След лисицы (СИ) - Красовская Марианна

— Нет, мой призрак, — хмыкнул Наран, стойко выдерживая медвежьи объятия бывшего воспитанника. Да, тот перерос далеко не низкорослого наставника на целую голову, а уж шире был раза в два. Наверное, степняк и не узнал бы Ольга, столкнувшись с ним на улице. — А если еще раз так обнимешь, то точно лишь бесплотный дух от меня и останется.

— Какие мы нежные, — фыркнул князь беров. — Сразу видно, не воин ты, а посол. Болтун, в общем.

Наран прищурился. Насмешек, а уж тем более, сомнений в его силе, он не прощал никому, даже друзьям. Сделал шаг вперед, хлопнул бера по плечу — тот от неожиданности аж пошатнулся — и очень аккуратно приставил невесть откуда взявшийся кинжал ровнехонько к печени князя.

— Как думаешь, мой друг, с кровушкой яд твой выйдет?

Тот вдруг посмотрел очень серьезно, даже встревоженно, улыбнулся одними губами и мотнул кудлатой головой.

— Что же мы стоим у ворот? Жена моя, княгиня, уже готовит пир. Добро пожаловать в Бергород, багш (*учитель).

— Только не пир, — мучительно поморщился посол, у которого лишь от воспоминания о моревских пирах вдруг заныло в животе. — Я здесь как друг, а не как почетный гость. Да и устал, со вчерашнего вечера в седле.

— Как прикажешь, багш. Желание драгоценного гостя для меня закон.

Вот же хитрая моревская морда!

И поспорить бы, и, может, намять бока этому наглому беру, вообразившему себя непобедимым, но устал. Глупость сделал, сбежал из Лисгорода едва ли не в ночь. От чего бежал, вернее, от кого? Знал, но думать об этом не желал совершенно. Хотелось спать.

А Ольг, обманщик, все же намеревался посла кохтэ откормить как того барана, что на свадьбу должны зарезать. Жена его, высокая красивая женщина с яркими зелёными глазами и двумя толстыми светлыми косами, уверенно командуя челядью, собрала стол в маленькой горнице. Сама гостю наливала медовуху, сама подносила хлеб и мясо. И блюда были простые, как Наран и привык.

Ел, пил, а после развалился на деревянном кресле устало.

Ольг снова лукаво щурился. По части каверз равных этому охальнику и раньше не было, а теперь Наран ясно видел, что беров князь что-то непотребное задумал.

— Слушай, багш, а ты хочешь узнать потаенное? — наконец, спросил он.

— Чье потаенное? — сыто и добродушно спросил Наран. — Если ты мне про своих баб начнешь рассказывать, то спасибо, не надо. Не интересно.

— Нет. Свое потаенное. Откровение. Что у тебя внутри. Что тревожит, чего на самом деле хочется. Или не хочется даже, и не думается, но очень нужно.

— Мне союз нужен торговый. И обещание от моров прийти на помощь в войне с угурами.

— Тоже неплохо. Есть у меня одна травка…

— О нет, нет! Опиум я пробовал у дарханов, мне не понравилось.

— Что пробовал? Расскажешь потом? Нет. У меня травяной сбор. Его поджигаешь, и потом…

— Приходят великие предки и показывают будущее?

— Да нет же, дослушай! И видишь во сне, что тебя гложет. И решение обычно само собой приходит.

Наран задумался. Он моров понимал плохо. Решение само собой ему нужно. Но и доверять Ольгу не стоило, слишком уж он изменился. Не будет князь беров делать ничего, что ему невыгодно. Вот только что задумал этот негодник?

— Хочешь, я на крови и золоте поклянусь, что зла тебе не желаю? — разгадал сомнения посла мор. — И договор подпишу какой нужно. Поверь мне, я ради Баяра на все пойду. Ну, не на все… но на помощь и без всяких договоров примчусь!

Наран промолчал, усмехаясь.

— Не веришь? — пьяный уже Ольг мотнул головой, схватил со стола нож и полоснул по ладони. Тягуче закапала кровь — прямо в подставленный золотой кубок. — Видишь? На крови и золоте клянусь, что никогда подлости против тебя, друг, не учиню!

Наран вздохнул. Видно, не отстанет. Оскорбить недоверием после такой клятвы — врага нажить можно.

— Последствия какие от твоей травки?

— Жена моя сбор делала. Поверь, безопасный. Злоупотреблять не нужно, а в остальном — не навредит. Она у меня травница. Ведьма, по-здешнему. Шаманка.

— Ладно, зажигай.

Словно уверенный заранее в его ответе, Ольг водрузил на стол жаровню с тлеющими углями, а потом высыпал на угли какое-то сено. По горнице поплыл горьковатый сизый дым.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наран только вздохнул. Он ожидал, что князь беров — лицо представительное, куда более серьезное. И как только он на своем посту держится с такими дурацкими играми? Впрочем, Баяр тоже всякими “просветляющими” отварами не пренебрегал, но относился к этому куда более серьезно. Без шуточек и ерничества.

Глаза прикрыл устало, снова глубоко вздохнул и провалился в сон. Совершенно идиотский, немыслимо дурной.

***

Лисяна проворочалась в постели до рассвета. Глаза закрывались сами собой, голова болела, все тело ломило. Мысли в голову лезли непрошенные, глупые.

Как жить, когда Матвей умрет? Не вернуться ли домой, в степь? А сын? Матвей оставляет ему долю в корабельном деле, лавку и все торговые договора, а самое главное — свой голос в совете. Ингвару двенадцать, оставить его тут одного немыслимо. Так что никуда она не уедет.

Столько лет прошло, Лисяна все еще пленница этих каменных палат. Наверное, даже после смерти ее дух будет тут блуждать…

Уснуть так и не смогла. Небо еще даже не начало розоветь, а она уже была на ногах. Вышла во двор, жадно вдыхая ночной еще воздух, разгоняя туман в голове ненавистным холодом.

Нужна ли женщине причина, чтобы влюбиться по уши?

А чтобы влюбиться в того, кто не нужен был никогда?

Загадочный и такой знакомый, холодный как лед и теплый как степное солнце, такой родной (связанный с ней навеки рожденным дитем) и совершенно чужой, твердый и мягкий одновременно, он появился тогда, когда Лисяна пропадала от отчаяния и одиночества, и вдруг занял в ее мыслях слишком много места. Она никогда еще не думала так много о мужчине.

А ведь она влюблялась и раньше. С удовольствием поглядывала на Ольга Бурого. С интересом представляла, как это — поцеловаться с одним из княжеских дружинников, который смотрел на нее как-то особенно тепло, кокетничала с одним из поляндских послов, таким умным, так красиво ухаживающим, расточающим комплименты.

Но прекрасно знала, что ничего не будет. Ничего. Она себе не позволит никогда.

А с Нараном — уже позволила. И хотя вспоминать было особо нечего, мечтать себе было уже не запретить.

Зажмурилась, выгоняя из головы глупости, пошла на кухню завтракать. Кухарка еще спала, но отломить себе хлеба, намазать вареньем и налить чашку молока Лисяна могла и сама.

Сколько она так просидела, глядя в окно и бездумно кроша хлеб пальцами, словно в забытье? Не знала. Очнулась, когда уже было светло. Ее трепала за плечо кухарка.

— Боярыня, ты в порядке?

— А? Да.

— Лисяна Матвеевна, радость-то какая! Матвей Всеславович поднялся!

Она вскочила, опрокидывая пустую кружку.

— Неужто? Вот счастье-то! Где он?

— В кабинете, конечно!

Как девчонка, вприпрыжку побежала к мужу, убедиться собственными глазами, что он пошел на поправку. Нашла его сидящим за столом и проверяющим торговые бумаги. Муж, как обычно, посмотрел на нее строгим взглядом, нахмурился и поцокал языком:

— Бледна и неумыта. Ты спала хоть, радость моя? Круги под глазами, вид больной.

— Не могла заснуть, как обычно. Душно, — призналась Лисяна.

— Сейчас поправлюсь окончательно, и поедем к сыну в деревню. Там отоспишься. Иди полежи, я тут пока погляжу, чего ты наторговала.

Работать Вольский всегда предпочитал в одиночестве.

— Не тяжело тебе?

— Будет тяжело, прилягу. Иди-иди, да не вздумай ослушаться. Узнаю, что в лавку бегала — накажу.

Усмехнулась печально, поднимаясь к себе в горницу. И ведь накажет. Прикажет из дома не выходить, или с сыном не дозволит увидеться, или девок ее не пустит. Матвей Всеславович умел быть убедительным и без рукоприкладства.

Не сдержав данного себе обещания, боярыня достала из сундука заветную бутылочку. Налила настойку в кубок. Выпила, поморщившись. Показалось, или вкус другой какой-то? Показалось с усталости.