Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец - Виктор Поротников

Феофилакт не терял надежды склонить Василия и его людей к вступлению в войско Империи. Надежды логофета подкреплялись еще и тем, что Василий с завидным рвением взялся изучать греческий язык.

Наступила зима.

Однажды в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, знаменующий собой начало второй недели Рождественского поста, Василию и его побратимам посчастливилось увидеть на торжественной литургии в Софийском соборе василевса и его супругу.

На императоре поверх скарамангия была надета голубая шелковая рубаха – дивитисий, – расшитая золотыми листьями и украшенная драгоценными каменьями; от шеи к подолу широкой полосой тянулся лор, украшенный жемчугом. На дивитисий был наброшен темно-красный плащ и застегнут золотой фибулой на правом плече. Ноги были обуты в пурпурные сапожки, в руках был скипетр, оканчивающийся крестом. На голове – венец из красной материи с золотым околышком. Все царственное одеяние блестело и переливалось, сверкало множеством огоньков в лучах солнца.

На чернобородом лице василевса, с прямым носом и густыми бровями, застыло выражение спокойного величия. Не глядя по сторонам на толпы склонившихся в почтительном поклоне мужчин и женщин – здесь собралась вся знать Царьграда, – василевс прошествовал к алтарю. Звук его уверенных шагов был отчетливо слышен среди тишины, как и шелест длинных одежд императрицы и следующих за нею придворных матрон.

Императора сопровождали главный евнух и два важных чиновника императорской канцелярии.

Василий, склонившись не столь низко, как все вокруг, успел разглядеть проходившего мимо императора.

От Мануила так и веяло силой, под его роскошным одеянием угадывалось богатырское телосложение, а могучая пятерня василевса, казалось, могла с легкостью согнуть подкову. Достойный император у ромеев!

Императрица на целую голову была ниже своего царственного супруга. Она была бледна и невзрачна, как мотылек. Ее тонкие пальцы, унизанные перстнями, покоились на руке Мануила. Голова василиссы была покрыта вуалью и золотой диадемой.

«Немка есть немка!» – подумал Василий, провожая взглядом василиссу.

Во время молебна Василий стоял далеко в стороне, близ колоннады одного из боковых приделов. Богослужение совершалось священниками в центральной части храма, в так называемом среднем «корабле».

Боковые приделы были перекрыты сводами, опирающимися на колонны. На сводах покоились галереи второго этажа. Тысячи людей разместились в боковых «кораблях», на галереях и в притворе.

В боковых приделах было темновато. Зато в центральном «корабле» горели в огромных паникадилах сотни свечей. В их свете мерцала бледно-розовая и бледно-зеленая мраморная облицовка стен, золотая мозаика полукруглых высоких сводов.

Спутники Василия были заворожены всею торжественностью службы, звуками хора певчих и громким голосом патриарха, читающего молитвы в перерывах между псалмами. Домаш истово осенял себя крестным знамением. От него не отставал Костя, иногда толкавший в бок Фому, который с открытым ртом разглядывал библейские сцены на настенных фресках, то и дело забывая подносить руку ко лбу и плечам.

Василий был огорчен тем, что его не допустили туда, где стояли Феофилакт, Евмений и Евпраксия со своим мужем.

«В Новгороде купчишки спесивые да бояре безмозглые не давали мне почестей вкусить, – с обидой думал Василий, – и в Царьграде то же самое!»

Может, Василию породниться с Феофилактом, ведь у того дочь на выданье. С таким тестем Василий сразу возвысится! Из городской стражи в императорскую гвардию шагнет!

От таких мыслей в душе у Василия разлилось блаженное тепло. Неужто он не достоин этого! Быть того не может!

Вот почему Василий с такой охотой поспешил в дом Феофилакта на званый обед, узнав от Архилоха, что там будут жена и дочь логофета.

Торжественное застолье было собрано Феофилактом в честь дня рождения василевса.

На нем присутствовали, кроме самого хозяина дома, его жены и дочери, неизменный Архилох, ризничий Евмений, градоначальник Андрокл с женой, Евпраксия с мужем и еще несколько вельмож, неизвестных Василию.

Роскошный стол с изысканными яствами уже не удивлял привыкшего к здешнему изобилию новгородца. Внимание Василия было приковано не к тому, что накладывают снующие слуги в его тарелку, а к рыжеволосой девушке, лицом и станом походившей на сидящую рядом с нею матрону. Теперь Василий не сомневался, что именно эту девушку он видел в окне, впервые приезжая в дом логофета. Но он был уверен также, что видел ее где-то раньше.

Василий мучительно копался в мыслях, припоминая все места в Царьграде, где он успел побывать, пропуская, как через сито, женские лица, виденные им на улицах, в церквях, на рынке… Может, дочь Феофилакта привиделась Василию во сне? Или он спутал ее с какой-то другой девушкой?

Василий принялся мысленно перебирать всех девушек и молодых женщин, с коими его сводила судьба с той поры, когда он распознал, что такое женские прелести, после ночных утех с Анфиской.

Женские лица возникали и пропадали в памяти Василия, вызывая у него самые противоречивые чувства. У одной ему больше запомнились глаза, у другой – нос или губы, у третьей – волосы… Перед его мысленным взором прошли лица Любавы и Бориславы, лица сестер его друзей, лица соблазненных им жен, в том числе лик Аглаи, жены купца Нифонта. Но вот Василию вспомнилось лицо еще какой-то женщины с красивыми, благородными чертами и завораживающим взглядом больших колдовских очей.

Волховица!

Василий едва не выронил чашу из руки, так поразило его это воспоминание. Так и есть, лик неведомой девицы, во время гадания возникший на воде в кадушке, был ликом дочери Феофилакта!

«Вот она, судьба! – подумал Василий и ощутил в себе непреодолимую робость. – От нее, видать, не уйдешь. А я-то, дурень, не верил мельничихе!»

Василий с невольной пристальностью принялся изучать лицо юной гречанки, словно старался отыскать в ее чертах хоть один изъян, но изъяна не было ни малейшего. Дочь Феофилакта была божественно прекрасна, как и ее мать.

Ощутив на себе долгий пристальный взгляд русича, девушка несколько раз улыбнулась ему.

Успехи Василия в изучении греческого уже позволяли ему многое понимать из того, что говорилось за столом, хотя он сам в разговор не вступал. Постепенно Василий разобрался, как зовут по именам всех приглашенных на это застолье, не считая тех, с кем он был знаком раньше. Дочь Феофилакта звали Доминикой, а его супругу – Анастасией.

Евпраксия ревниво поглядывала на Василия и даже запустила в него винной ягодой, когда ее муж увлекся беседой с градоначальником. Василий улыбнулся Евпраксии, но улыбка у него получилась натянутая.

Архилох безобразно напился, его с помощью слуг выдворили из пиршественного зала.

Когда за окнами сгустились зимние сумерки, Василий попрощался с Феофилактом и его супругой, сказав, что ему завтра с утра заступать в караул.

На темной улице Василия догнала карета.

Возница окликнул его и остановил мулов. Дверца открылась, из мрака крытого возка показался бледный овал женского лица – Евпраксия!

– Василий, садись! – негромко, но властно произнесла матрона.

Новгородец повиновался.

Дверца захлопнулась. Возница пустил мулов неторопливым шагом.

В карету долетал цокот копыт по каменной мостовой. Двое в возке молчали несколько долгих мгновений, словно оглушенные обступившим их мраком.

Наконец Василий спросил:

– Где твой супруг, Евпраксия?

– Остался у Феофилакта, соблазнившись одной из его рабынь. Меня он отправил домой. – Евпраксия была слегка раздражена, это слышалось в ее голосе.

Василий отыскал в темноте руку молодой женщины; она с готовностью ее отдала.

– Евпраксия! – прошептал Василий. – Милая моя, Евпраксия! Я несчастный человек!

– Я тоже несчастна, – отозвалась гречанка, – уже давно. Но, как видишь, живу и даже неплохо выгляжу.

– Ты несчастна? – изумился Василий. – В чем же твое несчастье?

Евпраксия помедлила с ответом, потом сказала:

– Ты довольно быстро овладел греческим, Василий. Как тебе это удалось?

– Я уже изучал греческий в детстве, – ответил новгородец, – затем я его забыл. Теперь вот вспоминаю вновь.

– Тебе понравилась Доминика?

– Да.

– Я так и поняла, – вздохнула Евпраксия.

Этот печальный вздох и то, что она сразу же отняла у Василия свою руку, пробудили в сердце новгородца глубокую жалость к этой женщине. Ему захотелось утешить ее, как-то развеселить, ведь Евпраксия с первого дня знакомства была так добра к нему. Между ними сразу же установились приятельские отношения, которые могли бы запросто перейти в любовную связь, если бы подвернулся случай. В том, что прекрасная Евпраксия неравнодушна к нему, Василий был уверен.

В порыве откровенности Василий, сбиваясь и с трудом подбирая нужные слова, стал рассказывать матроне про свое гадание у волховицы.