Меня зовут женщина (сборник) - Мария Арбатова

При отсутствии толпы кошельки вынимаются из сумок хитрыми проволочными крючками или детскими пальчиками. Лет с шести ребенок – профессионал и кормится на туризме. Завороженными глазами я наблюдаю смуглую ручонку очкастого мальчика-отличника в белой рубашке, сидящего возле меня на скамейке и расстегивающего «молнию» сумочки с долларами на моей талии. В его вкрадчивой пластике такая магия, а в глазах такая проникновенная доброжелательность, что еще секунда, и я пополнила бы декамерон «охотничьих рассказов».

Утром, попрощавшись с русской частью делегации, я, Лена Гремина и Миша Угаров садимся в экскурсионный автобус возле Музея Ленина. В автобусе щебечут Манфред, Хефнер, дочка пастора со скрипкой, Бертольдсман в старинных украшениях и другие.

Ах, начинается валютная экскурсия, думаем мы, сладко потягиваясь. Монголия… Сейчас нам покажут настоящую Монголию вместо Улан-Батора с его сталинским центром, плебейскими новостройками и полукартонными трущобами среднеарифметического восточного города, в котором разгулялся социализм.

В автобус впархивает секретарь партии «зеленых», хриплая мужеподобная Туя и на условном русском кричит, что «русские» должны выместись из автобуса. Недоумевая, мы сопротивляемся, но Туя железной рукой выбрасывает наши вещи на тротуар и выталкивает нас с криком, что в ее экскурсии место только западным иностранцам, а в партии «зеленых» нас ждет Эрджендхей (или что-то в этом роде). Невыспавшиеся, незавтракавшие, совершенно дезориентированные, мы стоим под палящим солнцем, жалобно глядя вслед уезжающему автобусу.

– Где у вас партия «зеленых»?

– Не знаю.

– Как найти партию «зеленых»?

– А что это?

– Нам нужна партия «зеленых».

– Вон в том здании все партии сидят, на каждом этаже по нескольку штук. Там и красные, и черные, и зеленые.

Идем с вещами и действительно находим дверь с табличкой «Партия „зеленых“».

– О, культкараван!

– Нам нужен Эрджендхей.

– Такого не знаем.

– Туя нас высадила из автобуса. Немцы уехали на экскурсии. Мы не знаем, что нам делать.

– Тую знаем. Туя секретарь партии. Эрджендхея не знаем. Русские сегодня улетают.

– Мы трое русских, руководителей делегации, мы не улетаем, мы едем по одному из маршрутов. Помогите нам кого-нибудь найти.

Через час наших стенаний выясняется, что тут на столе лежит тетрадь, в которой все написано, им просто лень было ее листать. В разграфленной тетрадке аккуратно написано, кто из «зеленых» все это время нами занимался, при том что никого, кроме в дымину пьяного Бадбаяра, мы так и не видели.

– Эрдгенгхей! – вычитывают и укоряют они. – А вы говорите Эрджендхей! Она за вас отвечает, звоните ей домой.

Звоним. Дома никого нет. Полчаса – никого. Час – никого. Мы уже просто умираем.

– Пусть вещи полежат здесь, а мы пойдем хоть чаю выпьем. Где тут у вас можно что-нибудь перекусить?

– Вот так пойдешь, потом вот так пойдешь, потом вот так свернешь. Поняли?

– Нет.

– Слушай. Вот так пойдешь, вот так пойдешь, вот так свернешь. Поняли?

– Нет. А улица как называется?

– У нас в Монголии улица никак не называется.

– Но ведь таблички висят!

– Мы, монголы, таблички не читаем. Нам их русские повесили. Мы, монголы, и так все знаем.

Понуро спускаемся вниз, у входа в дом стоит мелькавший возле каравана «зеленый» монгол с пухлой улыбающейся монголкой.

– О, культкараван! – кричит он, и мы бросаемся ему на грудь ябедничать про вероломного Урса, злыдню Тую и неудачно искомую Эргхенгхей, вообще-то обязанную ждать нас с утра в партии «зеленых».

– Эргхенгхей – это я, – улыбается монголка с огромным блестящим лицом. – В четыре часа встречаемся на вокзале.

– А как вас все-таки зовут?

– Зовите меня Энхе, ничего другое вы все равно не выговорите.

Радостные, бежим в гостиницу, где в ресторане сидят остальные русские, приехавшие с экскурсии. Уже поняв, что влипли, мы прощаемся с ними так, как прощаются, идя на войну. Они набиваются в автобусы, мы ловим машину. Они завистливо смотрят нам вслед, мы – им. Но судьба справедлива, она наградит нас впечатлениями поровну. Однако не будем забегать вперед.

– Мне некогда, но за доллар повезу. Только быстро. – Доллар в Монголии в этот момент – огромные деньги.

– Нам только взять вещи.

Лена остается в машине (шоферу верить нельзя: передумает – уедет, сознание у них совершенно экзистенциальное), а мы с Мишей, пританцовывая, скачем на четвертый этаж многопартийного муравейника. Как дивно, как славно все устроилось!..

Двери партии «зеленых» закрыты!

Сначала мы немеем, потом стучим, потом пытаемся взломать. Все бесполезно. Мы носимся с дикими воплями по этажу, запрыгивая во все партии подряд, – нигде не понимают по-русски! Наконец пышный дядька в кабинете соглашается выслушать нас. Мы сбивчиво объясняем, зачем нам дверь в партию «зеленых». Как крупный начальник, он требует изложения подробностей от Авраама. Затем он кладет передо мной лист бумаги.

– Пишите! – говорит он.

– Что писать?

– Пишите, что партия «зеленых» плохо работает! Я начальник всех партий, я партийный контроль, я их всех контролирую. Я с ними разберусь по вашему заявлению.

– Нас не интересует работа партии «зеленых»! Нас интересуют наши вещи! Мы опаздываем на поезд! Внизу нас ждет машина!

– А кто вы сами будете? – спрашивает он, внимательно разглядывая длинноволосого хипповатого Мишу Угарова и орущую меня в кожаных штанах, запыленных в вояже. И тут я врубаюсь, что делать.

– Вот что, – говорю я ему тоном офицера рядовому, заснувшему в карауле. – Мы три известных журналиста из Москвы. Мы описываем все, что произошло по пути следования каравана культуры, и все это будет напечатано в газете.

– Какая газета? – напрягшимся голосом спрашивает он.

– Литературная, – ведь уже все равно что врать.

– О, душевная газета, – расцветает он, что-то говорит по-монгольски подчиненному, и тот испаряется. – Я послал его вниз за ключами. Там есть ключи от всех комнат. Я сам писатель, поэт. У меня книга вышла. Я три раза был в России, меня даже на русский переводили. Немножко. Оставьте телефон, может, я в вашей газете стихи смогу напечатать.

Я швыряю визитку, на которой английскими золотыми буквами написаны мои глупейшие титулы специально для таких, как этот тип. Визитка производит на него грандиознейшее впечатление. Он читает ее минут десять сначала без очков, потом в очках, потом еще раз для верности без очков, при том что, понятно, ни одной английской буквы он не знает. Миша стоит бледный, как небо над Улан-Батором, я готова вцепиться в толстые щеки партийного контролера. На часах ровно четыре – время нашей встречи с Энхе на вокзале. Мы мечемся по кабинету, как раненые звери.

– Где мэр города? Где руководители правящей партии? Где посольство? Где телевидение? – ору я, зачем-то набираю телефон Энхе, которая по логике вещей уже ждет нас на вокзале, и вдруг слышу ее голос. Она советует нам не нервничать и кладет трубку. В это время входит еще один подчиненный и сообщает по-русски, что в партии «зеленых» все время был человек, просто он спал все это время, жарко ведь…

Не успев себя проконтролировать, я длинно и конструктивно матерюсь и вижу, что их лица мгновенно меняются. Так разговаривал с ними всю жизнь русский наместник, теперь они совершенно убедились, что перед ними большие люди из Москвы, и толпой бегут тащить наши вещи вниз в машину. Из одной из сумок на лестнице падает дамская кофточка.

– Мадама, – кричит один из них, неся ее за мной на вытянутых руках. – У вас упал.

На вокзале, набитом торгующей шпаной и пейзанами с барашками на поводочке, мы находим компанию своих иностранцев. Они взволнованы – полпятого, а Энхе нет. Полпятого, пять, полшестого, шесть… В начале седьмого она появляется со своей круглой улыбкой.

– Энхе, мы опоздали на поезд!

– Нет. Еще китайский не прошел. У нас, если китайский не прошел, поезда вообще не ходят.

– Почему?

– Так…

– Но ведь есть расписание поездов.

– Есть. Но пока китайский не прошел, никакие поезда не пускают.

– А почему ты нам сказала прийти к четырем часам?

– Четыре, пять, шесть… – говорит Энхе, как считалку, и улыбается. Время для монгола такая же романтическая субстанция, как и любовь.

Около нашего багажа начинает крутиться стая грязных монгольских детей. Мы гоняем их, они вспархивают, как стайка птичек, и через минуту снова прилипают к нашему скарбу.

– Бедные монгольские дети, они так плохо живут. Этой стране необходимы основы вальдорфской педагогики, – говорит пожилая норвежская учительница.

– Основная задача этих детей – стянуть ваш кошелек, – объясняет Лена.

– Мой кошелек? – Норвежка надевает очки и бросается на детей с таким ором, что больше ни один из них не рискует подойти к компании.

– Вальдорфская педагогика, – хихикаем мы по-русски.