Звезда победы - Виктор Стариков

В сад вышла жена мастера и пригласила всех в дом.

— Забыли вы нас, словно дорогу вам сюда заказали, — укорила она Фомичева.

— Дела не пускали, Прасковья Павловна.

— Забыли, забыли… Чего уж на дела сваливать. Как что — все на завод валят. — Она оглянулась и шопотом добавила: — Ждут вас. В комнате возле кухни.

Фомичев прошел к кухне и в маленькой комнате увидел Марину Николаевну. Она стояла перед зеркалом, причесывая волосы, и не слышала, как он вошел. Фомичев смотрел на нее, и ему доставляло радость наблюдать за каждым ее движением.

— Марина!

Она оглянулась.

— Ты меня звала?

— Да. Почему ты запоздал?

— Ты знаешь, у ватержакетчиков…

— Как у них?

— Все пока хорошо. Должны выполнить график.

Марина Николаевна уложила волосы, заколола последнюю шпильку и, оглянувшись, спросила:

— Ты доволен?

— Доволен. Выправили самый тяжелый цех. Нам казалось, что он будет держать завод. Теперь остается отражательный… Да, Марина! Я хочу завтра днем зайти к тебе, посоветоваться о плане работ исследовательских бригад. Боюсь, что в понедельник уж не смогу заняться ими.

Они стояли рядом и тихо разговаривали о заводских делах, прислушиваясь к голосам гостей в комнатах.

— Прасковье Павловне помогала, — рассказывала Марина Николаевна. — Хорошая она женщина.

— Хорошая, — согласился Фомичев. — Гостеприимная, хлопотливая… Я у них раньше частенько бывал.

— Она говорила…

И по тону ее голоса Фомичев догадался, что Прасковья Павловна говорила о нем хорошее.

— Идем же, — позвала Марина Николаевна.

Все уже сидели за столом. Гребнев встал, уступая свое место, чтобы Марина Николаевна могла сесть рядом с Фомичевым.

Хозяин дома сидел в центре. На лацкане пиджака сверкали орден Трудового Красного Знамени и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Большие, старательно отмытые руки он неловко держал на столе. Недалеко от него сидел сын — моряк. Он с гордостью за отца оглядывал гостей. Вот сколько народа собралось на семейный праздник. Даже директор, главный инженер, парторг нашли время почтить отца.

Самые ближние места к юбиляру занимали его ближайшие друзья с женами — старожилы завода, «старая гвардия», как их уважительно звали на заводе. У большинства на костюмах были ордена, а медали почти у всех. Среди «старой гвардии» нехватало ватержакетного мастера Ивана Анисимовича Кубарева. Он не хотел покидать цеха до конца первых суток работы по новому графику и обещал подойти к полночи.

Виновник торжества обвел глазами гостей за большим праздничным столом. Сколько у него друзей на этом заводе! Тесно в доме от них.

Поднялся Данько. Стихли разговоры.

— Выпьем, товарищи, за человека всем нам хорошо известного — за Василия Петровича. Да, все мы его знаем. Вся его жизнь прошла здесь. Ценят у нас в стране людей труда. Посмотрите на нашего мастера, на его награды. Они даны ему за честный труд. Такими людьми и сильна наша социалистическая родина. Такие люди нашей страны и строят сейчас коммунизм.

Василий Петрович слушал его, чуть склонив голову. Данько говорил о месте мастера в жизни завода, о годах, отданных заводу, стране.

— Наше пожелание юбиляру — жить еще долгие годы. — Данько повысил голос. — Скоро над заводом загорится звезда нашей с вами победы, товарищи. Ватержакетчики сегодня начали работу по-новому, ввели строжайший график на печах; их примеру следуют и другие цехи. Надо, Василий Петрович, и отражательному цеху выходить в передовые. Вот и пью за ваше здоровье и за вашу новую близкую победу.

Василий Петрович встал. Он приготовился ответить речью, откашлялся, провел рукой по усам, но вдруг торопливо подался к двери.

— Иван Анисимович! Как у вас?

На пороге, приглаживая рукой волосы и обдергивая пиджак, стоял Кубарев, ослепленный светом. Фомичев нетерпеливо встал.

— Ну, как? — спросил он.

Кубарев взглянул на него строго и озабоченно, словно принес неприятное известие, но не выдержал, махнул рукой, усмехнулся и развел торжествующе руками:

— Разве пришел бы, если бы что не так вышло. Все, что обещали, Владимир Иванович, сполна выполнили. Меня на пир послали и всем передать велели, что сработали по новому графику.

Гости разом заговорили, зашумели.

Кубарев, пробираясь к своему другу, рядом с которым ему уже освободили место, остановился возле Немчинова и Данько, пожал им крепко руки.

Фомичев оглянулся на Марину Николаевну и встретился с ее взглядом. Он сел на свое место. Марина Николаевна коснулась его руки и шепнула:

— Поздравляю с первой победой.

— Рано. Настоящая победа еще впереди.

Вечер продолжался.

Старые мастера пустились в воспоминания о прошлом, помянули давно прошедшие и недавние военные годы, говорили о будущем. Старики покрепче подливали друг другу водки, те, что послабее, мочили усы в пиве. Некоторые разгорячились, сняли пиджаки и повесили их на спинки стульев.

Моряк — сын Петровича — молчаливо наблюдал за пиршеством. Все хотели с ним выпить. Он чокался, но старался почаще отставлять в сторону рюмку. Хорошее у него было лицо. И весь он был крепкий, сильный, чем-то напоминавший Петровича.

Фомичев спросил:

— Куда же после службы?

Он подумал:

— К вам на завод.

— Отцу на смену… И когда?

— А вот через год службе срок.

Уже продолжительное время главный инженер наблюдал за Вишневским. Инженер был явно не в духе. Его плохое настроение можно было понять.

В разгар общего веселья появился Годунов. Ордена и медали блестели на его парадном кителе. Ради такого торжественного дня он принарядился. Годунова можно было и не опрашивать о делах: его вид сам говорил о них. «А сохранил выправку, — подумал о нем Фомичев. — Хоть сейчас в танк».

— Садись рядом, — позвал его Фомичев. — Значит, справились?

— Преотлично, Владимир Иванович. Ну, и поработать пришлось! Чуть транспортники не подвели. Составы перепутали, а тут еще два думпкара опрокинулись. Всем цехом их поднимали.

— Давно я тебя не видел при всех отличиях. Как на параде…

— Теперь можно надеть. Не стыдно. Завтра собираемся еще больше проплавить. Вот как цех пошел.

— И почему Сазонова нет?

— Хлопочет… Готовит цех к завтрашней работе.

Немчинов и Данько собрались уходить. Фомичев вышел с ними на крыльцо.

— Вы еще побудьте, — сказал ему Данько. — А мы пройдем на завод, к ватержакетчикам.

Василий Петрович торопливо шел к ним. За ним вышел и сын.

— Спасибо за угощение, — сказал Данько.

— Какое же угощение…

— Надо и на заводе ваше тридцатилетие отметить, Василий Петрович, — сказал Данько. — Проведем такой вечер. Только неудобно проводить его, когда цех своего обязательства не выполняет. Поздравления поздравлениями, а дела делами.

— Срок дайте — будет и у нас дело.

— Все сроки прошли.

— Понимаю я, — неохотно молвил мастер. — Обещать не хочу, не люблю попусту балакать, но цех поднимем.

— Так и условимся.

Данько и Немчинов простились и ушли.

Мастер сокрушенно посмотрел на Фомичева и сказал:

— А ведь и правда, стыдно перед народом.

Фирсов, поддерживаемый под руку сыном, вернулся к гостям.

Вышел с папироской в руках Вишневский, постоял молча, словно не замечая главного инженера, потом спросил:

— Вы мною очень недовольны?

— Что об этом говорить? — Фомичев досадливо пожал плечами. — Вино тебе сейчас в голову ударило. Не понимаю, как ты не можешь более решительно цех вести. Что это такое? Поставили новый свод, а вы еле-еле поднимаете проплав. Смотреть на вашу работу тошно.

— Владимир Иванович, растерялся я немного. Верно, растерялся. Такая авария! Ведь это у меня впервые.

— И что из этого следует?

— Я уж о себе стал хуже думать. Но сейчас мы беремся. Увидите, как в ближайшие дни все изменится.

— Посмотрим, посмотрим… Но торопитесь. Сейчас вы от всех отстаете.

В комнатах запели. Женские голоса вели песню, мужские ее подхватывали. Это была та песня, которую часто пели на фронте, в полку Фомичева. Ее пели счастливыми, звонкими голосами, и она звучала незнакомо.

Эта ночь и песня напоминали Фомичеву фронтовые ночи в лесу, ночи подготовки к наступлению. Он стоял и молча слушал, охваченный дорогими для него воспоминаниями.

25

В высокой мягкой черноте неба сверкал рубин звезды. Дым, выходивший из трубы, переливался розовыми тонами, и казалось, что полощется на ветру алое знамя.

Звезду видели в поселке медеплавильщиков, на нее любовались рабочие, шедшие в ночную смену. Ее рубин сверкал горнякам медных рудников. Машинисты паровозов на вспыхнувший блеск звезды ответили торжественными салютами гудков; им, как эхо, откликнулись гудки шахт.