусу уже подбредали лагерные охранники, многие ухмылялись, кто-то разглядывал нас откровенно насмешливо.

– А, молодняк, образцовая смена, – громко проговорил долговязый парень, шедший впереди.

Несмотря на сарказм, звучавший в его голосе, держался он довольно дружелюбно.

– Она самая, – вышел вперед Франц и твердо посмотрел охраннику прямо в глаза.

Карл и Ульрих подтянулись к Францу и встали у него за спиной. Не раздумывая ни секунды, я подошел к ним.

Охранник недоуменно замер, но тут же расхохотался.

– Горячие, это хорошо. Такие здесь нужны. Готлиб, – представился он, глядя на Франца.

Тот медлил. Я напрягся, понимая, что если конфликт случится, то остаться в стороне не получится. К счастью, Франц все-таки назвал в ответ свое имя, и я выдохнул.

К нам подошли еще несколько охранников.

– Что, молодняк, идем располагаться, – проговорил Готлиб.

И мы пошли за ним по дороге, выложенной щебенкой.

– Вам повезло, жить будете как аристократия, казармы – высший класс, спасибо папаше Эйке. Мы-то еще полгода назад дрыхли в железных пакгаузах, деревянные кровати в три этажа, не желаешь? Это тебе не матушкина перинка, птенец.

Мы так и не поняли, кто из нас «птенец». Готлиб ни к кому лично не обращался.

– Посмотрели бы вы, на что этот лагерь был похож, когда мы сюда только попали. Дороги? Конечно, как же, трясины и болота не желаешь? Первые заключенные и вовсе дрыхли на цементном полу, хотя этому сброду что сделается. – Готлиб смачно сплюнул на щебенку.

Казармы стояли в отдалении, вокруг них даже были разбиты клумбы, поодаль стояли теплицы. Все выглядело ухоженно. Мне начинало здесь нравиться.

– Там живут офицеры и семейные, – Готлиб махнул в сторону двухэтажных домиков, которые мы проезжали.

– А заключенные где? – спросил Карл, с любопытством вертя головой.

Готлиб указал рукой на одноэтажные кирпичные бараки.

– Вон там, мы их кое-как перекроили из пороховых складов – фабрика тут раньше была, – пояснил он, – поделили на отсеки, запихнули двухъярусные койки. Но это все временно. У папаши большие планы. Скоро разберем это фабричное дерьмо, построим новые жилые бараки для заключенных, расширим территорию.

– Зачем? – снова спросил Карл.

– Не хватает тех бараков, чувствуется это. Их все везут и везут. И для себя постараемся, казармы получше, столовые, магазин, парк, цветники, и бассейн для офицеров будет, и тир для тренировок, даже кинотеатр и спортивное поле, папаша обещал все по высшему разряду.

Мы бросили свои мешки в казарме и пошли обратно в ту часть лагеря, где находились заключенные. Все это время Готлиб болтал без умолку. Мы пришли на некое подобие площади, тут уже находились остальные охранники, они нетерпеливо поглядывали на нас, словно чего-то ждали. Готлиб крикнул одному:

– Веди из девятого.

Тот кинулся в ближайший барак.

Вперед вышел один из охранников. Мы быстро столпились вокруг него, все хотели видеть говорившего.

– Я лагерфюрер Кегель. Вы знаете, куда попали. Это место создано для защиты германского народа от вредного элемента. Заблудшие, которые угрожают безопасности Германии, отправлены сюда на перевоспитание. И наша священная задача – способствовать этому всеми силами. Во имя великой Германии! – крикнул он и вскинул руку.

– Во имя великой Германии! – подхватили остальные охранники.

– Во имя великой Германии! – громко закричал я.

Несмотря на изматывающую дорогу, в это мгновение я почувствовал неимоверное воодушевление и прилив сил. Хотелось делать что-то сейчас же. Во имя великой Германии…

Впереди показалась шеренга заключенных в одинаковых тиковых робах, некоторым роба была явно не по размеру и свисала с них, словно с вешалки. Преступники даже не глянули на нас, их безучастные осунувшиеся лица были устремлены в спины идущих впереди, глаза потухшие, без единого проблеска мысли и желания. Услышав приказ остановиться, они покорно замерли. Мне казалось, они даже моргать перестали. Втянув головы, они съежились в ожидании чего-то. По знаку Кегеля два охранника с дубинками подошли к этой жалкой полосатой кучке и принялись хаотично наносить удары. Я непроизвольно сделал несколько шагов назад,