Уинстон Черчилль. Его эпоха, его преступления - Тарик Али

король Ирландии». Он не шел ни на какие компромиссы, когда дело касалось ирландской свободы, и был готов на все, чтобы только избавиться от колонизаторов. На протяжении нескольких десятилетий, предшествовавших Первой мировой войне, обе стороны конфликта считались с возможностью нового восстания.

Таковы были обстоятельства, на фоне которых Гладстон и его ближний круг настойчиво пытались протолкнуть билль об ирландском гомруле через парламент. Парнелл не питал особых иллюзий относительно Гладстона или кого бы то ни было еще из английских политиков, но при этом не видел на горизонте никакой другой силы, которая могла бы обеспечить гомруль. Джеймс Джойс назвал Парнелла «новым Моисеем», который «вел буйный, непостоянный народ из обители позора к границам земли обетованной». Но граница может быть опасным местом. Британский истеблишмент и его агенты, вновь взяв в союзники католическую церковь, составили заговор с целью свержения Парнелла.

Эссе Джойса «Тень Парнелла» (The Shade of Parnell), написанное в 1912 г. для одной итальянской газеты, превосходит работы большинства историков своей интеллектуальной остротой. «Влияние, которое Парнелл оказал на ирландский народ, не поддается критическому анализу», – писал Джойс и продолжал:

У него был дефект речи и хрупкое телосложение, он был незнаком с историей своей страны, его краткие и отрывистые речи не выглядели образцом ораторского искусства, поэзии или юмора, его холодная и формальная манера держаться отталкивала от него его собственных коллег, он был протестантом, выходцем из аристократической семьи и вдобавок ко всему говорил с явным английским акцентом… Ликование и гнев толпы, оскорбления и похвала в прессе, обвинения и оправдания из уст британских министров никогда не нарушали меланхоличной безмятежности его характера.

Британское государство, разгневанное высокомерием Парнелла, его непоколебимой откровенностью и его успехом в парламенте, попыталось дискредитировать его, представив замешанным в деле об убийстве с помощью подложного письма, которое было предано огласке. Королевская комиссия, созванная для расследования обвинений, признала его невиновным. Автор фальшивого письма по имени Пиггот покончил жизнь самоубийством в Мадриде. Джойс описывает возвращение Парнелла после всех этих перипетий в зал заседаний: «Депутаты палаты общин, вне зависимости от партии, приветствовали появление Парнелла овацией, которая остается беспрецедентной в летописях британского парламента». Джойс спрашивает: «Нужно ли говорить, что Парнелл не отреагировал на овацию ни улыбкой, ни поклоном или каким-нибудь жестом, а просто прошел между кресел на свое место и сел?» Вероятно, Гладстон вспоминал именно этот инцидент, когда назвал ирландского лидера «интеллектуальным феноменом».

Джойс беспощаден к Гладстону и его коллегам-либералам. Как политики, они действовали исключительно в собственных интересах. Как только представится случай, Гладстон не согласится на меньшее, чем распятие Парнелла. Парнелл влюбился в замужнюю женщину, и ее муж стал настаивать на разводе (многие говорили, что этот человек был специально подкуплен теми, кого сегодня назвали бы сотрудниками спецслужб). Гладстон отказался вести переговоры с «грешником». Католические епископы, опасаясь выглядеть либеральнее британского протестанта, поддержали кампанию по очернению Парнелла и призвали ирландских парламентариев избавиться от него.

Парнелл отказался подавать в отставку, но его судьба была предопределена. Ирландские депутаты капитулировали. Двойное давление Британской империи и католической церкви оказалось для них слишком тяжелым: двадцать шесть из них проголосовали за то, чтобы оставить Парнелла своим лидером, а сорок четыре высказались против. Джойс написал собственную эпитафию для павшего князя: «В своем последнем отчаянном призыве к соотечественникам он умолял их не бросать себя как подачку английским волкам, которые с воем окружили их со всех сторон. К их чести, они вняли этому призыву. Они не бросили его английским волкам – они сами разорвали его на части». В сборнике рассказов «Дублинцы» молодой Джойс (ему было девять лет, когда в сорокапятилетнем возрасте умер Парнелл) вспоминает, с какой любовью и уважением отец и его друзья отзывались о покойном лидере. В джойсовском «Портрете художника в юности» Стивен Д. пересказывает свое детское воспоминание об одном яростном споре за обедом между сторонником Парнелла и сторонником церкви, который заканчивается выкриком «Для Ирландии нет Бога!». Нового Парнелла Ирландия так и не породила.

Пасхальное восстание

С началом Первой мировой войны британское правительство на неопределенное время отложило введение гомруля в Ирландии. Юнионисты во множестве записывались добровольцами на фронт. Среди националистов было меньше единства. Джон Редмонд, лидер коллаборационистской Ирландской парламентской партии, стал – подобно Ганди на другом континенте – агентом по вербовке на войну[99]. Всего в армию вступило двести тысяч ирландцев. Редмонд прославился своим заявлением о том, что «правительство может вывести все свои войска из Ирландии и положиться на то, что вооруженные сыны Ирландии защитят ее побережье от иностранного вторжения».

Довольно многие поддержали его инициативу о защите родины, но заметное меньшинство из числа членов националистической организации «Ирландские добровольцы» по-прежнему выступало категорически против. Организованное подпольное сопротивление призыву вызывало широкое одобрение. Со стороны откровенных сторонников империи депутат-юнионист Эдвард Карсон призвал рабочих-протестантов исполнить свой долг и запустил движение «Ольстерские добровольцы». Редмонд чувствовал, что ему нужно сделать еще больше. 24 сентября 1914 г., выступая перед большой группой «Ирландских добровольцев» в Вуденбридже, графство Уиклоу, он страстно агитировал в пользу вступления в армию для помощи Антанте:

В этой войне на кону стоят интересы Ирландии – всей Ирландии. Мы вступили в эту войну, чтобы защитить высшие принципы религии, нравственности и права, и, если молодежь Ирландии ограничит свои усилия, оставшись дома для защиты своих берегов от маловероятного вторжения, и постарается уклониться от долга подтвердить на поле боя ту отвагу и храбрость, которые отличали нашу породу на протяжении всей истории, это ляжет вечным позором на нашу страну и станет упреком ее мужеству и отрицанием уроков ее истории. Поэтому я заявляю, что вы в двойном долгу. Я счастлив видеть вокруг себя такой прекрасный материал для армии, и я призываю вас: продолжайте боевые занятия и подготовьте себя к предстоящим трудам, а затем покажите себя мужчинами – не только ради самой Ирландии, но где бы ни проходила линия фронта, – защищая на этой войне право, свободу и религию. Любой другой выбор для нашей страны навсегда стал бы позором.

В его поддержку выступила католическая церковь, которая постоянно подчеркивала, что Бельгия является католической страной (даже притом что Папа сохранял нейтралитет Ватикана на протяжении всей войны). Восхищенный Черчилль перефразировал девиз своего отца, сообщив своей двоюродной сестре Клэр Шеридан: «Ирландия будет сражаться, и Ирландия окажется права».

В своей монографии «Черчилль и Ирландия» (Churchill and Ireland) Пол Бью рассказывает, насколько увереннее чувствовал себя министр иностранных дел Эдвард Грей после встречи с Карсоном и Редмондом. Чуть позже он развеял опасения, царившие в палате общин: «Единственное, что я бы упомянул, единственный проблеск в очень скверной ситуации – это Ирландия. Положение в Ирландии… не присутствует в списке проблем, на которые нам сейчас необходимо обращать внимание». Можно живо представить себе, как неокон[100] Бью смахивает набежавшую слезу, когда пишет: «Карсон увидел, как во время выступления Грея по лицу Уинстона Черчилля катились слезы. Карсон подошел к нему, когда они были за креслом спикера, и молча пожал ему руку»{59}. Теперь оба политика, как и многие другие, могли и дальше спокойно убивать людей в Европе.

Близорукость буржуазных политиков и их карманных идеологов никогда не перестанет изумлять. Многовековой ирландский гнев и восстания против британского господства прошли мимо них. Они решили, что война искупит все это. Трупы ирландцев на колючей проволоке во Фландрии просто добавятся в британский имперский бульон. Но по мере продолжения войны, когда раненые солдаты начали возвращаться домой в Ирландию и рассказывать о том, что им пришлось пережить, росло возмущение. Вера в то, что британский парламент способен что-то дать, стала таять. Верноподданнические заявления Редмонда в первые месяцы войны отметили начало, середину и конец постпарнелловского коллаборационистского этапа политического национализма.

Воспользовавшись тем, что Великобритания вовлечена в войну, группа решительно настроенных ирландских мужчин и женщин, устав от многолетних публичных и частных проявлений несправедливости, решила поднять