Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова - Аркадий Аверченко

Конечно, почти всю дорогу за нами ѣхалъ Габріэль, взывая къ намъ, предлагая освободить насъ отъ гида и суля различные диковинные уголки въ Помпеѣ, о которыхъ гидъ и не слыхивалъ.

Пустыя угрюмыя развалины Помпеи производятъ тягостное, хватающее за душу впечатлѣніе. Стоять одинокіе пустые, какъ глазницы черепа примолкшіе дома, облитыя жестокимъ, слѣпящимъ глаза солнцемъ… Въ каждомъ закоулкѣ, въ каждомъ крошечномъ мозаичномъ дворикѣ притаились тысячелѣтія передъ которыми такими смѣшными, жалкими кажутся наши «завтра», «на той недѣлѣ» и «въ позапрошломъ году».

Останавливаетъ вниманіе и углубляетъ мысль, — не главное, не вся улица или домъ, а какой нибудь трогательный по жизненности пустякъ: камень, лежащій посреди узкой улицы на поворотѣ и служившій помпейскимъ гражданамъ для перехода въ грязную погоду съ одной стороны улицы на другую; какой нибудь каменный прилавокъ съ углубленіемъ посрединѣ для вина — въ томъ домишкѣ, который когда-то былъ винной лавкой.

Это даетъ такое до жгучести яркое представленіе о прошлой повседневной жизни! Такъ хочется закрыть глаза, задуматься и представить толстаго, обрюзгшаго продавца вина, разгульныхъ покупателей толпящихся въ лавченкѣ, стукъ сандалій промелькнувшей мимо женщины; станъ ея лѣниво изгибается отъ тяжести кувшина съ водой и черные глаза щурятся отъ солнца, разбивающаго золотые лучи о бѣлый мраморъ стѣнъ…

Спитъ мертвая теперь, высохшая, изглоданная временемъ, какъ мумія, Помпея, — скелетъ, открытый черезъ двѣ тысячи лѣтъ.

Только проворныя изумрудныя ящерицы быстро и безшумно скользятъ среди расщелинъ стѣны покрытой тысячелѣтней пылью, да болтливый, жадный, вертлявый гидъ оглашаетъ немолчной трескотней мертвыя, какъ раскрытый гробъ, улицы.

Вотъ посреди улицы фонтанъ… Бронзовый фавнъ съ раскрытымъ ртомъ, изъ котораго когда-то лилась вода. Гидъ обращаетъ наше вниманіе: нижняя губа и часть щеки фавна совершено стерта; на мраморѣ водоема видна большая глубокая впадина — будто оттискъ руки въ мягкомъ тѣстѣ. Это — слѣды милліоновъ прикосновеній устъ жаждущихъ помпеянъ — на лицѣ бронзоваго фавна, и милліоны прикосновеній рукъ, опиравшихся на мраморный край водоема, въ то время когда губы сливались съ бронзовыми губами фавна.

Англійская туристка, обозрѣвающая Помпею…

Въ Римѣ, въ соборѣ св. Петра, большой палецъ бронзовой статуи Петра наполовину стертъ подѣлуями вѣрующихъ; въ какой-то другой церкви мраморная статуя популярнаго святого — имѣетъ странный видъ — одна нога обута въ бронзовый башмакъ. Зачѣмъ? Мраморъ очень непрочный матеріалъ для поцѣлуевъ. Надолго его не хватитъ.

Этотъ стертый ротъ фавна и большой палецъ св. Петра даютъ такое ясное представленіе о времени, мѣрѣ и числѣ, что сжимаешься, дѣлаешься маленькимъ-маленькимъ и чувствуешь себя песчинкой, подхваченной могучимъ самумомъ, рядомъ съ милліонами другихъ песчинокъ, увлекаемыхъ въ общую міровую могилу…

— Что онъ вамъ показываетъ какого-то дурацкаго фавна. Пойдемъ со мной, добрые, великодушные синьоры!.. Я вамъ покажу такія пикантныя фрески, что вы ахнете. Только мужчинамъ ихъ и показываютъ, дорогіе, прекрасные синьоры!

Изъ-за расщелины стѣны показывается орошенная обильнымъ потомъ, плутоватая физіономія Габбріэля.

— Что онъ вамъ показываетъ? Вся какую-то чепуху… А я вамъ, синьоры, могъ бы показать неприличную статую фавна.

Нашъ гидъ настроенъ серьезно, академично, мошенникъ же Габріэль, наоборотъ, весь погрязъ въ эротикѣ и внѣ гривуазности и сала — никакого смысла жизни не видитъ.

Гидъ отклоняетъ его, но онъ увязывается за нами и, слѣдуя сзади, съ сардонической улыбкой выслушиваетъ объясненія гида.

— Вотъ тутъ, въ этомъ домѣ, при раскопкахъ нашли мать и ребенка, которые теперь находятся въ здѣшнемъ музеѣ. Мать, засыпаемая лавой, не нашла въ себѣ силы выбраться изъ дома — и такъ и застыла, прижавъ къ груди ребенка…

— А неприличную собаку видѣли, синьоры? — вмѣшивается Габріэль. — Вотъ-то штучка… Хи-хи.

Ннкто ему не отвѣчаетъ.

Въ какомъ-то домѣ мы, наконецъ, къ превеликому восторгу Габріэля, натыкаемся на висящій на стѣнѣ деревянный футляръ, ввидѣ шкапчика…

Его открываютъ… Если въ античныя времена эта фреска красовалась безъ всякаго прикрытія — античная публика имѣла о стыдливости и пристойности особое предсгавленіе.

Габріэль корчится отъ циничнаго смѣха; нашъ гидъ снисходительно подмигиваетъ, обращая наше вниманіе на нѣкоторыя детали.

Человѣкъ, который показываетъ эту непристойность, проситъ на чай; тотъ человѣкъ, который впустилъ насъ въ домъ — тоже проситъ на чай; и тотъ человѣкъ, который пропустилъ насъ въ какія-то ворота — взялъ на чай.

Въ помпейскомъ музеѣ брали съ насъ за входъ въ каждую дверь; неизвѣстный человѣкъ указалъ пальцемъ на изсохшее тѣло помпейца, лежащее подъ стекломъ; сказалъ:

— Это тѣло помпейца.

И протянулъ руку за подаяніемъ.

Я указалъ ему на Крысакова и сказалъ:

— Это тѣло Крысакова.

Послѣ чего, въ свою очередь, протянулъ ему руку за подаяніемъ.

Онъ ничего мнѣ не заплатилъ, хотя мои свѣдѣнія были цѣннѣе его свѣдѣній: я зналъ, что его помпеецъ — помпеецъ, а онъ не зналъ, что мой Крысаковъ — Крысаковъ.

Возвращаясь обратно на станцію, мы наткнулись на громадные штабеля лавы, сложенной здѣсь послѣ раскопокъ; на нѣсколько верстъ тянулись эти штабеля.

Вышелъ изъ хижины человѣкъ, взялъ нѣсколько кусковъ лавы въ орѣхъ величиной и роздалъ намъ на память. Потомъ попросилъ уплатить ему за это.

— Сколько? — серьезно спросилъ Мифасовъ.

— О, это сколько будетъ вамъ угодно!..

— Нѣтъ — такъ нельзя. Всякая вещь должна быть оплачена ея стоимостью. Во сколько вы цѣните врученныя намъ кусочки?

— Если синьоры дадутъ мнѣ лиру — я буду доволенъ.

— Сандерсъ! Уплатите ему лиру.

Мифасовъ оглядѣлъ необозримое пространство, покрытое лавой, и завистливо сказалъ:

— Какая богатая страна — Италія!

— Почему?

— Четыре кусочка лавы, общимъ вѣсомъ въ четверть фунта — стоютъ одну лиру. Сколько же должно стоить все, что тутъ лежитъ? Интересно высчитать.

Возвращались усталые.

— Видѣли въ музеѣ сохранившіяся зерна пшеницы, кусочки почернѣвшаго хлѣба и даже остатки какого-то кушанья… Это изумительно!

— Понимаю, — подмигнулъ Крысаковъ, — просто вы проголодались и потому сворачиваете все на съѣстное. Вонъ, кстати, и ресторанчикъ.

Первый стаканъ кьянти пріободрилъ насъ.

— Милое винцо! Смотрите господа, что это Сандерсъ такой задумчивый? Сандерсъ! Что съ вами?

Онъ разсѣянно поднялъ опущенные глаза и сказалъ:

— Приблизительно, около двѣнадцати съ половиной милліардовъ пудовъ, на общую сумму девятьсотъ милліардовъ рублей.

— Чего?!!

— Лавы. Тутъ.

II

Розовая черепаха. — Максимъ Горькій. — Итальянская толпа. — Старикъ. — Тяжелое путешествіе. — Послѣднее мошенничество. — Опять Габріэль.

На Капри пароходъ отходилъ утромъ.

Такъ какъ весь Неаполь пропитанъ звуками музыки и пѣнія, то и на пароходѣ оказался цѣлый оркестръ.

Хорошо живется бездѣльничающему туристу. Сидитъ онъ, развалясь подъ тентомъ, а ему играютъ неаполитанскія канцонеты, пляшутъ передъ нимъ, охлаждаютъ пересохшее отъ жары горло какой-то лимонной дрянью со льдомъ — и за все это лиры, лиры, лиры…

Тутъ же у ногъ пресмыкается продавецъ черепаховыхъ издѣлій и коралловъ.

Крысаковъ, осажденный продавцемъ, пробуетъ притвориться глухимъ, но когда это не помогаетъ, прибѣгаетъ къ странному способу: онъ беретъ нитку коралловъ, осматриваетъ ихъ и пренебрежительно говоритъ:

— Ну, милый мой, какая же это черепаха!.. Ничего общаго.

— Да это, синьоръ, не черепаха. Это кораллы.

— Что? Не слышу. Ты можешь мнѣ клясться хоть отцомъ роднымъ — я не повѣрю, что это черепаха. Развѣ розовыя черепахи бываютъ?

— Но это не черепаха! Я и не говорю, что это черепаха. Это кораллы.

— Что? Не слышу. А это что? Кораллъ? Почему же онъ въ формѣ гребенки?.. Ты, братецъ, изолгался; ну, развѣ бываетъ кораллъ прозрачный, коричневаго цвѣта. Это что-то среднее между янтаремъ и агатомъ. Что? Не слышу!

Продавецъ оретъ Крысакову въ самое ухо:

— Это и есть, господинъ, черепаха! Настоящій черепаховый гребень.

— Врешь, врешь! Онъ на кораллъ ни капельки ни похожъ. Какъ не стыдно?!.. Господа, развѣ это кораллъ?

— Конечно, не кораллъ, — въ одинъ голосъ поддерживаемъ мы.

— Ну, вотъ видишь. Ты ужъ думаешь, если мы иностранцы, русскіе, такъ и ничего не понимаемъ. У насъ, братецъ, за такія штуки въ полицію тянутъ. Ступайте, чужеземецъ!

Скрипки заливаются, солнце печетъ, винтъ оставляетъ сзади на чудесномъ лазурномъ зеркалѣ воды — длинную вспаханную борозду.