Молли имеет право - Анна Кэри

когда мама возила нас с Джулией за новой шляпой, бельём или зимним пальто, мы всегда пили чай в «Бьюли» и ели одно крошечное пирожное на двоих, разрезав его пополам, чтобы не ссориться. Я уверяла её, что все вокруг удивляются такой скупости, но она говорила, что это чепуха и что остальные посетители слишком заняты собственными пирожными (хотя я по-прежнему считаю, что нет).

В общем, может, из-за того, что Филлис тоже много лет терпела мамину скупость, она взяла нам по целому пирожному, что с её стороны было очень щедро (не в последнюю очередь потому, что денег у нас с Норой хватало только на обратный билет на трамвай, так что сами мы и чёрствой булочки купить не могли).

— Так значит, вы, девочки, собираетесь на большой митинг? — спросила Мейбл, пока мы пили чай и ели пирожные (вкуснейшие).

— Разумеется, нет! — воскликнула Филлис.

— Ты нас не остановишь! — возмутилась я. — Мы можем купить билеты, как все остальные.

— Я могу отказаться брать вас с собой. И непременно это сделаю. И ещё пожелать удачи: посмотрим, как вас отпустят одних в субботу вечером.

Ссориться с Филлис на глазах у Мейбл мне не хотелось, тем более что обе они были к нам добры, поэтому я только заявила:

— Думаю, мы можем обсудить это позже, — как говорят взрослые, что Филлис и Мейбл, кажется, нашли весьма забавным.

— Что ж, уверена, Филлис вам всё расскажет, — утешительным тоном сказала Мейбл. — Зрелище обещает быть впечатляющим.

— Если нам вообще удастся заполнить зал, — возразила Филлис. — Мы с Кэтлин собираемся завтра писать объявления. Просто чтобы люди знали.

— Да уж, лучше, чтобы зал был полон. Многие знаменитости шлют нам телеграммы с поддержкой. И выступающие как на подбор.

— Это может стать проблемой. Особенно если заявятся эти древние хибернианцы, — посетовала Филлис и, строго взглянув на нас, добавила: — Вот почему я не хочу тащить вас с собой.

В общем, несмотря на то, что Филлис решительно отказалась брать нас на митинг, день выдался удачным. Они с Мейбл ещё долго говорили о Лиге и множестве важных для движения людей — некоторых из них мы даже слышали, когда ходили на митинг в Феникс-парке. Кроме того, Мейбл, просто засыпавшая нас вопросами, была очень впечатлена планами Норы стать врачом (да-да, не прошло и нескольких недель увлечения ветеринарией, как она вернулась к мыслям о том, чтобы лечить людей, — не помню, говорила я тебе или нет. За её планами не угонишься). Я, конечно, напомнила, что на прошлой неделе она чуть не потеряла сознание, когда Агнес О’Хара порезалась битым стеклом на перемене, но она пнула меня под столом и сказала Мейбл и Филлис, что старается победить свою боязнь крови (что они, как мне казалось, тоже нашли забавным. Иногда я вообще не понимаю девушек их возраста).

В конце концов Филлис осознала, что мы уже почти час как разделались с пирожными и чаем и что, вероятно, даже в таком благосклонном к суфражеткам месте не будут рады, если люди станут часами просиживать за столиками, ничего не заказывая, поэтому они с Мейбл расплатились, и мы вышли. И пока поднимались по Генри-стрит в сторону Сэквилл-стрит, я сказала:

— Спасибо вам обеим, что угостили нас чаем. Это было очень мило.

— Главное, чтобы это не переросло в привычку, — сухо ответила Филлис. — И тебе бы стоило перестать за мной шпионить. Второй раз уже.

— О Филлис, да я только разок шпионила, и это было сто лет назад!

— Может быть, может быть. Но в следующий раз чаем я тебя поить не стану.

Ну, по крайней мере честно. Мы распрощались с Мейбл на Сэквилл-стрит (ей предстоял долгий путь домой, в Клонтарф), а потом и сами забрались в трамвай. Я хотела подняться наверх, но Филлис сказала, что там слишком ветрено, а ветер постоянно творит с её шляпами всякие ужасы (что и неудивительно, учитывая нелепые украшения, которые нашивает на них Кэтлин), поэтому мы уселись в скучном нижнем салоне.

Впрочем, Филлис была в превосходном настроении, а когда мы вышли из трамвая и добрались до Нориного поворота, даже сказала: «Всегда пожалуйста», — в ответ на благодарность за чай и пирожное. Но стоило ли беспокоиться о том, чтобы ветер не повредил шляпу, если из-за жары, пыли и влажности к тому времени, как мы добрались до дома, её декор начал отваливаться сам по себе? Филлис открыла дверь своим ключом (а она — единственная из нас, у кого есть собственный ключ), и мы, одинаково взмокшие, раскрасневшиеся и чумазые, направились в гостиную, где, судя по доносившимся оттуда звукам, мама играла на пианино. Но не успела Филлис сказать: «Смотри, кого я нашла по дороге домой», — как я поняла, что у нас гость.

Возле пианино стоял Фрэнк: судя по всему, он переворачивал маме ноты, — а Гарри (как обычно) развалился в самом удобном кресле. Только тут я осознала, что вспотела и пропылилась, что чулки сползли к лодыжкам и те уже напоминают слоновьи ноги, что волосы от жары растрепались даже больше обычного, и вовсе не так, как у всех этих миловидных актрис на открытках. И от того, что Гарри при виде нас мерзко хихикнул: «Только взгляните на себя! Вы что, бегали наперегонки?» — лучше, разумеется, не стало. Как и от маминых слов: «Молли! Ты чем это занималась? Ну-ка иди умойся», — словно мне пять лет. Но я знала, что, если начну с ней спорить, буду выглядеть совсем по-детски, поэтому пришлось идти наверх оттирать лицо и руки. К счастью, от холодной воды кожа слегка побледнела, но всё ещё лоснилась, а волосы даже после того, как я несколько раз продрала их гребешком, по-прежнему выглядели совершенно растрёпанными. Впрочем, при такой влажности и духоте ничего с ними не поделаешь, но можно хотя бы сменить чулки, чтобы не показаться неряхой. Всё это отняло так много времени, что, когда я в относительно презентабельном виде вернулась в гостиную, Фрэнк уже надевал пиджак.

— Прекрасная музыка, миссис Карберри, — как раз вежливо говорил он. — И спасибо за чай.

— Мы всегда тебе рады, Фрэнк. Спасибо, что пере ворачивал для меня ноты, — ласково отвечала мама. Держу пари, она бы очень хотела, чтобы её собственный отвратительный