Пути сообщения - Буржская Ксения

Данил начал судорожно вспоминать что-нибудь увиденное, прочитанное, рассказанное кем-то, но в голову ничего не шло.

– Ученые выяснили, – Данил вдруг вспомнил чей-то недавний пост в Нашграме, – что историческая родина всех пингвинов в мире – Новая Зеландия.

– И каждый пингвин теперь задумался о том, чтобы съездить в родные края? – усмехнулась она.

– Вероятно, да! – Он засмеялся не столько над шуткой, сколько от радости, что она все еще может шутить.

– Расскажи еще, – сказала она. – Это слишком короткая история. А мне нужна длинная, чтобы ты все еще говорил, когда за мной придет тетка с косой.

– Не говори ерунды. – Он вскочил и снова уставился в глазок на ее вытянутые к горизонту ноги. – Ты должна выжить.

– Должна, но не выживу. – Она опять усмехнулась, а у него вспыхнул лоб, и он прижался им к холодной двери.

– Я бы так хотел помочь тебе, – сказал он тихо.

– Хочешь помочь? Расскажи мне длинную историю.

Данил кивнул и сел на пол.

– Я как все мечтал увидеть Эйфелеву башню. И не просто увидеть, а подойти близко, потрогать. Когда приехали в Париж, нас сначала отвезли в Диснейленд, потом на Монмартр, а я не мог наслаждаться этим и скучал, потому что хотел только башню. Вечером мы все-таки пришли к ней. Был какой-то праздник, и все ждали световое шоу. Я не сразу заметил возню, а потом опустил глаза: прямо у моих ног две крысы дрались за мусорный пакет. Шоу началось, над башней взлетали огненные звезды, а я стоял и смотрел на крыс – какая победит. Я даже их фонариком подсветил. Ничего больше не увидел.

– Смешно. Но ты же там не был.

– Был.

– Угу. Еще скажи, что ты весь мир объездил. Никто не был в Париже.

– Ну не весь… Но я был в Гонконге. В Минске. В Стамбуле. В Берлине. В Париже. Но больше всего я люблю Венецию.

– Врешь.

– Правда.

– Во сне?

– Почти. Я был в кружке гордости. Нас возили по обмену.

– Сучка Анаис натаскала отличных псов.

– Я понимаю, что в твоих глазах я мудак, но…

Данил осекся. А кто он? Мудак, конечно, мудак – притащил ее сюда, заманил обманом, сдал. Кто он есть? Сын госрелигиозных фанатиков, плохой лыжник, харон, убийца, успешный менеджер пыточной?

Света прервала его уничижительные размышления.

– Эй. Ты умер, что ли? Я еще жива. Рассказывай, – потребовала Света и выдохнула, и выдох был тяжелый, как стон.

– Тебе больно?

– Мне скучно. Рассказывай дальше.

Данил не мог произнести ни слова: в горле застряла вина.

– Я бы хотела увидеть Париж, – вздохнула Света. – Обещай, что отвезешь меня туда, когда поедешь в следующий раз.

Данил улыбнулся:

– А я бы хотел, чтобы ты увидела Венецию. Знаешь, там главная площадь все время затоплена водой. Встаешь утром, выходишь из отеля и оказываешься по щиколотку в воде. Говорят, этот город скоро окончательно уйдет под воду.

– Здорово. Расскажи о себе.

– Что рассказать?

– Тайну.

Данил вспомнил забавную историю: когда квартиру перестраивал, рабочие нашли за плинтусом во встроенном шкафу старую фотографию, когда-то яркую, теперь совсем выцветшую, полинявшую – две женщины на фоне календаря из цветов.

– А на обороте, – рассказывал он, – очень красивым почерком написано: «Милая Ганечка, сердце родное. Я тебя люблю и всегда буду. Н.». И дата: 30 июля 1936 года. Больше века назад, представляешь.

– Да уж, интересно, что с ними стало, – тихо проговорила Света. – Впереди было страшное время, но они об этом не знали. Только это не твоя тайна.

– Ты о чем?

– Расскажи мне свою. Что-нибудь, что ты никому не рассказывал. Ты ведь знаешь, я – могила. Во всех смыслах.

И Света засмеялась, а потом закашлялась, а он в очередной раз поразился ее силе.

– Ну?

– Не так-то просто вспомнить что-то…

– Стыдное вспомнить легко. Оно потому и стыдное, что застревает в башке. Давай.

Данил перебирал и перебирал папки своих воспоминаний: как отец ударил его по лицу, как однажды мать зашла в комнату, а он дрочил перед экраном с порнухой, как одноклассник поставил ему подножку и он улетел головой в батарею, как украл у деда деньги и спустил на пиво, но все это было не то.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Однажды я проснулся от какого-то шума – мелкий еще был. Вышел в прихожую, а мать лежит на полу и стонет, она протянула мне руку, а я отпрянул, потому что рука была влажная и черная – кровь. Я испугался побежал за отцом, а тот спокойно сидит на кровати. Я кричу: ты чего сидишь, там мама. А он мне говорит: иди спи. И вместо того чтобы сделать что-то – пойти к соседям, вызвать «Скорую», упрашивать отца, я просто пошел спать. Не потому что я был послушным мальчиком, а просто – зассал. И решил, что они разберутся сами. Как будто посплю, и все само рассосется. Лег и заснул.

– Что было потом?

– Ничего. Наутро мать была на кухне как ни в чем не бывало. Приготовила мне завтрак и сидела – лицо с лиловыми кругами. В общем, отец ее избил. Потому что она пошла к женскому врачу, а к такому врачу ходить нельзя, все болезни исцеляет бог. Я слушал эту ересь, особенно как она его оправдывает: «Ты на отца не сердись, я сама виновата…», и мне было дико стыдно – и за себя, и за них. Вот тогда я впервые засомневался, что госрелигия – это ок. Если она оправдывает такое.

– Ну, ты был ребенком.

– Когда я встретил тебя, я окончательно в этом уверился.

– Жаль, что ты не понял этого раньше.

– Да. А о чем был тот пост? – спросил Данил.

– Какой?

– За который тебя взяли.

– Да ни о чем, знаешь. Я написала правду. Что то, что вы считаете свободой и выбором, – никакая не свобода и не ваш выбор.

– Как вышло, что ты считаешь иначе? То есть когда ты это поняла?

– Это произошло само. Я стала изучать, как живут другие люди. Спрашивать у родителей, почему мы не можем поехать за пределы страны. Я задавала вопросы, за которые меня ругали.

– Вроде бы я делал то же самое.

– Потом я работала волонтером в доме престарелых, и там была одна бабушка – ее считали сумасшедшей, но она всегда очень интересно рассказывала, и я стала подолгу разговаривать с ней. Она рассказывала, как все было до Изоляции, пересказывала книги, которые читала когда-то, описывала фильмы. Показывала фотографии из своих путешествий, и я подумала: вот как же так? Почему я этого не видела и не увижу? Это ведь несправедливо.

– Наверное…

– Когда родился Влад, я хотела ему другой жизни – поклялась, что сделаю все, что в моих силах, чтобы за ним никто не следил, чтобы он увидел мир, может, не сразу, но когда-нибудь; я устроилась проводницей, таскала его с собой в рейсы, изучала ландшафт, как говорится. Думала, что нам удастся спрятаться: я знаю людей, которые нигде не прописаны, живут в горах, или у моря, или в лесах – про них постепенно забывают, и они обретают свободу. Некоторым даже удается пересечь границу. Мы останавливались в разных городах, изучали эти палаточные лагеря, хотели остаться, но Влад заболел, у него была астма, нужны были лекарства, специальные условия, контроль врачей. Я испугалась, что погублю его, и нам пришлось вернуться.

– Он поправился?

– Да, сейчас у него все хорошо. А я поняла, что не смогу ему объяснить, почему мы снова должны скитаться, но не могла просто так смотреть на то, как людей превращают в зомби. И я вступила в команду правды.

– Это террористическая организация?

– Бред. Какая террористическая? Мы помогали людям, говорили правду, убеждали, рассказывали, как жить в системе, если ты жить в ней не хочешь. Например, как обмануть наблюдателей, что и как нужно говорить при них, как получить разрешение на выезд по болезни. Я думала, что успею получить такое и для нас с сыном, но вышло… сам видишь как.

– Не волнуйся, Влад будет жить в другой стране. Обещаю.

– Как?

– Не спрашивай. Просто поверь мне.

Она не успела ответить, в коридоре послышались шаги, и Данил подскочил с пола.

– Коган? Ты что тут делаешь? – спросил его Иона, стоящий в проеме длинного темного коридора в своем черном плаще, как Кощей.