След лисицы (СИ) - Красовская Марианна

Легла в постель и уснула мгновенно.

А проснулась от прикосновения пальцев к щеке.

Рядом с ней на постели был мужчина, и она потянулась к нему всем телом. Этого мужчину она хотела тут видеть, она его ждала.

Он касался ее кончиками пальцев – Листян ощущала шершавость его кожи. Так нежно, так трепетно! Скользнул по приоткрытым призывно губам, заглянул в глаза. Черные от страсти – она их помнила, знала.

— Наран, – шепнула чуть слышно, успокаивая отчаянно колотящееся в горле сердце. – Да.

Больше она все равно ничего не смогла бы придумать.

— Люблю тебя, как солнце, – выдохнул мужчина, прижимаясь губами к ее шее. – Как небо, – целовал нежно ключицу. – Как ветер, как дождь в середине лета.

Прильнул к ее груди, как младенец. Она застонала мучительно, вскинулась, зажимая себе рот. Стыд-то какой! Как же она вот так распутно, что себе позволяет? А он – как так делает?

Не то, чтобы у нее был богатый любовный опыт: несколько далеких месяцев только, уверившие ее в том, что ничего хорошего в постельных забавах нет. То, что происходило сейчас, было самым настоящим волшебством. Да! Наран – колдун, вот и все объяснение. Околдовал, заворожил, лишил ее разума – ну и пусть!

Протянула тонкие руки, обхватывая его голову, тихо позвала:

— Иди ко мне.

Он поймал запястья, запрокидывая их на подушки, склонился низко-низко над ее лицом, так, что носы почти соприкоснулись, так, что она поймала губами его дыхание, и тихо ответил:

— Нет. Будет, как я хочу, или не будет никак.

Опустила ресницы, соглашаясь, расслабилась, обмякла на постели. Он осторожно и легко, будто мимоходом, коснулся губами ее губ – как мало! – и снова стек поцелуями ниже, уже на ребра и на живот. Опутывал ее прикосновениями, ласками, поглаживаниями, словно стремился познать на вкус каждый кусочек ее тела. Губы, язык, пальцы – его было много, слишком много. Он был везде. Листян с огромным трудом удерживалась от всхлипов. Хотелось ускользнуть, убежать от этой нежности и неторопливости. Лучше бы он был стремителен и груб, она так хотела, чтобы он ей овладел! Стреножил, как непокорную кобылу, оседлал и пустился галопом вскачь. Но уж чему-чему, а терпению ее жизнь научила, и она покорно разводила колени под его руками.

Ах! Легкие укусы на внутренней стороне бедра, влажное движение языка, горячее дыхание на такой чувствительной коже. Нет никаких сил удерживать больше тело, выгибающееся навстречу ему, раскрывающееся для него, как цветок.

Что он делает, безумец, разве так можно?

Безжалостные пальцы раздвигают ее, словно створки раковины, поглаживают, сводя с ума. Листян зажимает рот ладонями, впивается зубами в запястье, но стон все равно срывается с ее губ.

— Отпусти, не надо, – умоляет она.

Но кто ее слушает?

Колени сжаты сильными руками, бесстыдно раскинуты. А он… он приникает поцелуем к самой сердцевине ее страсти. Если бы Наран ее не удерживал, она бы взвилась с постели как птица, ускользнула бы, сбежала, но он не отпускает, продолжая мучить, пить ее вожделение, лаская так дерзко и жарко! Никаких больше сил у Листян не осталось, она мечется на смятых простынях, вся в испарине, кричит жалобно… и просыпается.

Ох!

Сердце колотится, колени трясутся, а между ног пылает огнем. Села рывком на влажной постели, прижимая руки к горящим щекам. Всего лишь сон!

Сны постыдные и раньше к ней приходили: особенно под утро или когда она, вместо того, чтобы бежать на склады или на рынок, после завтрака позволяла себе лениво подремать на лавке, зная, что никто ее в этом не упрекнет. В сны эти приходили мужчины – разные. Знакомые и чужие. Наран тоже приходил, нечего себя обманывать. Чаще, чем этого бы ей хотелось, особенно – в первые годы, пока она помнила еще его взгляды и прикосновения. Потом забыла. Да и тело утихло, не требовало ничего, а может, помогла настойка вишневая, к которой она в последний год пристрастилась.

Но подобного она даже представить не могла, даже выдумать. Не знала, что так бывает.

Это все Наран – и зачем он появился здесь?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Лисяна поднялась с постели, распахнула окно, жадно глотая свежий воздух. Вспомнила, что потная вся и в одной только сорочке, так и простыть недолго. Закрыла окно, вздохнула тоскливо.

Она влюблена, и теперь от этого не сбежать, не спрятаться. Она, оказывается, умеет чувствовать. Это больно.

Нарану она давно уже не нужна, глупо даже помыслить о том, что он сохранил какие-то свои юношеские чувства. Ни словом, ни взглядом он не показывал ей какого-то особенного отношения. А ей в голову отчего-то лезло то самое, последнее его признание, вспомнившееся ей во сне: люблю тебя как солнце, как небо, как ветер…

Не любит.

Любил – давно, в прошлой жизни. Все прошло. Того Нарана больше нет, и той глупой эгоистичной девчонки Листян – тоже. А есть она – Лисяна Матвеевна Вольская. Вздрогнула, виновато оглядываясь: муж едва ушел от смерти, а она мечтает о другом!

27. Страшный сон

Какая гадость была во рту, и в глаза словно песка насыпали. Голова просто раскалывалась. Наран никогда не знал, что такое похмелье. Он был умерен в пище и спиртные напитки употреблял крайне редко. Теперь же он отлично понимал тех, кому было дурно поутру от обильных возлияний. Что за траву ему подсунул этот паразит? Ох и гад же, нельзя, видно, морам доверять, даже добрым знакомым. Интересно, а то, что Нарану в дурмане его привиделось, зачем было?

Даже сейчас, закрыв глаза, он отчетливо вспоминал запах ее кожи, вкус ее, стоны, кружившие голову. Наваждение! Он совершенно забыл свою первую больную любовь, давным давно вытеснив ее из сердца. Сколько у него было женщин? Не сосчитать! Он легко и весело их соблазнял, и так же легко оставлял потом. Ни кому ничего не обещал, ни с одной не расстался врагами. Смешил, спасал, помогал начать новую жизнь, дарил подарки и даже парочку выдал замуж. Выкупал из рабства угурок, утешал вдов, был нагло и цинично соблазнён дарханкой, с которой было ох как горячо и интересно!

Вспоминал ли он в те годы Листян? Редко. Баяр и Дженна не произносили даже имени ее при нем, что Нарана забавляло чрезвычайно. Он им подыгрывал, не понимая, как они, так хорошо его знающие, вообще могли думать о том, что ему есть дело до чужой жены в далеких краях? А за тот жестокий урок он был ей даже благодарен. В ее объятиях он познал самое большое счастье и самое сокрушительное поражение.

То, что он видел в своём видении, совершенно не укладывалось в его разуме. Почему, зачем? Он вовсе не хотел ее. Стоял рядом, касался ее плеча, дышал одним воздухом — и не испытывал совершенно ничего, ни малейшего намёка даже на чувства. Откровение? Потаённое? Ну конечно!

А проклятый мор, растолкавший его, был румян и свеж и пылал любопытством:

— Здоров ты спать, багши. День проспал и почти всю ночь. Ну, что видел? Победы? Торговые договоры? Несметные богатства?

— Бабу, — коротко буркнул Наран, поднимаясь с постели.

— Красивую хоть? — ничуть не удивился бер. — Ты ее того? Победил? Договорился? Обрёл богатства?

— Я ее того, — сумрачно ответил Наран.

— Хорошо было?

— Очень.

Не солгал. Целовать Листян, вдыхать запах, узнать вкус ее страсти было сладко. Ему понравилось.

— Тогда чего морду кривишь? Если хорошо было, то и бери ее себе. Будет она твоим откровением. Женщины, они знаешь, какие? Вот моя Марика… да что бы я без неё делал!

— Боюсь, моей она не будет. Да и не нужно. Глупость это твоё «потаённое».

На лице Ольга отразилось понимание и даже сочувствие. Все он понял, ведь знал Нарана ещё в те древние времена. И кохтэ вдруг разозлился.

— Нет, я ее не хочу и вовсе о ней не думаю, — отрезал он, догадываясь, что делает только хуже. — Не спрашивай.

— Не буду, — кротко согласился Ольг, пряча улыбку. — Голоден? Сегодня пир — можно?

— Можно, — Наран прислушался к себе и ощутил зверский голод. — Нужно. Ты, кстати, бумаги подписал?