Молли имеет право - Анна Кэри

и вправду нет. «Раз вы в такой нужде, мы, так уж и быть, скинемся кто сколько может, наскребём для вас пару шиллингов», — хихикнула рыжая девчушка, и они, хохоча, побрели обратно на свою улицу. Может, если бы у женщин было право голоса, такие дети жили бы лучше, подумала я. Но потом вспомнила про тётю Джозефину, любившую говорить, что бедняки просто ленивы и что она не может понять, почему бы им почаще не мыться и не стирать одежду. Такие, как она, никогда не станут голосовать, чтобы улучшить их жизнь.

Вот бы я посмотрела, как сама тётя Джозефина стирает себе платье, живя в тесноте, без водопровода и без гроша за душой. Уж конечно, она ни разу в жизни даже платочка не постирала: всё отправляет в ту же прачечную, что и мы. А кружева заставляет горничную отбеливать вручную. Не слишком ли высокомерно с её стороны попрекать других нежеланием мыться?

— Ты что-то притихла, — сказала Нора, когда мы подошли к её переулку.

— Думала про тётю Джозефину, — рассеянно ответила я.

— Ну перестань. Подумай лучше, как нам отпроситься на тот большой митинг.

— А я уже подумала. Уговорю Филлис взять нас с собой.

Судя по всему, моя гениальная схема Нору не впечатлила.

— С чего ты взяла, что она согласится, раз уже отказалась? Я так понимаю, она считает, что мы слишком этим увлекаемся и, если попадём на митинг, твои родители тотчас же обо всём узнают. И что же может заставить её передумать?

— Шантаж, — самодовольно бросила я.

Да, согласна, слово отвратительное, но работает же!

Вечером, после того как отец дочитал очередную захватывающую историю о приключениях Питера Фицджеральда (тот спрятался от бандитов в каминную трубу, но теперь горничная, не подозревая о Питере, собирается разжечь под ним огонь), я зажала Филлис в углу.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— В самом деле? — устало переспросила Филлис.

— Да. Я хочу, чтобы ты взяла нас с Норой на субботний митинг.

— Сколько можно повторять? Нет и ещё раз нет. Ни одну из вас я с собой больше не возьму. Это слишком рискованно.

— Но почему? — возмутилась я. — Мы же всей душой поддерживаем движение.

— Вам всего четырнадцать.

— И что? Это нам не мешает. В конце концов, если мы победим, то через семь лет сможем голосовать.

— Какая чудовищная перспектива. От одной мысли, что вы получите право голоса, хочется раз и навсегда бросить весь этот суфражизм. Хотя, может, ты и права…

— Ещё как!

— Но я совершенно не хочу отвечать за вашу парочку. На митинге могут возникнуть беспорядки. Или вдруг эти ужасные хибернианцы явятся…

Об этом я не подумала. Но даже если так, мне всё равно хотелось туда попасть.

— Тебе не придётся за нами приглядывать, мы вполне способны сами о себе позаботиться.

— Если тебя отвезут в больницу в карете скорой помощи, родители первым делом обвинят меня, — сказала Филлис, явно несколько преувеличивая: скорая помощь после протестных акций не понадобилась ещё ни одной суфражетке (насколько мне известно). — Даже того, что я взяла тебя на митинг в парке и в «Фермерское подворье», хватит, чтобы в октябре меня не отпустили в университет.

Я как знала, что именно это она и скажет. Поэтому глубоко вдохнула и, выпрямившись во весь рост (всё ещё на три дюйма ниже Филлис), театрально объявила:

— В таком случае у меня нет выбора. Если не возьмёшь нас с Норой на митинг, я всё расскажу нашим престарелым родителям.

— Нет! — в ужасе отшатнулась Филлис.

— Определённо да, — подтвердила я. Хотя на самом деле, конечно, не стала бы: уж слишком это низко, подло и жестоко. Оставалось надеяться, что Филлис поверит в реальность моих угроз и блеф не вскроется. — Да ладно, Филлис! Мы не станем ввязываться в неприятности. Вот честное слово!

— Ты просто чудовище, — простонала Филлис.

— Ну пожалуйста, Филлис, — заныла я. — Всего один митинг. При первом же намёке на беспорядки мы улизнём из зала и поедем домой. Ты же знаешь, даже эти ужасные древние хибернианцы не станут бить девушек. По крайней мере, не моего возраста, — во всяком случае, я на это очень надеялась.

— Я подумаю, подлая ты мелкая тварь.

Но я совершенно уверена, что она нас возьмёт. Сейчас отправляюсь спать с неприятным осадком из-за всего этого шантажа, но на что не пойдёшь ради доброго дела? Попрошу Бога простить меня, когда стану молиться.

Позже

Я проснулась в четыре утра (о чём узнала, рассмотрев в свете уличного фонаря часы на каминной полке) и больше не могла заснуть, поскольку чувствовала себя ужасно виноватой из-за этого шантажа. Знаю, «не шантажируй» не входит в число десяти заповедей, и сомневаюсь, чтобы я когда-либо видела что-нибудь подобное в катехизисе, но, скорее всего, это просто настолько ужасно, что Бог даже не подумал предостеречь нас (хотя, полагаю, то же можно сказать и об убийствах, а они определённо хуже шантажа). В любом случае, есть это в Библии и катехизисе или нет (возможно, в Библии и есть, я её всю не читала), Бог явно не одобрил бы то, что я сказала Филлис. Так что в глубине души я знаю, что совершила смертный грех.

В общем, я решила, что было бы нечестно попасть на такой важный и нужный митинг столь гнусными средствами, поэтому с утра, во время завтрака, пока все уплетали тосты, а мама напоминала, что сегодня днём уйдёт к миссис Шеффилд обсудить ход сбора средств на благотворительность, я с самым значительным лицом обернулась к Филлис, давая ей понять, что хочу поговорить. Так что, когда все вышли из-за стола, она уже поджидала меня в холле.

— Что тебе нужно? Очередная порция шантажа?

Я задержала дыхание: кому приятно признавать свою ошибку, даже если знаешь, что иначе нельзя?

— Наоборот. Я ужасно переживаю из-за того, что пообещала всё про тебя рассказать. Ты, пожалуйста, знай, что я бы никогда этого не сделала.

Филлис вскинула бровь. Только одну — уж и не знаю, как она это делает. Я и