Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова - Аркадий Аверченко

Онъ захныкалъ, завертѣлся, заскакалъ, но мы мы были непреклонны. Отношенія были прерваны навсегда.

Я увѣренъ, что настоящимъ неаполитанцамъ никогда бы въ голову не пришло пойти на тарантеллу и «помпейскія позы». Все это создано для туристовъ и ими же поддерживается. Для нихъ же весь Неаполь принялъ обликъ какого-то громаднаго дома разврата.

Пусть иностранецъ попробуетъ пройтись въ сумерки по Неаполю. — Изъ-за каждаго угла, изъ каждой подворотни, буквально на каждомъ шагу къ нему подойдетъ гнуснаго вида незнакомецъ и тихо, но назойливо предложитъ «красивую синьору», «обольстительную синьорину» или даже рогаццину (дѣвочку).

Эти поставщики осаждали насъ, какъ мухи варенье.

— Что такое?

— Синьоры… берусь показать вамъ одну прекрасную даму. Познакомлю даже… тутъ сейчасъ за угломъ. Пойдемъ…

— Къ ней? Къ дамѣ? Явиться одѣтыми по дорожному — что вы! Это неудобно.

— Ничего! Я ручаюсь вамъ — можно.

— Ну, что вы… И потомъ неловко же являться въ чужой домъ, не будучи знакомыми.

— Пустяки! Съ ней нечего — хи-хи — церемониться.

— Ну, вамъ то ничего — вы, конечно, хорошо знакомы… По праву старой дружбы можете и безъ смокинга. А намъ неудобно.

— Но я вамъ ручаюсь…

— Милостивый государь! Мы знаемъ правила хорошаго тона и не хотимъ дѣлать безтактности. Мы увѣрены, что дама будетъ шокирована нашимъ безцеремоннымъ вторженіемъ. Она приметь насъ за сумасшедшихь.

Итальянскій кафе-концертъ — зрѣлище, полное интереса и разныхъ неожиданностей.

Дѣйствіе происходитъ больше въ публикѣ, чѣмъ на сценѣ. Весь залъ подпѣваетъ, притоптываетъ, вступаетъ съ пѣвицей въ разговоры, бѣшенно апплодируетъ или бѣшенно свищетъ.

Если пѣвица не нравится — пѣть ей не дадутъ. Понравится — измучаютъ повтореніями.

У всѣхъ душа нараспашку. Подстерегаютъ всякаго удобнаго случая, чтобы выкинуть колѣнце, посмѣяться или посмѣшить публику. Залъ набитъ порохомъ, взрывающимся отъ малѣйшей искры.

Всякаго вновь входящаго зрителя сидящая публика привѣтствуетъ единогласнымъ доброжелательными.

— А-а-а!!..

Привѣтствуемый, гордый всеобщимъ вниманіемъ, пробирается на свое мѣсто и черезъ минуту присоединяетъ уже свой голосъ къ новому привѣтствію:

— А-а-а!

Выходитъ на сцену толстая нѣмка… Беретъ нѣсколько хриплыхъ нотъ.

Музыкальная публика этого не переноситъ:

— Баста, баста!!

— Бассста!!!

Нѣмка, не смущаясь, тянетъ дальше.

И тогда громъ невѣроятныхъ по шуму и длительности апплодисментовъ обрушивается сверху, перекатывается и растетъ, какъ весенній громъ.

Пѣть невозможно. Виденъ только раскрытый ротъ, растерянные глаза. Забракованная пѣвица исчезаетъ подъ гомерическій свистъ.

Когда мы покупали билеты, передъ нами вынырнулъ Габріэль.

— A-а, синьоры идутъ сюда! Сейчасъ, сейчасъ! Кассиръ! Выдайте этимъ хорошимъ господамъ билеты… Они желаютъ имѣть билеты. Это мои знакомые господа — дайте имъ лучшіе билеты. Вотъ сдача! Вотъ билеты! красивые красные билетики! Я васъ тутъ подожду. Когда выйдете — поѣдемъ въ одно мѣстечко.

— Отстаньте, — сурово сказали мы. — Не смѣйте насъ дожидаться — мы все равно не поѣдемъ съ вами. Напрасно только потеряете время. И ни чентезима не получите и потеряете время.

— О, добрые господа! Зачѣмъ вы обижаете Габріэля? Онъ бѣдный человѣкъ и подождетъ васъ.

Конечно, когда мы черезъ три часа вышли — бѣдный человѣкъ ждалъ насъ.

— Пройдемся, господа, — сказалъ Крысаковъ. Прелестная ночь.

— Пожалуйте! — подкатилъ Габріэль. — Тутъ какъ-разь четыре мѣста. Я васъ ждалъ.

— Убирайся къ дьяволу! Мы тебѣ сказали, что ты не нуженъ? Отъѣзжай! Мы хотимъ идти пѣшкомъ…

Мы зашагали по озаренному луной тротуару, а Габріэль шагомъ потянулся за нами.

Узкія улицы, еще сохранившія въ каменныхъ стѣнахъ и мостовой теплоту солнца, накалившаго ихъ днемъ — нѣжились и дремали надъ луной… И вездѣ намъ приходилось шагать черезъ груды безпорядочно разметавшихся тѣлъ. Весь голодный, нищенскій Неаполь спитъ на улицахъ… это красиво и жутко. Будто весь городъ, всѣ дома вывернуты наизнанку.

Аршина два макаронъ днемъ и аршина два тротуарной плиты ночью — весь обиходъ оборваннаго гражданина прекрасной Италіи. Господь Богъ хорошо обезпечилъ этихъ бездѣльниковъ…

Странныя жуткія улицы.

Какой нибудь англичанинъ верхомъ на ослѣ медленно пробирается среди этой безпорядочной гекатомбы спящихъ и пожирающихъ макароны тѣлъ, медленно пробирается, напоминая смѣшную пародію на Штуковскую картину «Богъ войны».

Какой нибудь англичанинъ верхомъ на ослѣ медленно пробирается среди этой безпорядочной гекатомбы спящихъ и пожирающихъ макароны тѣлъ…

— Зайдемъ въ ресторанъ, господа. Закусимъ.

Когда мы взбирались по лѣстницѣ ресторана, Габріэль крикнулъ:

— Я подожду васъ, синьоры!

— Убирайся къ черту!

— Синьоры только крикнутъ — и я уже тутъ, какъ тутъ.

Въ итальянскихъ ресторанахъ средней руки у насъ своя линія поведенія, выработанная общими усиліями хитроумнаго Сандерса и изобрѣтательнаго Крысакова.

Дѣло въ томъ, что рестораторы и слуги — невѣроятныя бестіи, жадные, трусливые, нахальные, только и помышляющіе о томъ, какъ бы надуть бѣднаго путешественника, подсунувъ ему, вмѣсто асти — помои, замѣнивъ заказанное кушанье отвратительнымъ мѣсивомъ и приписавъ къ счету процентовъ пятьдесятъ.

Поэтому, мы, являясь въ ресторанъ, съ мѣста въ карьеръ подчеркиваемъ — съ кѣмъ имъ придется имѣть дѣло.

— Почему на скатерти пятно?! — яростно кричитъ Крысаковъ, свирѣпо вращая глазами. — Что? Гдѣ! Вотъ оно! Если вы вытираете сапоги скатертью, такъ можете сунуть ее въ карманъ, а не подсовывать намъ!! Это что?? Это что?! Вода? А графинъ? Его когда мыли? Такіе графины на столь ставятъ?! Позвать метрдотеля! Хозяина сюда! Какъ же вы насъ накормите, если у васъ такъ обращаются съ гостями!! На ножахъ ржавчина! Ложки погнуты! Одна ножка стола короче другихъ!! А? Позовите сюда полицію… Мы консулу пожалуемся!! Все ваше гнусное заведеніе по косточкамь разнесемъ!!!

Всѣ обитатели ресторана мечутся около насъ въ паническомъ ужасѣ.

— Будетъ, — дѣловито говоритъ Мифасовъ. — Довольно. Теперь они подготовлены…

Мы сразу успокаивались.

И, дѣйствительно — послѣ этого за нами ухаживали, какъ за принцами. Подавали лучшее вино, прекрасное кушанье и счетъ предъявлялся потомъ такой честный и скромный, что всякій не отказался бы выдать за него собственную дочь.

— Хорошо ли поужинали, синьоры? Габріэль ждетъ васъ — и лошадка его тоже ждетъ добрыхъ великодушныхъ синьоровъ… Какіе-то господа сейчасъ нанимали насъ, но мы съ лошадкой отказались.

— Вы знаете, что? — дрожа отъ негодованія, вскричалъ Мифасовъ. — Я думаю, что намъ придется изъ-за этого проклятаго человѣка уѣхать изъ Неаполя раньше времени. Вы подумайте: если онъ умретъ съ голоду, мы будемъ виновниками его смерти… Потому что онъ ни пьетъ, ни ѣстъ и ѣздитъ за нами съ утра до ночи. Онъ ничего не зарабатываетъ, не получаетъ ни отъ насъ, ни отъ другихъ пассажировъ, которымъ онъ изъ-за насъ отказываетъ! Что привязало его къ намъ? Какую несбыточную мечту лелѣетъ онъ, привязавшись къ намъ, какъ пьявка къ безкровному желѣзу. Постойте! я ему сейчасъ скажу все, какъ слѣдуетъ!

— Не надо! Самое лучшее не обращать на него вниманія… Представимъ себѣ, что его нѣтъ.

Мы пошли дальше, весело бесѣдуя, а Габріэль плелся за нами на своей лошаденкѣ, изрѣдка окликая насъ, льстя и заискивая.

Съ этого вечера мы стали прикидываться, что совершенно не замѣчаемъ его, не слышимъ его голоса и не видимъ тѣла. Онъ вертѣлся около насъ, предлагалъ, клянчилъ, а мы продолжали начатую бесѣду и смотрѣли сквозь него, какъ сквозь оконное стекло, равнодушнымъ, не останавливающимся взглядомъ.

Утромъ возникъ споръ: ѣхать ли въ Помпею и на Везувій или только въ одну Помпею.

— На что намъ Везувій? — говорилъ Сандерсъ. — Обыкновенная гора съ дырой посрединѣ. Ни красоты, ни смысла. Тѣмъ болѣе, что она вѣдь и не дымится.

— Тогда, значитъ, и Траянову арку не нужно было смотрѣть: обыкновенная арка, съ дырой посрединѣ и тоже не дымится.

— Это не то. Не можемъ-же мы разсматривать всѣ интересные предметы только съ двухъ сторонъ: дымятся они или не дымятся. А вулканъ долженъ дымиться. Это его профессія. Если-же онъ этого не дѣлаетъ — не стоитъ и смотрѣть на лодыря.

— Господа! Кто за Везувій, — сказалъ Крысаковъ, — пусть подыметъ руки.

Было такъ жарко, что никто и не пошевелился. Даже самъ Крысаковъ — поклонникъ вулкановъ — помахалъ рукой, но поднять ее не имѣлъ силы.

Везувій провалился.

Гидъ, нанятый черезъ контору гостинницы, повезъ насъ въ Помпею.

Конечно, почти всю дорогу за нами ѣхалъ Габріэль, взывая къ намъ, предлагая освободить насъ отъ гида и суля различные диковинные уголки въ Помпеѣ, о которыхъ гидъ и не слыхивалъ.